Оленин, машину! 2
Шрифт:
Он попытался слабо улыбнуться, но только качнул головой. Я продолжил:
— У меня, кстати, для тебя и нашего командования есть сюрприз.
— Какой? — прошептал он, в голосе мелькнуло что-то похожее на интерес.
— Увидишь, поймёшь. А теперь давай-ка, поползли. Сможешь?
Добролюбов медленно и осторожно перевернулся на живот. Он скрипнул зубами от боли, но голосом не издал ни звука. Видно было, что ему тяжело, но упрямство лейтенанта и желание выжить оказались сильнее.
— Сможешь? — спросил я ещё раз, прикрывая его сбоку и оглядываясь в сторону
— Справлюсь, — выдохнул он, отталкиваясь правым локтем от земли и стараясь не издать ни звука. Ну хотя бы ноги его слушались, и он полз за мной, несмотря на боль в раненой груди.
Мы двигались медленно, словно призраки, сливаясь с тенями. Времени было мало — я знал, что нас могут заметить в любую секунду. Но сейчас всё, что имело значение, — это вытащить Серёгу из этого ада.
Осторожно покинули поляну, стараясь не издавать ни звука. С каждым метром тени деревьев становились гуще, и напряжение понемногу ослабевало. Когда оказались за плотной стеной елей, я наконец подал Серёге знак остановиться.
— Передохнём, — прошептал я, проверяя, нет ли за нами преследователей.
Добролюбов тяжело выдохнул, привалившись к стволу сосны. Я быстро достал из укрытия флягу, которую оставил здесь, прежде чем отправиться на поляну. Открутил крышку и сунул её ему в руку.
— Пей, — коротко сказал я.
Серёга жадно припал к горлышку, зажмурившись от наслаждения. Горло его громко забулькало, пока он глотал воду большими, торопливыми глотками.
— Полегчало? — спросил я, опуская взгляд на его раненую грудь.
— Нормально, — выдохнул он, возвращая флягу. — Но долго не сидим, да?
Я кивнул, обдумывая следующий шаг. Времени действительно не было. Но прежде чем двигаться, следовало бы Серёгу перевязать. У меня имелся при себе перевязочный пакет, однако решил не рисковать: слишком близко от самолёта. Услышат, если лейтенант начнёт стонать или, чего доброго, заорёт благим матом.
Потому я прицепил флягу на пояс, помог Добролюбову подняться:
— Сам идти сможешь?
Он кивнул.
— Тогда следом за мной. Не спешим. Не надо, чтобы ты на сук напоролся или в овраг улетел.
— Принято.
Мы двинулись к тому месту, где я оставил пленных инженеров-атомщиков.
Глава 35
Я не успел командиру за время пути, поскольку переход для него, раненого, был очень трудный, рассказать о своих пленных. Да и, если уж совсем откровенно, даже не особо надеялся найти их там, где оставил. Подумал, что стоит мне отойти подальше, как, наплевав на предупреждения, постараются вернуться к своим. Ночь, не ночь, лишь бы шкуры свои спасти от плена.
Тем удивительнее было обнаружить трёх американцев на прежнем месте. Они изрядно перетрухали, услышав наше приближение, поскольку видимо решили, будто эти к ним медведь идёт или тигр. Но, когда мы с Добролюбовым устало повалились рядом на землю, тяжело дыша, послышались вздохи облегчения. Мне стало понятно: инженеры искренне рады моему возвращению.
— Знакомьтесь, господа, — сказал я им, показывая
Все трое согласно закивали. Циммерман тут же подошёл, протянул мне кинжал. Я забрал оружие, прицепил обратно к поясному ремню. Потом подумал, что надо бы сделать Серёге перевязку. Пожалел, что нельзя развести костёр и обогреться, обсушиться. Пока ползали по поляне и тащились по тайге, оба вымокли до нитки. Представляю, что у меня в сапогах творится, — несколько дней портянки не менял. Если сейчас сниму обувку, то запах будет такой, — можно в качестве химического оружия использовать.
Хотя один я такой, что ли? Американцы тоже не розами пахнут, отсюда ощущаю. К своим запахам-то привык, а чужие всегда острее воспринимаются. Ну ничего. Будет и мне хорошая баня. С веничком, шайкой и здоровенным куском мыла, чтобы смыть всякую дрянь, накопившуюся за эти дни. От мыслей о бане я вернулся к необходимости перевязать командира. Странно. Уже и отряда нет, и Серёга давно меня воспринимает иначе, а всё-таки отчего-то считаю его здесь главным.
Сам ответственности боюсь, что ли?
Нет, просто так лучше сохранять легенду. Я же типа тут полковник СМЕРШ. Добролюбову от этого, полагаю, тоже на душе полегче. Есть кто-то высокопоставленный, принимающий решения. А он, простой лейтенант, к тому же опер, ну что может? Своих людей и то не уберёг. Я видел в его глазах сомнения и тоску. Знаю, о чём речь. На недавней войне, которая поставила жирную точку на биографии Владимира Парфёнова, коим я был до перерождения в 1945 году, мне трижды доводилось переживать подобное.
Столько раз я умудрялся выживать после нескольких дней тяжёлых боёв, оставаясь из своего отряда совершенно один. Потому теперь, глядя на Серёгу, прекрасно понимал состояние его души, и было оно гораздо тяжелее, чем телесное. Стянул с него гимнастёрку, пропитавшуюся в одном месте кровью. Потом снял бинт, пролив водой из фляги, чтобы кровь отклеилась. Наложил свежую повязку, слушая, как лейтенант скрипит зубами, стараясь сдержать стон.
После сел рядом с ним, устало откинулся на ствол дерева и прикрыл глаза. Сил и так мало осталось, почти никаких, а уж как жрать хочется! От одной мысли о борще Зиночки едва слюной не захлебнулся.
— Лёха, что дальше делать будем? — спросил Добролюбов после долгого молчания.
— Отдохнём, а потом я вернусь к самолёту. Буду ждать наших на той сопке, где вы оборонялись с Микитой Сташкевичем. Уж мимо неё не пройдут, она там господствующая высота.
— И как думаешь, долго ждать придётся?
— Не знаю, — честно признался я. — Но буду оставаться, пока не придут.
— А как же я?
— Ты здесь, с пленными.
— Думаешь, смогу? — невесело усмехнулся опер.
— Выбора у тебя нет, Лёха, — в тон ему ответил я. — Или придётся вас, лейтенант Добролюбов, отдать под трибунал. Сам знаешь, что в СМЕРШ делают с теми, кто не оправдал высокого доверия.