Огненный меч Империи
Шрифт:
— Угу. Ой, Ирина Григорьевна! Ваши брови! Ох, Ирина Григорьевна! Ваши ресницы!
— Ерунда это, Полина, ерунда! — Колдунья оторвала большой кусок от нижней юбки, сложила его пополам, чтоб надёжнее было, и прикрыла им срамные места по-прежнему неподвижного Михаила Арсеньевича. — Всё, можешь смотреть. А хорош, шельмец…
— Ирина Григорьевна!
— Да я же только из научного интереса!
Отрицать его мужскую привлекательность мог бы только бесчувственный, а таковой Ирина Григорьевна Зайцева-Кропоткина уж точно никогда не была. И всё же одна только мысль о том, чтобы заводить
Чувствовала себя Ирина Григорьевна если не превосходно, то достаточно хорошо, чтобы следить за тем, что делала Полина. Её проворные пальчики проходили по телу подопечного, в то время как их хозяйка отчаянно краснела.
— С телом всё в порядке, — наконец заключила Полина.
— Это я и так вижу. — И чтобы поддразнить служанку, добавила: — Правда же хорош?
— Ирина Григорьевна!
— Ладно тебе! — хмыкнула она. — Скажи лучше, что с разумом его?
— Ирина Григорьевна… — замялась Полина и затеребила свой рукав.
— Полина, просто скажи, что видишь.
— Хорошо, Ирина Григорьевна…
Голос девушки зазвучал чуть отстранённо, а белки глаз очень быстро заполнили глазницы, закрыв собою зрачки. Ирина Григорьевна не удивилась — не в первый раз Полина представала перед ней такой, какая есть: лесной ведуньей. Свеча погасла сама собой, но появился новый источник света: вокруг Полины начал распротраняться голубовато-сизый светящийся туман, рваные языки которого завивались, плясали, но дальше, чем на ладонь от ведуньи не уходили.
У Ирины Григорьевны всякий раз дух захватывало, когда она наблюдала за силами, наверное, куда более древними, чем любая из трёх магий. Нет, как выяснилось, из четырёх. И если то, что и как делали колдуны, хоть как-то можно было объяснить, то чародейство Полины имело совсем иную суть. Оно шло будто бы не из неё, словно не она являлась хозяйкой своих сил, а лишь с глубочайшим почтением пользовалась им. Конечно, знания о травах принадлежали только ей, но то, что она творила сейчас, было даровано откуда-то свыше.
В такие мгновения, а их было ничтожно мало, Ирина Григорьевна старалась не шевелиться и даже не дышать, чтобы не спугнуть неземное таинство. Полина тем временем положила оби ладони на лоб Михаила Арсеньевича, и туман начал расползаться сначала по лицу, а затем и по всему телу. Он струился по нему, перетекал, а затем враз полностью проник внутрь. В комнате мгновенно стало темнее, и только свечение, исходившее от Полины, позволяло хоть что-нибудь видеть.
Ладони ведуньи переместились на шею Михаила, рот его приоткрылся, и из него сперва вылетело небольшое облачко тумана, ненадолго зависло, а затем следом за ним стремительным потоком вышел и весь оставшийся туман, ярко осветив обгоревшую комнату. И тут же растворился, не оставив и следа. В комнате снова потемнело, глаза Полины стали такими, как прежде, а потухшая свеча зажглась сама собой.
— Ну, что там? — Ирина Григорьевна еле дождалась, чтобы задать вопрос, кусала щёку изнутри, только
— Он борется.
— С чем? Или с кем?
— С собой, Ирина Григорьевна.
Глава 15
— Миша, Мишенька мой, хороший…
Михаил не хотел открывать глаза, чтобы не спугнуть чудесный голос, одновременно знакомый и незнакомый. Тёплый, родной, ласковый и такой любимый. Разве Михаил его когда-нибудь слышал? Почему он чувствовал к нему небывалую нежность? Неужели… Нет, не может быть! А если всё же?..
— Мама? — простое слово далось ему с трудом.
— Ш-ш, мой хороший, ш-ш… Спи… Пусть невзгоды обойдут тебя стороной. Спи, мой соколик, спи… Мишенька…
Ему отчаянно хотелось взглянуть на ту, что говорила с ним, на ту, чьи руки гладили его по волосам, и на чьих коленях, похоже, покоилась его голова.
— Мама…
— Спи, Мишенька, не нужно тебе туда. Там неспокойно… Спи, Мишенька. Со мной останься, соколик мой…
Голова становилась всё тяжелее, а веки не слушались. Сколько Михаил ни пытался их поднять, чтобы взглянуть на милое лицо матери, а не получалось. Тело стало рыхлым и сдвинуть его не было сил. А может, желания.
Внезапно где-то вдали послышался шум, он постепенно приближался, становился всё громче, и теперь не было сомнений, что надвигался огонь, пожиравший всё на своей дороге. Михаил чувствовал, нет, он знал точно.
— Мама! — Он попытался встать, но снова неудача.
— Всё в порядке, мой хороший. Он не доберётся до нас, если ты не захочешь. Зачем тебе огонь, мой хороший? Там боль, страдания. Выберешь этот путь — легче не станет. Не выбрал путь отца, ну и пусть. Но не иди с огнём, сложно будет. Опасно… Жаль, отец не узнал…
Михаила так и подмывало расспросить о нём, выяснить, почему именно он. Принудил ли он её. Но не решился, не хотел делать ей больно. К тому же огонь уже был рядом, жар его ощущался на коже, но при этом не жёг её, а ласкал. Нет, он точно не нёс никакого вреда. Только не ему, только не Михаилу Арсеньевичу Морозову. Точно! У него ведь теперь новое имя! Его собственное, с Вяземскими он больше никак не связан!
Но мама…
Он не понимал, где находится, не был уверен, не придумал ли себе в бреду её образ. Но вдруг осознал, что не хочет здесь оставаться, не хочет прятаться от мира. И больше всего на свете он мечтает показать Петру Алексеевичу, как тот ошибался на его счёт. У Михаила теперь свой путь. Огненный.
— Мама, прости меня. Я пойду…
Она не заплакала, не запричитала и даже не пожурила, а лишь в последний раз ласково провела рукой по волосам и проговорила, голос её тонул в громком шёпоте огня:
— Хорошо, Мишенька. Мы ещё увидимся когда-нибудь. Будь счастлив, мой соколик. Только помни: хоть меня и нет рядом, ты не один. Не нужно всё нести на себе. Прощай, Мишенька, хороший мой…
— Мама!
Михаил распахнул глаза, мамы рядом не было. Лица её он так и не увидел и теперь безумно жалел, что поторопился уйти из горько-сладкого сна. Михаил не плакал уже много лет, но сейчас глаза его защипало. Сквозь пелену слёз он рассмотрел лишь полумрак и тени, пляшущие сбоку.