Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2
Шрифт:
– А где их мама?
Оля скосила на меня взгляд и неопределенно пожала плечами.
– Где-то в командировках постоянно. Я ее всего два раза видела, да и то мельком.
– Ну, и как у него успехи на любовном фронте?
– Пашка, – укоризненно наклонила голову Оля, – я же раньше была примерной женой. Даже мыслей таких не было. Отказывалась деликатно, отговариваясь отсутствием времени. Ты же знаешь, какие у меня проблемы были. Неужели уже не помнишь, сколько тебе слов любви надо было сказать, чтобы я смогла даже тебе отдаться. А тут чужой человек. Да и не влюбилась я в него. Поэтому даже если бы я согласилась и позволила бы ему все, думаю, ничего бы не получилось.
– Но
– Не знаю, Пашенька, – Оля с лукавой смешинкой в глазах посмотрела на меня. – Это же надо на его чай с пирожными согласиться, посмотреть, как он ухаживать будет, посмотреть на него женским взглядом, как на мужчину, прочувствовать-откликается на него мое тело или нет, и лишь потом я пойму – хочется мне с ним или нет.
– Но на чай теперь останешься?
Оля закрыла глаза, сжала губы, но уголки губ ее выдавали. В них таилась улыбка.
– А тебе хочется, чтобы я осталась на чай?
– Я хочу того, что ты хочешь, – после паузы сказал я.
– Все это глупости, – наставительно сказала Оля. – Не надо мне оставаться на чай. Погуляли в отпуске – и хватит. Получилось, что хотели – ну и хорошо. Я и так через край хватила, самой стыдно.
– А военные понравились?
– Те, из коридора? – на лице Оли, старающейся говорить безразлично, сама собой засветилась улыбка.
Оля слегка прогнулась, закинув руки за голову, потянулась и посмотрела на меня так, что у меня сладко екнуло внутри.
– Ничего так мальчики.
Потом лукаво взглянула на меня и снова, уже не сдерживаясь, засмеялась.
– Пашка, когда ты вот так пытаешься выведать о мужчинах, которые интересуются мной, ты напоминаешь мне Штирлица, выведывающего тайны у Мюллера.
– Так они тебе понравились?
– Не скажу, – проказливо заулыбалась Оля и эротично провела языком по верхней губе. Потом снова потянулась всем телом, погладила себе грудь и демонстративно пощипала сосочки.
– Пашка, как же мне нравится, когда ты так меня ревнуешь!
– Неужели ревную?
– Ревнуешь! Еще как ревнуешь! – уже откровенно смеялась Оля.
– Несмей, Пашка, меня ревновать! – она легонечко шлепнула подушечками пальцев меня по губам. Я попытался их поцеловать, но она отдернула пальчики.
– Пойду, пройдусь, засиделась что-то.
У самой двери она обернулась. Улыбка хитрой лисички бродила по ее лицу.
– Смотри, Пашка, такими разговорами можешь и разбудить во мне желания всякие разные…
Погрозила мне пальчиком и медленно… даже не вышла, а изящно изогнувшись, выскользнула из двери в коридор.
Когда поезд резко дернулся, я перекатился и проснулся. В окне ярко светила луна. Тени деревьев и домов все медленнее и медленнее пробегали по лунной белизне пустой Олиной постели. Томительно тянулись минуты. Медленно тормозил поезд. Когда он замер, на пустой Олиной подушке остановилось, подрагивая, отражение фонаря. Что-то малопонятное, но жутко информативное, хорошо поставленным булькающим неразборчивым женским голосом говорил громкоговоритель на привокзальной площади. Еще медленнее тянулись минуты стоянки. Стоянка была долгая и, казалось, поезд будет стоять вечно. Когда поезд тронулся и опять резко дернулся, словно от толчка, открылась дверь, и в купе проскользнула Оля. Оказавшись внутри, она совсем тихонько закрыла дверь, сняла халат и завозилась, устраиваясь на своем диване.
– Ты где была?
Оля замерла, а потом тихонечко мурлыкнула:
– Не скажу. Мучайся теперь всю ночь.
Она вдруг наклонилась ко мне через проход, и я ощутил на своей щеке поглаживание ее руки.
– Спи, любимый.
Голос ее, такой домашний и теплый,
– Пашка, не сходи с ума. Належалась я тут, поэтому в коридоре у окна стояла. Мы как раз озеро большое проезжали. Тишь такая, благодать. Луна по воде бежит. Я смотрела и оторваться не могла. Загипнотизировало меня и не отпускало. В туалет потом пошла. А на остановке вышла прогуляться на перрон. Спи, давай, Ромео.
Спалось мне действительно хорошо. Так хорошо, что я даже не понял, почему утром оказалось, что Оля спит, прижавшись ко мне спиной, уютно обняв мои руки.
Я вдохнул ее запах, запах ее волос, и желание стальной пружиной скрутило меня. Оно было такое же резкое и требующее немедленного действия, как желание облегчиться после множества кружек пива. Дрожащей рукой я сдвинул трусики в сторону и стал раздвигать ягодицы Оли и ее губки, добираясь до влаги влагалища. И лишь только моя ладонь скользнула внутрь, я воткнулся вслед за ней, со всей силы вжимаясь в Олю. И блаженство, такое же блаженство которое возникает после тех же кружек пива, когда их держать внутри уже невозможно, и наконец-то начинаешь их выпускать, наполнило меня. Дальше я двигался в ритме мерного качания поезда, стараясь проникнуть как можно более глубоко, при этом зажимаясь изо всех сил, стараясь удержаться как можно дольше… Долго сдерживаться, несмотря на все старания, мне не удалось. Когда сладкие толчки затихли, завершающим аккордом ужалил меня в самое сердце поцелуй. Оля сняла мою руку, продолжающую судорожно сжимать ее грудь, и поцеловала мою ладонь…
Солнце, поднявшееся над горизонтом, перестало слепить глаза, но яркие полосы продолжали мелькать на белоснежной блузке Оли. Она аккуратно положила руки на колени, прикрытые белой юбочкой, и смотрела в окно. Вся она была ослепительно-белая и напоминала школьницу, терпеливо ждущую окончания урока.
– Паш, – Оля сидела очень прямо, не поворачиваясь ко мне, – а можно тебе задать нескромный вопрос?
– Конечно, солнышко.
– Скажи, – Оля замолчала, задумчиво теребя юбочку. – Только честно. Если у меня близость с другим мужчиной… была… или будет. Врач там порекомендует или влюбленность замучит – может, лучше тебе не знать об этом? Ведь тебе же больно будет об этом узнать?
Я отрицательно покачал головой.
– Знаешь, Оль, когда люди влюбляются или живут вместе – это их сближает. А если между ними интим, то это сближает еще больше. Интимная близость ведь не зря называется близостью. А если женщина замужем, то ей становится близким еще кто-то кроме мужа. Мне очень хочется остаться ближе тебе, чем любой другой мужчина. Ведь если это будет не так, значит, тебе лучше жить с ним. А я знаю только одну лакмусовую бумажку, чтобы определить ближе я тебе, чем кто-нибудь другой или нет. Я, например, просто не могу рассказать что-то интимное о тебе кому-то еще. Тебе же могу рассказать всё обо всех. Именно потому, что ближе тебя у меня никого нет. Мне кажется, так и у других. Ты можешь рассказать все тому, кто тебе более близок, о том, кто не так близок, но не можешь рассказать о том, кто тебе более дорог, другому. Когда ты мне рассказываешь о том, что было, я понимаю, что я для тебя ближе, и я перестаю переживать. Меня начинает радовать то, что ты наслаждалась. Если же ты молчишь, я начинаю тревожиться, переживать и накручивать себя, подозревая, что кто-то стал для тебя ближе, чем я.