Оленин, машину! 2
Шрифт:
От незнакомца исходило удушающее зловоние, напоминавшее запах старого, забытого всеми бродяги. Его лицо было покрыто коркой засохшей грязи, а спутанные волосы слиплись. Пока осматривал его, привлекала внимание левая нога. Я направил свет ближе и увидел: ниже колена рана — глубокая, с открытым переломом, обломок кости торчит наружу. Мясо вокруг почернело, сочилось густой жидкостью и источало гнилостный запах. Гангрена уже взялась за своё. Рядом валялись использованные бинты. Видимо, истратив последний, человек решил больше с этим не возиться и просто ждал конца.
Мужчина открыл глаза — мутные, обессиленные,
— Кто вы? — спросил я резко, стараясь не поддаваться брезгливости.
Он с трудом поднял руку, обтянутую кожей, как сухой веткой, и пошевелил пальцами в мою сторону. На английском, хриплым голосом, который с трудом пробивался через пересохшее горло, мужчина выдавил:
— Меня зовут Пол Варфилд Тиббетс, я полковник армии США… Помогите.
Теперь я видел, что передо мной личность историческая, уникальная в своём роде. Тот самый Пол Тиббетс, который улыбчиво позировал, высовываясь из окна кабины Enola Gay перед тем, как отправиться на бомбардировку Хиросимы. Который впоследствии получил звание бригадного генерала и прожил 92 года и никогда не испытывал сожалений по поводу решения сбросить бомбу.
В интервью 1975 года он заявил: «Я горд, что был способен, начав с ничего, распланировать операцию и привести её в исполнение так безукоризненно, как я сделал… Я сплю спокойно каждую ночь». Спустя тридцать лет добавил ещё жёстче: «Если вы поставите меня в такую же ситуацию, то да, чёрт побери, я сделаю это снова».
Но теперь судьба сложилась совершенно иначе. Передо мной был истощённый, умирающий человек. Его форма, хоть и почти полностью изодранная, всё ещё угадывалась под грязью и лохмотьями.
— Ещё кто-нибудь выжил? — спросил я, но мужчина только бессильно мотнул головой.
Он с трудом поднял руку к боку, показывая на небольшую сумку, которая лежала рядом. Я сделал шаг ближе и осветил её: стандартная полевая аптечка американской армии. Содержимое было раскидано вокруг, но, судя по состоянию пилота, помощи она дать уже не могла. Около неё валялся пистолет и гильзы. Я проверил — магазин пустой, видимо пилот отстреливался от зверей.
Я резко выдохнул, пытаясь не вдыхать зловонного воздуха. Теперь нужно было решить, что делать.
— Чёрт, — выругался я и высунул голову из берлоги. — Сергей!
Добролюбов уже был наготове, насторожённый, словно услышал что-то. Я махнул ему рукой:
— Залезай сюда. Тебе это надо видеть.
Когда он присоединился, я указал на раненого.
— Что думаешь?
Сергей только скривился и посмотрел на меня, ожидая решения.
— Вытаскиваем его отсюда. Может, сможем чем-то помочь. В любом случае, нам нужна информация.
Командир кивнул. Прежде чем тащить раненого, я наложил ему на ногу шину из двух палок, крепко обмотал бинтом. Полковник стонал, но держался. Затем мы с опером бережно, насколько смогли, вытянули пилота из берлоги. Оказавшись снаружи, он зажмурился и глубоко задышал, стараясь насладиться свежим воздухом.
— Несём его к самолёту, — скомандовал я. Мы подняли Тиббетса и буквально потащили между собой, выступив двумя точками опоры.
Несколько минут тяжёлой ноши по густому лесу казались бесконечными. Полковник Тиббетс был истощён до предела, но что-то в нём
Добролюбов дышал тяжело, его лицо было перекошено от напряжения. Я чувствовал, как мои руки предательски подрагивают под весом раненого. Казалось, каждый шаг отзывается болью в спине и плечах.
Мы наконец добрались до большого фрагмента фюзеляжа, внутри которого спряталась атомная бомба. Положив Тиббетса на расстеленный плащ, я обессиленно присел рядом, пытаясь восстановить дыхание.
— Что дальше? — Добролюбов бросил на меня взгляд, вытирая пот со лба.
Я промолчал, всматриваясь в лицо раненого американца. Он лежал с закрытыми глазами, дышал неровно, его лицо было серым, почти мертвенным. Но он был жив. Это значило одно — есть время пообщаться. О том, чтобы доставить его к нашим, в госпиталь, не могло быть и речи. Я посмотрел: гангрена уже распространилась выше, а это значит жить полковнику осталось несколько часов, ну пару дней от силы. Ему бы теперь могла помочь мощная доза антибиотиков, от откуда им тут взяться? Свою же аптечку он распотрошил.
— Серёга, покури в сторонке, — попросил я Добролюбова.
Он понимающе кивнул и отошёл, чтобы нельзя было расслышать.
— Полковник Тиббетс, — сказал я, решив, что с этим человеком играть в секретность бессмысленно. — Я знаю, что вы перевозили атомную бомбу «Малыш». Взлетели с аэродрома на острове Тиниан. Экипаж вашего самолёта «Enola Gay» состоял из двенадцати членов экипажа. Мы обнаружили тела нескольких из них, остальные тоже вероятно погибли. Остались только вы. Мне также известно, что вашим заданием было сбросить бомбу на японский город Хиросима.
Пока я говорил, полковник смотрел на меня так, словно увидел призрака. Ну, или вездесущего ангела, способного проникать в самые запретные людские тайны.
— Кто вы такой? Откуда всё это знаете? — поражённо спросил Тиббетс.
— Это не имеет значения, — ответил я ему. Конечно, мы говорили на английском. Пусть и есть у меня «рязанский акцент», но в училище готовили хорошо, а потом пришлось ещё практиковаться, пока общался с наёмниками из недружественных государств. Тех, что мы брали в плен, а потом… они как-то сами собой исчезали в бескрайних полях, поскольку иностранное зверьё, воюющее против нас за деньги, жить права не имеет.
Полковник помолчал некоторое время. Видимо, раздумывал над моим предложением.
— Мистер Тиббетс, если вы не расскажете сами, каково было ваше полётное задание, то этого никто никогда не узнает. Ваши близкие и семьи ваших товарищей не получат компенсации, поскольку вы будете считаться пропавшими без вести. К тому же мне ничего не стоит сообщить газетчикам, что вы перешли на нашу сторону. Тогда родных экипажа Enola Gay в США ждёт позор и проклятия.
Я знал, что говорить так низко. Но передо мной был враг. С ним церемониться не собирался. Кто бы что ни говорил, а за свою долгую жизнь я разного насмотрелся и наслушался, США всегда были, есть и будут нашим врагом номер один. Они такими стали ещё при царской России. Им удалось развались СССР, едва не угробили Россию, разодрав на феодальные угодья. Недавно вот опять полезли. Потому и никакой жалости к Тиббетсу я не испытывал. Сколько волка не корми, — всё равно в лес смотрит.