Охота на охотника
Шрифт:
– Понимаешь, матушка моя, конечно, изрядная дура, если под проклятье подставилась, но благо, тетка оказалась умнее, хотя и не сказать, чтоб намного, - он позволил Дарье вылезти из воды и платье отдал, и половину пирожка протянул.
Тогда еще ей подумалось, что не такой уж он и плохой человек.
– Спрятали меня здесь, - сказал он, вытирая пальцы о траву. И стрекозы носились по-над водой.
– Кровью укрыли. Теткина полюбовница постаралась. Что? Разве не знаешь? По-моему, про это ее все знают. Вон, в следующий
Она послушно ела, пытаясь уложить все в голове.
– Правда, она слегка разумом повредилась после того, как эту ее... подружку... повесили. Вот. Думает, что, как только я корону получу, так первым делом велю Стрежницкого казнить. Дура... все они не сильного ума... и Ветрицкий, помнишь, приезжал в прошлом году? Решил, что раз я годами мал, то буду плясать под его дудку. Ученические узы предлагал.
– А... что это?
– заговаривать с Мишанькой, с этим новым, которого Дарья не знала, было слегка страшновато, но и молчать далее она не могла.
– Это... это, сестричка, древняя магия. Рода ж не просто так, у них своя сила, свое знание, которое лишь бы кому в руки не дастся. Вон, матушка моя уж на что хитра была, если рассказам верить, а все равно не сумела про все дознаться. Узы нужны. Или кровные, или ученические. Только кровные тебя ни к чему не обяжут, а вот учителя ты должен будешь слушать, во всяком случае, пока он сам не решит, что твое ученичество закончено.
– А если не решит?
И по тому, как Мишанька улыбнулся, Дарья все поняла.
– Ты сообразительная, не то, что остальные. Вот увидишь, мы с тобой еще всем покажем. А пока слушай, что нужно делать...
...ничего-то особенного он не потребовал.
Слушать, о чем маменька с папенькой говорят. Правда, после и сам велел прекратить, потому как говорили они большей частью о делах совершенно неинтересных. О посевах или вот косьбе, о том, кому их деревенских помощь нужна и давать ли церкви на починку крыши, или пускай сами, дестиной честной обходятся.
О маменькиных планах на ремонт гостиной.
Обоях.
Зеркалах.
Мебели, которую она хотела выписывать, а папенька говорил, что глупости это все и лишние траты, вон, Виталюшка не хуже режет, а то и лучше...
Мишаньке эти простые разговоры были не интересны, а вот о его особе родители, будто сговорившись, не упоминали даже. Нет, относится иначе никто не стал. Мишанька по-прежнему сидел за столом подле батюшки, и тот выспрашивал о делах дневных.
Об успехах.
Еще она слушала тетку, когда той случалось оставаться в тихом их поместье, и удивлялась тому, сколько ненависти быть может в одном этом существе.
Как
Она разговаривала с собою, то грозилась кому-то всеми карами, то хохотала, то шпыняла служанок, то, выбравши одну, велела вечером кровати стелить и...
– Да уж, совсем ума лишилась. С менталистами это бывает, - Мишанька не удивлялся, он старался держаться от тетки подальше, словно опасаясь заразиться от нее этою ненавистью.
– Они цепляются за одну идею, пусть бы даже самую безумную... не лезь к ней. И надо будет Ветрицкому сказать, чтобы дело какое ей нашел.
...а потом Мишанька уехал.
В Университет, пусть тетка и была против, и даже скандал устроить не постеснялась, но появился Ветрицкому, который скоренько ее заткнул.
– Ты не знаешь, а он ей родня... папочка у них один, - той ночью Мишанька забрался в комнату Дарьи.
– Не трясись, мелкая, не трону я тебя... кому ты тощая нужна. Да и будущей царице невинною быть надо, это проверять станут... так что смотри у меня.
И пальцем погрозил.
– К-какой царице?
– спросила Дарья, леденея.
– Обыкновенной... нет, мне там Ветрицкий кого-то нашел, вроде как перспективная линия, только нет у меня желания под боком жену-менталиста иметь. От них ведь никогда не знаешь, чего ждать, верно? То ли дело ты... тебя я с малых лет знаю. Тихая. Спокойная. Покорная... хорошей женой будешь. Ведь будешь?
И что Дарье оставалось делать.
– Скоро я уеду, но ты не думай, клятва сроку давности не имеет. Мы ее, правда, немножко изменим, а там... тетка больше мешаться не станет. Я сюда заглядывать не буду, мало радости быть там, где тебя не любят. Ничего... вот стану царем, то-то матушка порадуется. Думаешь, порадуется?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю, - он поцеловал Дарью в лоб.
– Спи уже. И не думай дурного, я тебя не обижу. Если, конечно, ты сама себя обижать не станешь.
Это было не угрозой, а так, предупреждением, которому Дарья вняла.
Она впервые вздохнула с немалым облегчением, и не только она. К тому времени Дарья изрядно понимала в людях и в происходящем, чтобы обратить внимание и на то, как повеселела матушка, и на братьев, что стали вести себя много вольней, и на прочий домашний люд, будто бы разом очнувшийся от тягостного сна.
Чем она занималась?
Ничем.
Училась вот... тут не соврала. И про ярмарку тоже. И вообще она лгать не любит, но клятва, та самая, которая давит, душит, даже через сеть змеиного напитка, почти уже добралась до сердца. Но не страшно.
Умирать не страшно.
Он вернулся, Мишанька, когда матушка заговорила о женихах. Он вернулся один, мрачный, темный, приехал верхами, вошел в дом, оставляя грязные следы на паркете, и, оглядевшись, сказал:
– Боже ж ты мой, какая вопиющая убогость.