Оленин, машину! 2

Десса Дарья

Я выхожу из штаба, полный смятения. Подхожу к Кейдзо и сообщаю ему неприятную новость. Он лишь плечами пожимает. Ну конечно! Бывшему шпиону надоело туда-сюда мотаться, подставляя голову под пули. Ему бы рядом с женой и ребёнком оказаться, а потом тихо-мирно вернуться на Родину, купить домик в крупном городе и осесть, вспоминая всё то, что было в недавнем прошлом. Может, даже мемуары настрочит, денег заработает. А что? «Как я был советским шпионом», например. Ничего себе название, а? И ведь толерантная страна, сажать за такие признания никто не будет.

Я

вернулся в своё подразделение. Хотел обрадовать бойцов известием о том, что ни в какую Японию мы не поедем, но оказалось, что это им и так известно: информация поступила двое суток назад, вызвав бурную радость. Ещё бы! Многие уже несколько лет воюют, им домой страсть как хочется. Это молодым лишь бы сражаться, испытывать себя на прочность. Опытным бойцам давно охота обратно, к мирной жизни, которая почти уже и забылась. Там у некоторых дети, которые не видели своих отцов, так что при встрече могут и не узнать.

Потом сижу в своей палатке и думаю, что заниматься контрразведкой в Китае не хочу. Это мне совсем не интересно, а войны, к которой привык, для меня, получается, больше нет. Кончилась, пока до Японии ходил и обратно. Вернулся, словно тот старик, к разбитому корыту. Только без старухи, на чёрт бы она мне тут сдалась. Вот молодуху бы… И тут на ум пришла Зиночка. Я сразу ощутил, как сильно по ней соскучился. Во всех смыслах, и в духовном прежде всего. Это в прошлой биографии моя личная жизнь рассыпалась на мелкие осколки. Вдруг в этой повезёт?

Я вызвал к себе Федоса и спросил строгим голосом, не трогал ли он вещи, которые я спрятал? Оказалось, что рядовой о них… попросту забыл. «Ну и слава Богу», — подумал я и отпустил парня, не сделав ему внушения. Да и за что? Он ведь, наоборот, всё сделал в мою пользу. Значит, теперь капитан Оленин не просто Герой Советского Союза, но ещё и очень богатый человек.

Да простят меня китайские граждане, но возвращать ценности их бывших властей я никому не собираюсь. Во-первых, потому что, несмотря на новые коммунистические веяния, прежде чем власть Мао Цзэдуна здесь укрепится, пройдёт немало времени, и драгоценности просто разворуют. Во-вторых, я же прекрасно помню, как много лет спустя моя страна начала перекачивать свои ресурсы в Китай, чтобы иметь возможность закупать их барахло и не производить ничего у себя.

Через несколько дней, выспавшись как следует и отдохнув, я узнал о том, что в СССР началась постепенная демобилизация. Страна постепенно переходила на мирные рельсы, и в содержании такой огромной армии уже не было нужды. На этой волне я пришёл к комполка и сообщил, что хочу вернуться домой, если есть такая возможность.

— Возможность-то есть, товарищ капитан, — сказал полковник Грушевой. — Но советская армия по-прежнему нуждается в таких специалистах.

— Андрей Максимович, — обратился я к нему по-свойски. — Давайте на чистоту. Ну какой я такой особенный специалист? У меня и образования нет нужного. Выполнил важное задание, вот и стал из старшин капитаном. Вы же сами прекрасно понимаете: это против правил, а случилось так лишь по воле товарища

Сталина.

Комполка стал суровым.

— Верховный не ошибается, — сказал мрачно.

— Разумеется нет! — ответил я. — Просто теперь, сами понимаете, мои знания и опыт не пригодятся. Я же военный специалист, а при строительстве контрразведки нужен знаток местных условий. У меня же знание китайского языка на нуле.

— Можно и научиться.

— Простите, товарищ полковник. Но если я имею право демобилизоваться, то хочу им воспользоваться. Ведь в армии с 1941 года, сами понимаете. Страшно устал.

Грушевой посмотрел на меня долгим-долгим взглядом.

— Что ж, товарищ капитан. Если ваше решение окончательное и бесповоротное…

— Именно так, Андрей Максимович, — произнёс я тоном, которым обращаются к хорошему другу.

— … тогда я подпишу ваш рапорт.

— Спасибо! — ответил я, развернулся, как Устав того требует, и вышел.

Приказ о моём увольнении с военной службы был готов ровно через три дня. Я тепло попрощался со своими однополчанами, с которыми, — к счастью или нет, уж не знаю, — повоевать практически не пришлось, не считая казаха и якута, с которыми побывали на Хонсю. Потом проехал до штаба полка, чтобы по-хорошему расстаться с отцами-командирами Грушевым и Синициным.

Не был мной забыт и Николоз Гогадзе. Из своих сокровищ я достал небольшую брошку, украшенную изумрудами, и вручил ему на прощание, сказав:

— Генацвале. Подарил эту вещь той женщине, которую захочешь сделать матерью своих детей.

Грузин даже прослезился. Обнял меня, что-то бормоча на своём языке. Затем перевёл:

— Ты брат мне, Алёша.

Он вернулся к столу, что-то написал на листке, сунул мне в руку:

— Здесь мой адрес в Тбилиси. Приезжай. Обязательно приезжай. А нет, так я обижусь насмерть! — улыбнулся, смахнул слёзы, а потом толкнул в плечо. — Ну всё, давай уже. Езжай, мужчины не плачут. Мужчины огорчаются!

Я вышел из штаба, сел в полуторку, за рулём которой сидел Федос, и покатили мы обратно через горный перевал, оставив позади полк СМЕРШ.

Глава 58

Когда я нашёл Зиночку Прищенко, она, как всегда, хлопотала на своём складе, сноровисто разбирая завалы из мешков и коробок. Гроссбух на столе выглядел, как книга боевых заклинаний, из которой девушка черпала силы и знания, надёжно защищающий порядок и учёт. Я подкрался бесшумно, как разведчик в ночи, и накрыл её глаза ладонями.

Она ойкнула, замерла, словно котёнок, которого схватили за шиворот, а затем осторожно предположила:

— Женька Садым.

— Нет, — глухо отозвался я, нарочно изменив голос, чтобы не оказаться узнанным.

— Тогда… Никифор Пивченко.

— Не-а.

Зиночка задумалась. Я ощущал, как за закрытыми веками движутся глаза. Пытливый ум быстренько перебирал знакомые голоса и возможных проказников.

— Серёга Лопухин!

— Не угадала.

Тут она напряглась, голос стал строгим, с нотками угрозы: