Оленин, машину! 2
Шрифт:
— Вот и славно, — выдохнул себе под нос.
Затаив дыхание, начал двигаться. Медленно, выверяя каждый шаг так, чтобы не выдать себя ни шорохом, ни треском. Сердце билось так громко, что казалось, его стук слышен на весь лес. Тропа петляла, под ногами попадались корни деревьев и острые камни. Я чуть не споткнулся, но вовремя ухватился за ствол ближайшей сосны. Сзади раздался треск ветки. Один из американцев остановился, замер. Я затаился, стараясь слиться с деревьями, даже дышать перестал.
Мгновение показалось вечностью, но солдат, видимо, решил, что это лесной
Я решил передохнуть, привалился к стволу сосны и, обернувшись, встретился взглядом с ним. Нос к носу. В двух шагах стоял американский десантник. Молодой парень, лет двадцати двух, высокий, с атлетическим телосложением. Его камуфляж сидел так плотно, что выдавал каждую тренировку, каждую подтяжку на перекладине. Крепкие плечи, широкая грудь, мускулистые руки, на одной из которых виднелся небольшой шрам. Растительности на лице не было, только лёгкая щетина, выдающая, что вдали от цивилизации ему пришлось провести как минимум двое суток.
Его лицо… Симпатичное, но сейчас оно выражало растерянность. Глаза — серо-голубые, ясные, в них читался шок. Видимо, он не ожидал, что за деревом окажется кто-то, кроме белки или зайца. Мы оба замерли, как в сцене из старого вестерна.
Его руки уже держали автомат Томпсона, ствол был направлен вниз. Парень не двигался, словно был готов услышать, как этот момент расколется, как лёд под тяжестью шагов. Я видел, как на его шее вздулась жилка, как чуть быстрее задвигалась грудная клетка — он тоже почувствовал напряжение, повисшее между нами.
Секунды растянулись, превратились в вечность. Я думал о том, что в его молодом лице ещё не было тех жёстких черт, которые появляются у опытных вояк. Это лицо знало тренировки, боевые инструкции, но, кажется, ещё не до конца осознало ужас настоящей войны. Судя же по тому, как он замер, опыта боевых действий не было совсем. А я чего? Мне просто стало интересно. В голове мелькнула мысль: «Вот прямо сейчас ты, Лёха, начнёшь Третью мировую войну, пока Вторая ещё даже не кончилась».
Почему-то в момент мощного напряжения стал думать о себе в новом теле и личности.
А потом он сделал движение. Его руки, словно по команде, начали медленно поднимать автомат. Медленно, осторожно, как будто он боялся спугнуть это хрупкое равновесие, в котором мы находились. Время словно остановилось. Я видел, как поблёскивал металл оружия, как напряжённые пальцы легли на цевьё. Ещё мгновение — и Томпсон будет нацелен на меня. Я почувствовал, как пот стекал по виску, но не двигался.
— Не делай этого, парень, — сказал ему по-английски, а сам крепче сжал рукоять кинжала за спиной.
Американец резко остановился. Его руки всё ещё были напряжённо подняты, но ствол автомата замер в воздухе. Глаза, только что полные решимости, наполнились удивлением и подозрением.
— You speak English? (Ты говоришь по-английски?) — выдавил он, чуть склонив голову набок. Голос молодой, ещё не огрубевший, с нотками растерянности.
Я сделал едва заметный шаг в сторону, чтобы не стоять прямо перед стволом его оружия, но не приблизился. Говорил ровно, без излишней враждебности, но твёрдо:
— Yes, I do. (Да, говорю.) And if you don’t want to die here, you’ll listen. (И если не хочешь умереть здесь, слушай.)
Он моргнул ещё раз, явно обескураженный тем, что встретил в глуши русского, говорящего на его языке, и тем более с таким спокойствием. Его пальцы всё ещё лежали на спусковом крючке, но нажать он пока не решался.
— Who are you? (Кто ты?) — спросил он, наконец, с подозрением. — And what the hell are you doing here? (И какого чёрта ты тут делаешь?)
— I’m an officer of SMERSH, Soviet counterintelligence. (Я офицер СМЕРШа, советской контрразведки.) — Я увидел, как это слово, «SMERSH», ударило по нему, как пуля. Он вздрогнул, а его глаза стали чуть шире.
— SMERSH? (СМЕРШ?) — переспросил он, теперь уже с нотками страха.
— That’s right. (Именно.) I’m on a government mission. (Я выполняю правительственное задание.) The place you’re heading to is already being approached by a Soviet motorized regiment. (Место, куда вы идёте, уже окружает советский моторизованный полк.)
Он медленно выпрямился, опустив автомат чуть ниже, но всё ещё не до конца расслабившись.
— What are you saying? (Что ты хочешь сказать?) — В его голосе всё ещё звучали нотки сомнения. — That we’ll find nothing there? (Что мы ничего там не найдём?)
— Exactly. (Именно.) You’ll find death, that’s all. (Вы найдёте только смерть.)
Его лицо побледнело, но я видел, как внутри него шла борьба. Молодость кричала ему, что нельзя просто так уйти, что приказ нужно выполнять. Но страх перед неизвестным и перед правдой, прозвучавшей в моих словах, начал брать верх.
— Why should I believe you? (Почему я должен тебе верить?)
— Because I don’t need to lie to you. (Потому что мне незачем лгать.) If I wanted to kill you, you’d already be dead. (Если бы я хотел убить тебя, ты был бы уже мёртв.)
Он молчал, сжимая автомат так, что побелели костяшки. Я продолжал смотреть ему прямо в глаза, чувствуя, как между нами нарастает напряжение. Американец стоял передо мной, как воплощение молодости и противоречий. Высокий, крепкий, с лицом, ещё лишённым следов долгой войны. Не хотелось убивать его — парня, которому всего-то лет двадцать с небольшим, который, возможно, ещё не успел осознать, во что ввязался. Наверняка даже вкус женщины ещё не успел попробовать.
Он был для меня не врагом, а всего лишь инструментом чужих политических амбиций. Ну, просрали вы свою атомную бомбу. Ладно бы на китайской или японской территории. Так на советской! Всё, стоп! Сюда вам хода нет, признайте ошибку и валите подальше. Так ведь нет, президент Трумэн решил вернуть своё. Мудак.