Оливер Твист
Шрифт:
Гробовщикъ, который только что закрылъ ставни своей лавки, записывалъ что-то въ своей приходо-расходной книжк при свт свчи, вполн соотвтствующей окружающей обстановк, когда увидлъ входившаго мистера Бембля.
— Ага! — сказалъ гробовщикъ, — это вы Бембль?
— И не одинъ, мистеръ Соуэрберри! — отвчалъ сторожъ. — Вотъ! Я привелъ мальчика. Оливеръ, поклонись.
— Неужели это тотъ самый мальчикъ? — спросилъ гробовщикъ, подымая надъ головой подсвчникъ, чтобы лучше видть Оливера. — Мистриссъ Соуэрберри, будьте добры придти сюда на минутку, моя дорогая.
Мистриссъ Соуэрберри вышла изъ комнаты, находившегося позади лавки; это была
— Дорогая моя, — сказалъ мистеръ Соуэрберри, — это вотъ мальчикъ изъ дома призрнія, о которомъ я теб говорилъ.
Оливеръ снова поклонился.
— Богъ мой, — воскликнула жена гробовщика, — онъ слишкомъ малъ!
— Ну, нтъ, онъ только ростомъ маловатъ, — отвчалъ мистеръ Бембль, взглянувъ на Оливера съ какимъ-то упрекомъ, точно обвиняя его въ томъ, что онъ не выросъ больше. — Маловатъ то онъ, правда, отрицать этого нельзя; но вдь онъ вырастетъ, мистриссъ Соуэрберри, выростетъ.
— Знаю, что выростетъ, — сердито отвчала эта леди, — на нашей пищ и пить. Никакой пользы не вижу я отъ вашихъ приходскихъ дтей, — никакой! На нихъ всегда приходится тратить несравненно больше, чмъ они того стоятъ. Но… мужчины всегда воображаютъ, что они лучше насъ все знаютъ. Ступай-ка внизъ, маленькій мшокъ съ костями.
Съ этими словами жена гробовщика открыла боковую дверь и толкнула туда Оливера, чтобы онъ спустился внизъ по лстниц, которая привела его въ темный и сырой подвалъ, служившій передней для подвала съ углемъ и носившій названіе «кухни». Тамъ сидла крайне неопрятно одтая двушка въ старыхъ башмакахъ до того изорванныхъ, что нечего было и думать о починк ихъ.
— Шарлотта, — сказала мистриссъ Соуэрберри, спустившаяся вмст съ Оливеромъ, — дайте этому мальчику холодныхъ кусковъ мяса, которые были приготовлены для Трипа. Онъ не приходилъ домой съ самаго утра, а потому можетъ уйти безъ нихъ. Я думаю, что мальчикъ не особенно изнженъ, и състъ ихъ. — Правда мальчикъ?
Оливеръ, глаза котораго засверкали при слов «мясо» и даже дрожь пробжала по всему тлу отъ жажды състь его, отвчалъ, въ утвердительномъ смысл и ему тотчасъ же поставили тарелку съ разными объдками.
Хотлось бы мн, чтобы какой нибудь хорошо упитанный философъ, въ желудк котораго мясо и питье превращаются въ желчь, у котораго вмсто крови ледъ, и вмсто сердца желзо, хотлось бы мн, чтобы онъ увидлъ, какъ Оливеръ Твистъ хваталъ изысканные объдки, которыми пренебрегала собака! Хотлось бы мн, чтобы онъ видлъ непомрную жадность, лютость голода, такъ сказать, съ котораго онъ грызъ эти объдки. Одного только желалъ бы я при этомъ, чтобы мн самому удалось видть этого философа въ томъ же самомъ положеніи, смакующаго объдки съ такимъ же апетитомъ.
— Ну, — сказала жена гробовщика, когда Оливеръ кончилъ свой ужинъ, во время котораго она смотрла на него съ затаеннымъ въ душ ужасомъ, предвидя по страхомъ его будущій аппетитъ. — Кончилъ ты?
Такъ какъ по близости ничего съдобнаго больше не было, то Оливеръ отвчалъ въ утвердительномъ смысл.
— Иди за мной. — Мистриссъ Соуэрберри взяла тусклую и грязную лампу и повела его вверхъ по ступенькамъ. — Твоя постель подъ прилавкомъ. Ты, пожалуй, не захочешь спать среди гробовъ? Только видишь ли, мн не до того, чтобы разбирать, гд ты хочешь или не хочешь, ты долженъ спать везд, гд тебя положатъ. Иди же, я не буду ждать тебя здсь всю ночь.
Оливеръ не медлилъ больше и молча послдовалъ за своей новой хозяйкой.
V.
Оставшись одинъ въ лавк гробовщика, Оливеръ поставилъ лампу на рабочую скамью и робко оглянулся кругомъ съ чувствомъ невыразимаго страха и ужаса, которые въ этомъ случа испытали бы и многіе изъ насъ, старше и благоразумне, чмъ онъ. Неоконченный гробъ на черномъ станк, который стоялъ посреди лавки, выглядлъ мрачно, подобно смерти; холодная дрожь пробжала по всему тлу мальчика, когда глаза его повернулись въ сторону этого предмета. Ему казалось, что онъ сейчасъ увидитъ очертаніе фигуры, медленно подымающей свою голову, и смертельный ужасъ схватилъ его душу. У стны въ правильномъ порядк стоялъ цлый рядъ досчатыхъ сооруженій въ этомъ же род; при тускломъ свт лампы они казались привидніями съ поднятыми кверху плечами и засунутыми въ карманы руками. Металлическія доски для гробовъ, стружки, гвозди съ блестящими головками, куски черныхъ матерій валялись по всему полу. За прилавкомъ на стн висла картина, изображающая двухъ въ туго накрахмаленныхъ галстукахъ человкъ, стоявшихъ на дежурств у дверей частнаго дома, а въ нкоторомъ отдаленіи оттуда погребальную колесницу, запряженную четверкой лошадей. Въ лавк было душно и жарко; вся атмосфера въ ней была, казалось, пропитана запахомъ гробовъ. Углубленіе подъ прилавкомъ, куда ему бросили жалкій матрасикъ, выглядла какъ могила.
Но не одна только окружающая обстановка угнетала Оливера. Онъ былъ одинъ въ этомъ странномъ мст, а вс мы знаемъ по опыту, что самый отважный изъ насъ почувствовалъ бы морозъ по кож и отчаяніе, очутившись тамъ вмсто него. У мальчика не было друзей, о которыхъ онъ заботился бы, или которые заботились бы о немъ. Сожалніе о недавней разлук было еще свжо въ его памяти; отсутствіе любимаго и знакомаго лица тяжелымъ камнемъ лежало на его сердц, и онъ, вползая въ предназначенное ему для сна узкое отверстіе, пожелалъ, чтобы оно было могилой на кладбищ, въ которой онъ могъ-бы навсегда уснуть мирнымъ и непробуднымъ сномъ, а надъ нимъ росла бы и колыхалась высокая трава и звонъ стараго колокола убаюкивалъ бы его безмятежный сонъ.
Оливеръ проснулся на слдующее утро отъ громкаго стука съ наружной стороны двери; пока онъ одвался, стукъ этотъ повторялся еще разъ двадцать пять и всякій разъ съ большей, повидимому, досадой. Когда онъ собирался снять цпочку, стукъ прекратился и послышался чей то голосъ.
— Отворишь ли ты, наконецъ, дверь? — кричалъ голосъ, принадлежавшій, очевидно, лицу стучавшему передъ этимъ въ дверь.
— Сейчасъ, сэръ! — отвчалъ Оливеръ, снимая цпочку и поворачивая ключъ.
— Ты, наврное, новый ученикъ, да! — спросилъ голосъ черезъ замочную скважину.
— Да, сэръ! — отвчалъ Оливеръ.
— Сколько теб лтъ? — продолжалъ голосъ.
— Десять, — отвчалъ Оливеръ.
— Ну, такъ я отколочу тебя, когда войду, — сказалъ голосъ;- вотъ увидишь, если не сдлаю этого; такъ-то, нищее ты отродье! — И сдлавъ такое любезное общаніе, голосъ перешелъ въ свистъ.
Оливеру не разъ уже приходилось подвергаться процессу, о которомъ ему было возвщено выразительнымъ монологомъ, а потому онъ ни на минуту не сомнвался въ томъ, что голосъ, кому бы тамъ онъ ни принадлежалъ, самымъ добросовстнымъ образомъ исполнитъ свое общаніе. Онъ отодвинулъ болты дрожащими руками и открылъ двери.