Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2
Шрифт:
– Ну, все, все, хватит себя корить. Рассказала, отпустило, и хорошо. Незачем так переживать?
– Паш, – вскинула Оля на меня широко распахнутые глаза, – я бы на твоем месте ревновала, обиделась и переживала!
– Олечка, мы же еще на море договорились, что я не буду ни ревновать, ни обижаться, если что-то такое случится. Я же тебе еще в поезде поклялся, что не буду тебя за такое обижать. Разве я хоть раз нарушал свои обещания? Поэтому и утром не обиделся на тебя за это.
Оля замерла, вопросительно и требовательно взирая на меня.
– Ты же утром
Жар, казалось ушедший со щек Оли, снова полыхнул огнем.
– Я теперь поняла, – прошептала она, – почему ты с утра так накинулся на меня. Ты ведь всегда утром нежный и ласковый. И не надо меня обманывать, что тебе не больно. Я же твои эмоции как свои чувствую. Просто не догадалась, почему они выплеснулись. Там была животная страсть. Животная страсть зверя, к которому вернулась его блудливая, но от этого еще более желанная самка.
Я гладил ее по волосам и смотрел в ее глаза, в которых плескалась акварель вины.
– Я вернулась в наше купе, соврала тебе, и тут такое чувство вины накатило на меня. Живот разнылся так, что мне казалось, что меня вырвет. Не могла дождаться, когда ты уснешь, чтобы перебраться к тебе. Лишь когда перебралась к тебе и попыталась спрятаться от чувства вины в твоих объятиях, меня немножко отпустило. Я лежала и молилась, чтобы ты не узнал, о том, что случилось. Так обрадовалась, когда ты на меня накинулся утром. Лежу, и разрываюсь от нежности и облегчения, что все обошлось. Хотелось тебя всего зацеловать, но я смогла дотянуться только до твоей ладошки. А оказалось, ты уже все понял, оказалось, что я сама себя уже выдала.
Я осторожно поцеловал Олю в уголок губ.
– Оленька, хватит расстраиваться. А то ты расстраиваешься – и я расстраиваюсь. Хватит сырость разводить на пустом месте.
– Прости меня, Пашенька, – совсем тихо вымолвила Оля. – И за то, что случилось, и за то, что не попросила у тебя разрешения, и за то, что соврала потом тебе. Если не простишь – я тебя пойму.
– Мне не за что тебя прощать, – прошептал я ей на ухо, баюкая ее. – Как бы ты у меня разрешения спросила? Да и разве ты могла удержаться в той ситуации?
Пробегающая мимо роща зеленым калейдоскопом пронеслась в глазах Оли.
– Нет, – покачала она головой. – И даже мои теперешние заверения, что смогла бы, ничего не изменили. Я там была уже другая. Совсем другая. Я меняюсь, когда на меня так смотрят, и когда у меня внутри такие желания. Ведь когда у меня сладостно запульсировало от его взгляда, уже тогда в глубине души я поняла, что все обязательно будет. От такой смеси запретного и желанного у меня так заныло внизу живота, что я даже бедра сжала и коленки. Я стеснялась это чувства, мое сознание пряталось от этого понимания, но от этого желание становилось еще острее. Удержаться я бы не смогла. И это мучает меня. Сейчас мучает. Тогда же я об этом не думала. Я забыла, что я жена, или, может быть, это стало для меня тогда неважно.
– Раз
– Паш, это была словно не я! Это мое тело захватило власть надо мной. Это оно схитрило. Ему все разрешили в отпуске, а оно убедило меня, что поездка домой – это еще отпуск, поэтому еще можно!
– Оль, ну что ты так расстраиваешься. Я же тебе все разрешил.
– Пашенька, но ведь это неправильно. Я ведь даже влюблена не была. А ты не прогоняешь и не наказываешь меня, хотя меня нужно и наказать, а может даже и прогнать.
Я гладил шелк Олиных волос и молчал.
– Признавайся, давай! – Оля дернула меня за ладошки, потом обняла меня и легонько толкнула меня животом и грудью, – я же тебе призналась в таком, в чем никогда не собиралась признаваться. Признавайся, почему ты даже за такой ужасный проступок, так реагируя на него, как сегодня утром, не обижаешься на меня и почему считаешь, что меня не за что прощать. Ведь я стала уже получать удовольствие. Цель, почему мы решились на такое, достигнута. Почему тогда?
– Оленька – выдохнул я, – ты столько лет была в тюрьме своего тела. В замкнутом коконе, который не давал тебе наслаждаться жизнью. В коконе, который ранил тебя. А ты мечтала о любви. У тебя же там столько нереализованных мечтаний и желаний. А мечта, если она остается бесплодной мечтой, она же ранит душу. Если у бабочки оказывается слишком твердый кокон, то она либо задохнется внутри, либо вырвется, но изомнет свои крылышки. Так и у тебя, только у тебя помяты не крылышки, а изранена душа. Хорошо, что она не задохнулась и все же вырвалась. Но душа твоя изранена бесплодными мечтаниями и нереализованными желаниями. Они, как занозы, продолжают ранить твою душу. Самый лучший способ вылечить такую душу и избавиться от этих заноз – это очень бережно позволить мечтаниям сбыться, а желаниям осуществиться. Тогда они уйдут и перестанут ранить и мучить.
Оля обнимала меня, смотрела мне в глаза своими широко раскрытыми глазами и гладила меня по щеке.
– Я поняла, Паш. Спасибо тебе. Но я ведь тебя обманула. Это же совсем другое, – совсем тихо спросила Оля. – Почему ты не обиделся за обман?
– Я сам был не прав. Не надо было тебя спрашивать, где ты была. Если бы ты захотела – то сама мне рассказала бы, как ты и сделала. Я сам вынудил тебя соврать.
Я погладил Олю по щеке в ответ, и она тут же прижала к своей щеке мою ладонь.
– И знаешь, что мне хотелось бы? Если у тебя такое еще случится…
– Не случится, – отчаянно замотала головой Оля.
– Ну, если все же вдруг случится, – мягко повторил я, – и ты не захочешь это скрывать от меня, но при этом не захочешь рассказывать, что произошло – просто надень кольцо на левую руку. Я все пойму и буду знать, что тебя расспрашивать нельзя. А захочешь, чтобы я ушел – просто сними кольцо.
Оля покачала головой и инстинктивно поправила кольцо, надев его максимально глубоко на палец, поднесла к губам и поцеловала его. Потом снова посмотрела на меня.