Охота на охотника
Шрифт:
– На площади задержано двенадцать человек, еще семерых на площади придавили, - человек вытер испарину, - не наши... люди, когда поняли, что те в кортеж кидаются... из задержанных семеро - слабенькие менталисты, остальные - с амулетами, усиливающими эмоции.
...а толпа на эмоции падка.
– Что говорят?
– Ничего не говорят, проклинают только, но это пока. В Башню доставили... комендант ругается крепко, что места мало... может, еще куда?
– Нет, - Димитрий поморщился - голова ныла, а предчувствие дурное
– Скажи, чтоб сажал теснее.
Гости.
И Лизавета улыбается, раскланиваясь с кем-то, кого знать не знает и ведать не ведает. В пестрой толпе она чувствует себя на редкость неудобно.
Все кажется, будто бы люди, тут собравшиеся, сделали это лишь затем, чтобы поглазеть на Лизавету. Обсудить ее.
И посмеяться.
Вон, кривится в притворной улыбке дама со старомодной высокой прической, из которой выглядывают жемчужные нити. Некоторые спускаются на шею, на плечико острое, чтобы змейками перетечь на платье из темно-вишневого шелку. Отчего-то Лизавете этот наряд кажется кровавым.
Она закрывает рот ладонью.
И отворачивается.
На Ангелине Платоновне лазоревое платье с тремя рядами широких оборок. Платье расшито синими же каменьями и серебром, и потому глядится жестким, этаким изукрашенным панцирем. Вот супруг ее облачен, как и подобает, в парадный мундир, перечеркнутый синею орденскою лентой. Он строг.
Сух.
И сердито сжимает трость, то и дело касается положенной регламентом сабельки. И тогда губы его шевелятся, будто бы Вольтеровский готов выругаться, да место не позволяет.
В Большой зале людно.
Где-то там, далеко, укрытый на балкончиках, играет оркестр.
Душно.
Веера трепещут.
Балконные двери приоткрыты, но за ними маячит охрана. И Лизавета крутит головой, но не видит...
– Кого ищешь?
– князь выныривает из толпы, чтобы удостоится презрительного взгляда Вольтеровского. Правда, Лизавета уже успела убедиться, что взглядом этим он удостаивает без исключения всех людей, а потому закралась мыслишка, что взгляд этот, как и вся презрительность, есть не более чем маска усталого человека, не желающего вступать в пустые беседы и вовсе тратить силы на людей иных.
– Тебя, - Лизавета приняла предложенную руку, заработав еще несколько преудивленных взглядов.
Да уж, средь блистательных кавалеров, которых на бал слетелось, что мух на мед, скромный чиновник пусть и в парадном, но изрядно поношенном, а местами откровенно тесном мундирчике гляделся на редкость нелепо. И очочки эти в роговой оправе.
Ужас ужасный.
– Я волновалась.
– Выходи замуж, - отозвался князь, очочки поправляя. И носом этак дернул, смешно.
– Я тебе тогда амулетик один подарю... всегда сможешь понять, где я.
– А сейчас не подаришь?
– Молодой человек, - милейшая Ангелина Платоновна поспешила вмешаться.
–
– Это моя невеста, - князь выдержал взгляд и даже сумел изобразить преглупейшую улыбку.
И неловкая.
И растерянная.
Этакая, будто бы до сих пор не способен он поверить своему счастью.
– Но все же...
– Простите, - в руку Лизаветы скользнуло что-то плоское и округлое, навроде монетки.
– Но мне и вправду пора... дела...
– Береги себя, - сказала Лизавета.
А ей улыбнулись, и совсем иначе, светло и ясно: мол, поберегу, несомненно, но и ты тоже...
– Конечно, это не мое дело, - Ангелина Платоновна смотрела вслед неприметному чиновнику, которого просто-напросто быть не могло в этаком чудесном месте, как дворец, неодобрительно и даже с некоторым удивлением.
– Однако вы себя недооцениваете. Поверьте, деточка, вы способны составить куда более удачную партию. Конечно, возраст у вас уже не юный, но титул... и расположение к вам Ее императорского Величества...
– Ты совершенно права, - Вольтеровский переложил трость в другую руку.
– Это не твое дело.
– Но девочка совершает ошибку!
– Это ее ошибка.
– Ваши родители...
– Я сирота, - Лизавета закрыла глаза, успокаиваясь. А кругляш в ладони нагрелся.
– И это не ошибка...
...тем более, что она еще не согласилась.
Пока.
Свяга не слушала человека, который что-то говорил, должно быть важное или даже может быть интересное. Иногда он трогал свягу за рукав, силясь обратить внимание, и тогда она кивала и улыбалась.
С людьми это помогало.
Если кивать.
И улыбаться.
Человек улыбался в ответ и продолжал говорить.
Мужчина.
А с ним три женщины. Одна постарше. Ее лицо темно, как и волосы, а душа смятенна, а вот две других светятся. И мужчина тоже. И смотрит на дочерей с любовью. Сказать ему, что в них нет его крови? Похожая, да, имеется.
Брата?
Отца? И не потому ли так кривится женщина, когда задерживается взглядом на том, с кем обещала разделить жизнь. Впрочем, свяга привыкла уже, что люди к обещаниям относятся с удивительной легкостью.
Она вздохнула.
Неспокойно.
Мир замер, словно перед ударом. И свяга вытянула руку, касаясь незримой струны.
– Да она тебя не слушает совсем, - не выдержала смуглая женщина, о которой поручили заботиться, но делать этого совершенно не хотелось, потому что женщина своей злостью отравляла мир.
– Нелюдь треклятая...
– Милая, нельзя же так...
– А как можно? Сколько мы здесь торчим. Настя, не горбись, я сказала! И перестань так улыбаться, ты не лошадь, чтобы всем зубы показывать. Шурка, а ты ржешь, как пьяный гусар...