Оленин, машину! 2
Шрифт:
Невдалеке грохнул взрыв — сработала первая из двух моих растяжек. Послышались приглушённые стоны и густая английская матерщина — кого-то крепко задело. Стрельба на несколько секунд ослабела. Этого мне хватило, чтобы подбежать к проёму, через который могли ворваться враги, и посмотреть в прогал между железками и проводами, — мы, как могли, натаскали сюда остатки фюзеляжа и оборудования самолёта, создав баррикаду. Слабая защита, конечно, но какая есть.
Увидел, как двое тащат третьего, вытащив из окопа: балбес прыгнул вниз и рванул к самолёту, за что и поплатился: взрывом ему оторвало
— А как вы думали, суки, я буду Женевские конвенции тут с вами уважать?! — прорычал я. — Вы на мою землю пришли, и мне прекрасно известно, на кой чёрт вас сюда принесло. Чтобы следующие восемьдесят лет размахивать вокруг моей Родины ядерной дубинкой, приближая свои ракеты к нашим границам.
Стрельба возобновилась с новой силой. Вскоре бухнул ещё один взрыв, и по фюзеляжу ударили осколки, посыпались куски земли и щепки — то была вторая растяжка, а больше у меня ничего не осталось. Я приказал Остапу Черненко переместиться от его бойницы в сторону рваной дыры — потенциального места прорыва. Пулемётчик кивнул и перетащил свою новоприобретённую бандуру в указанное место. Сам я расположился на другой стороне фюзеляжа, справа. Добролюбов остался наблюдать в глубине, рядом с бомбой теперь был только Бадма.
Вернее, мне так лишь казалось, что наш снайпер по-прежнему в строю. Когда я обернулся, то заметил: он вроде как сознание потерял. Крикнул оперу, чтобы проверил. Тот подскочил, приложил два пальца к сонной артерии. Посмотрел на меня и молча отрицательно помотал головой.
«Нас оставалось только трое на безымянной высоте», — автоматически пришли в голову слова из песни. Нет больше нашего охотника. Видимо, умер от сильной кровопотери. Вероятно, пуля перебила артерию. Да, в таких условиях с этим долго не протянуть. Я стиснул челюсти. Послышался шум: десантники принялись разбирать баррикаду с другой стороны, чтобы забраться внутрь.
Мы принялись огрызаться. Но палить наугад было слишком опасно: пули могли отрикошетить внутрь. Приходилось дожидаться, пока снаружи, через дыры и щели в завале, не мелькнёт кто-нибудь. Тогда короткая, в два-три патрона, как в Рязанском ВВДКУ учили, прицельная очередь. Эх, мне бы сюда АК-12! И пару цинков патронов к нему! Но увы, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. ПСС машинка тоже убойная, и калибр 7,62, и скорострельность почти 700 выстрелов в минуту, то есть почти такая же, как у АК-12, да только вот…
Додумать не успел: какой-то хитрожопый пиндос умудрился пролезть дальше других. Сунул в дырку ствол Томпсона и нажал на спусковой крючок, мотнув стволом слева направо. Падая за кресло, служившее мне щитом, я только успел
— Ах ты, сука! — прорычал я, высунулся из-за кресла и очередью вышиб дух из стрелявшего. Он так и остался среди обломков, куда пролез, словно змея. Даже пикнуть не успел гадёныш, и автомат, несколько раз ударившись о железки, брякнулся куда-то в глубь баррикады. Мне же ничего не оставалось, как броситься к Остапу, схватить тяжеленный «Браунинг» и переместиться вместе с ним на свою позицию. Правда, патронов оставалось уже совсем немного. Но был расчёт, что мне не придётся отстреливаться слишком долго: то ли наши вскоре придут, то ли…
Американцы, поняв, что через пролом вот так сразу не пробраться, в который раз сменили тактику. Теперь они уже подобрались к фюзеляжу вплотную, и будь у нас больше гранат, можно было бы швырять их через иллюминаторы. Но увы, этот боеприпас закончился. Остались только дымовые, но ими пользоваться в таких условиях означало обречь себя на верную и быструю смерть: в клубах дыма десантники влезут в наш опорник, к гадалке не ходи, и покрошат нас с Серёгой.
Мы затаились с опером, ожидая, что пиндосы дальше будут делать.
— Полковник! — послышалось снаружи, и я сразу узнал голос американского «коллеги». — Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь.
Я по-русски, от души и не стесняясь в выражениях, послал его в пешее эротическое путешествие, которое должно было закончиться в прямой кишке его матушки, откуда этот пиндос на свет и появился. После этого ничего не оставалось, как биться до конца. Больше предлагать не станут. «Да и хрен с ними!» — подумал я, приготовившись достойно встретить последние минуты своей жизни.
В ту же секунду американцы вскочили, сунули сразу в нескольких местах через иллюминаторы стволы автоматов и открыли бешеную стрельбу. Пули летали внутри фюзеляжа с визгом, рикошетя от металлических конструкций, в том числе от корпуса бомбы. Добролюбов коротко вскрикнул, падая на пол. Но приблизиться к нему я не мог ещё несколько мгновений — вжался в тугой нервный ком, и почему меня не задело, — одному провидению известно.
Но вскоре стрельба закончилась по команде:
— Прекратить огонь! — её подал Маршалл.
Пиндосы остановились, но им пришлось ждать: фюзеляж изнутри заполнился едким дымом сгоревшего пороха. Я буквально наощупь, почти ползком, добрался до Доболюбова. Он лежал на спине, прижимая руку с левой стороне груди около плеча. Дышал часто и тяжело, но на губах не пузырилась кровь, значит лёгкое не было задето. Недолго думая, я сунул руку под лейтенанта. Нащупал вторую дырку.
— Держись, Серёга. Сквозное у тебя. Жить будешь, — потом достал перевязочный пакет, и пока американцы ещё думали, как забраться внутрь, перевязал раненого товарища. Потом сказал ему негромко, чтобы снаружи не услышали. Чёрт их знает, вдруг по-русски кумекают? — Ты лежи здесь, а я пойду прогуляюсь. Достало меня тут торчать, дышать нечем.