Оленин, машину! 2
Шрифт:
— Вот что, товарищи, — сказал я решительно. — Оставайтесь здесь. Я пойду на охоту. Уничтожу этих тварей, сколько смогу. Вы держитесь до прихода наших. Постараюсь увести хотя бы большую часть пиндосов за собой.
— Кого? — удивился Остап.
— Ну, мы так называем американцев.
— Мы?
— Ну да, в батальоне. Есть у нас там один серб, вот он и придумал, — сочинил я на ходу.
— Пиндосы. Смешно, — оскалился Черненко.
«Эх, дружище, видел бы ты, что твои соплеменники станут думать о них в первой четверти
— Я запрещаю, — неожиданно сказал Добролюбов.
Я уставился на него изумлённо.
— Нам надо держаться вместе, — пояснил опер.
— Товарищ командир, можно вас на минуту? — попросил я.
Добролюбов нехотя поднялся, мы прошли в самолёт.
— Серёжа, а не забыл ли ты, друг, с кем разговариваешь? — твёрдым тоном напомнил ему.
— Не забыл, товарищ полковник, — ответил лейтенант. — Но думаю, вы совершаете большую ошибку. Вместе у нас больше шансов дождаться своих.
— Товарищ лейтенант, — я «включил» старшего по званию. — Полагаю, что вашего боевого опыта явно недостаточно, чтобы давать мне советы.
Добролюбов насупился обиженно.
— Серёга, — я дружески положил ему ладонь на плечо. — Поверь, так будет лучше. Пройдусь по их тылам, как корпус Доватора. Слышал о таком?
Опер кивнул.
— Короче. Держитесь тут. Когда станет совсем невмоготу, отступайте прямо к бомбе. Они побоятся туда стрелять.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что рванёт так, что в Америке стёкла задрожат, — соврал я. Опер поверил.
Мы вышли наружу. Бойцы посмотрели на нас вопросительно.
— Товарищ Оленин уходит в боевой поиск, — коротко пояснил Добролюбов. — Мы занимаем оборону.
Бойцы даже кивать не стали — приучены к дисциплине, да и начальству их одобрения не требуется. Я вернулся в фюзеляж самолёта, поменял повязки на своих ранах. Заодно обратил внимание, что заживают они слишком быстро. На удивление. С чего бы такая ускоренная регенерация? Мутировал, когда перемещался во времени и пространстве? Вместо кровавых ран теперь были только припухшие шрамы. Но повязки я всё равно оставил. Лишними не будут.
Прислушался к своему организму. Вот же! Должен был устать, как собака. Но чувствую себя отлично. Сил много, как в тридцать лет, ещё бы пожрать как следует, так можно и с Зиночкой в экстазе слиться… разика три, а то и побольше. Мотнул головой, отгоняя похотливые мысли. «Не о том ты думаешь, старшина Оленин!» — погрозил сам себе. Потом снарядил патронами магазины для ППС, проверил, на месте ли танто, а после вдруг решил взять с собой катану. Вот она, привязанная к вещмешку, моя неизменная спутница.
Я взял её в руки…
Глава 29
— Ваше благородие! — рядом прозвучал молодой голос, запыхавшийся.
Я повернул голову и тут же инстинктивно присел, услышав свист приближающегося снаряда. «Если
Невдалеке бухнул взрыв, до меня долетели комья земли, за тарабанили по фуражке и плечам, заставив крепко закрыть глаза и рот, ощущая носом едкий запах сгоревшего пороха. «Не наш, вражеский», — констатировал мозг. Когда земляной дождь окончился, я посмотрел вперёд. Напротив, в окопе, на корточках, повторяя мою позу, сидел молодой солдат. Весь сжался, бедолага, в маленький комочек. На нём белая, — вернее, была когда-то, — рубаха, чёрные штаны, сапоги, в руках винтовка, которую он прижал к себе, как мать родную.
— Рядовой, — позвал я негромко, обратив внимание на погоны. — Чего хотел-то?
Боец, — им оказался молоденький, лет 18–19 парнишка, чьё лицо ещё и бритвы никогда не знавало, — хотел было вскочить и вытянуться во фрунт, но мне удалось ухватить его за рукав и дёрнуть вниз:
— Куда, балбес! Подстрелят!
— Виноват, ваше благородие! — вылупился на меня светло-голубыми глазами.
— Так чего хотел, воин? — спросил я, по-прежнему пытаясь понять, как здесь оказался. А где это — здесь? То, что на войне, понятно — иначе бы снаряд не прилетел, обдав землёй и осыпав осколками. Да ещё стрельба вокруг слышна. Но непривычная. Нет автоматных очередей. Винтовочные, пистолетные слышу. Редко где-то пулемёт протарахтит. Никаких тебе самолётов и прочих признаков современности.
Форма на рядовом странная. Белый верх, чёрный низ. Кажется, в Первую мировую у пехоты уже другая была, грязно-зелёного цвета. Или путаю чего?
— Ваше благородие, господин полковник приказали передать, что вашему батальону следует отступить на высоту 1245, — сказал боец.
— Это где такая? — спросил я, понимая, что сидящий напротив рядовой может этого и не знать.
— Да вон там, — махнул он рукой направо. — Позиции вашего батальона, ваше благородие, аккурат на северном склоне.
Воин посмотрел на меня как-то странно. Так взирают на умалишённого или на того, кого в подобном подозревают. Пришлось, во избежание недоразумений, сделать вид, что я неожиданно вспомнил, о чём речь.
— Ах, ну конечно, — и улыбнулся, чтобы доказать свою вменяемость. — Видать, контузило немного.
Рядовой растянул рот в широкой улыбке. Я отпустил глаза и только теперь заметил, что держу в руках катану. Память мгновенно, яркой вспышкой, напомнила, как всё было: вот я собрался отправиться по тылам американского отряда, но прежде решил проверить, в порядке ли японский меч, взял его… Получается, как и в прошлый раз, я оказался на одной из позиций в окрестностях Порт-Артура, где гарнизон отбивает японские штурмы?