Оливер Твист
Шрифт:
— Никто не сметъ подходить къ ней! — крикнулъ мужчина, когда гробовщикъ подошелъ къ тлу. — Назадъ! Чортъ васъ возьми, назадъ, если жизнь вамъ дорога!
— Что за безразсудство, голубчикъ мой, — сказалъ гробовщикъ, насмотрвшійся вдоволь на горе во всхъ его видахъ и у разныхъ классовъ. — Какое безразсудство!
— Говорю вамъ, — сказалъ мужчина, сжимая кулаки и съ бшенствомъ топнувъ по полу, — говорю вамъ, что я не позволю закопать ее въ землю! Она не будетъ отдыхать тамъ. Черви будутъ грызть ее… но не будутъ сть ее… она вся высохла.
Гробовщикъ не отвчалъ ничего на этотъ безумный
— Ахъ! — сказалъ мужчина, заливаясь слезами и падая на колни у ногъ своей жены, — становитесь на колни, становитесь на колни!.. На колни кругомъ нея, вс вы, и слушайте мои слова! Говорю вамъ, она умерла отъ голода. Я не думалъ, что ей такъ худо, пока у нея не началась лихорадка… когда кости стали у нея видны подъ кожей. У насъ не было ни дровъ, ни свчей; она умерла въ темнот… въ темнот. Она не могла даже видть лица своихъ дтей, хотя мы слышали, какъ она звала ихъ по имени. Для нея просилъ я милостыни на улиц, а они заперли меня въ тюрьму. Когда я вернулся, она умирала и вся кровь въ моемъ тл остановилась, потому что она умерла отъ голода. Клянусь всевидящимъ Богомъ, они уморили ее голодомъ!
Онъ запустилъ руки себ въ волоса, громко вскрикнулъ и покатился на полъ; глаза его сдлались неподвижны, на губахъ показалась пна. Испуганныя дти горько заплакали. Старуха, которая все время сидла неподвижно на стул и какъ будто ничего не видла и не слышала, что длалось кругомъ нея, погрозила имъ пальцемъ, затмъ развязала галстукъ мужчин, продолжавшему неподвижно лежать на полу, и подошла къ гробовщику.
— Это моя дочка, — сказала старуха, головой указывая на тло. — Боже мой, Боже! Какъ странно! Я, которая родила ее и выростила, я жива и здорова, а она лежитъ здсь… холодная и окоченлая! Боже мой, Боже! Подумать только! Точно комедія какая… право комедія!
И несчастная женщина что то бормотала и какъ то странно, неестественно хихикала. Гробовщикъ всталъ и направился къ дверямъ.
— Стойте! Стойте! — сказала старуха громкимъ шопотомъ. — Когда ее похоронятъ, завтра утромъ, на слдующій день, или сегодня вечеромъ? Я убрала ее тло и должна проводить ее. Пришлите мн широкій плащъ… только очень теплый, потому холодъ страшный. Не дурно было бы състь кэксовъ и выпить вина прежде, чмъ идти. Ну, да что-же длать! Пришлите хоть сколько нибудь хлба… только одинъ хлбецъ и чашку воды. Будетъ у насъ хлбъ, голубчикъ? — сказала она, хватая за сюртукъ гробовщика, который снова направился къ дверямъ.
— Да, да, — отвчалъ гробовщикъ, — разумется. Все, что вамъ угодно.
Онъ выдернулъ полу сюртука изъ рукъ старухи и, схвативъ Оливера за руку, бросился вонъ изъ комнаты.
На слдующій день (семь еще раньше доставили хлбъ и кусокъ сыру, который принесъ самъ мистеръ Бембль) Оливеръ вмст съ хозяиномъ отправился въ убогое жилище, куда еще раньше прибылъ мистеръ Бембль въ сопровожденіи четырехъ человкъ изъ дома призрнія, которые должны были исполнять обязанности носильщиковъ. Лохмотья старухи и мужчины были уже прикрыты черными плащами; когда крышку гроба привинтили, носильщики взяли его себ на плечи и вынесли на улицу.
— Ну, теперь не жалйте ногъ, бабушка! — шепнулъ Соуэрберри старух на ухо. — Мы
Выслушавъ это распоряженіе, носильщики быстро зашагали со своей легкой ношей; провожатые покойницы старались изо всхъ силъ держаться вблизи нихъ. Мистеръ Бембль и Соуэрберри шли на довольно значительномъ разстояніи впереди; Оливеръ, ноги котораго были далеко не такъ длинны, какъ у его хозяина, бжалъ сбоку.
На самомъ же дл оказалось, что не было совсмъ такой необходимости спшить, какъ уврялъ Соуэрберри. Когда процессія прибыла къ темному, поросшему крапивой углу кладбища, гд хоронили бдняковъ, священника еще не было и причетникъ сидвшій у огня въ ризниц, сказалъ, что врядъ ли пройдетъ меньше часу до его прихода. Носильщики поставили гробъ подл могилы; провожатые остановились тутъ же, не смотря на туманъ и моросящій дождь, и терпливо ждали. Нсколько мальчишекъ въ лохмотьяхъ, которые явились на кладбище изъ любопытства, затяли шумную игру, то прячась между могилами, то перепрыгивая взадъ и впередъ черезъ гробъ. Мистеръ Соуэрберри и Бембль, давнишніе пріятели причетника сидли съ нимъ у огня и читали газету.
По прошествіи боле чмъ часа мистеръ Бембль, Соуэрберри и причетникъ спшно шли къ могил, а вскор посл этого появился и священникъ, на ходу еще надвавшій свой стихарь. Мистеръ Бембль, чтобы хоть сколько нибудь сохранить приличіе, шлепнулъ одного или двухъ мальчишекъ; священникъ на скорую руку прочиталъ молитву, что заняло не боле четырехъ минутъ, затмъ передалъ свой стихарь причетнику и ушелъ.
— Ну, Билль! — сказалъ Соуэрберри могильщику. — Зарывай! Работа эта была не трудная, потому что могила была до того наполнена, что самый верхній гробъ находился всего на разстояніи нсколькихъ футовъ отъ поверхности земли. Могильщикъ лопатой сгребъ всю землю въ могилу, притопталъ ее ногами, перекинулъ лопату черезъ плечо и ушелъ, преслдуемый мальчишками, которые выражали ему свое неудовольствіе за то, что все такъ скоро кончилось.
— Идемъ, любезный! — сказалъ Бембль мужу покойницы, хлопнувъ его по спин. — Сейчасъ запрутъ ворота.
Мужчина, который ни разу не двинулся еще съ мста, занятамъ имъ подл могилы, поднялъ голову, съ удивленіемъ взглянулъ на говорившаго съ нимъ, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и упалъ въ обморокъ. Старуха была такъ занята отсутствіемъ своего плаща, (который снятъ былъ съ нея гробовщикомъ) что ршительно никакого вниманія не обратила на это. Несчастнаго облили холодной водой и онъ пришелъ въ себя. Когда онъ вышелъ на улицу, за нимъ заперли ворота кладбища, и вс разошлись въ разныя стороны.
— Ну, Оливеръ, — сказалъ Соуэрберри на обратномъ пути домой, — какъ это понравилось теб?
— Очень хорошо, благодарю васъ, сэръ! — отвчалъ Оливеръ очень нершительно. — Не очень, сэръ!
— Привыкнешь со временемъ, Оливеръ! — сказалъ Соуэрберри. — Будешь покойне, когда привыкнешь, мой мальчикъ!
Оливеръ мысленно спрашивалъ себя, сколько времени приблизительно потребовалось на то, чтобы мистеръ Соуэрберри привыкъ. Но онъ ршилъ, что лучше будетъ не спрашивать объ этомъ и шелъ молча домой, думая о всемъ, что онъ видлъ и слышалъ.