Она будет счастлива
Шрифт:
Если бы балъ посланника былъ годъ назадъ тому, врно онъ сталъ бы разъзжать по всмъ своимъ знакомымъ, для того, чтобы съ недоступнымъ тономъ аристократа проговорить каждому изъ нихъ: завтра балъ у ** посланника; тамъ будетъ весь дворъ; я сегодня получилъ приглашеніе.
Этотъ балъ заставилъ бы его, по крайней мр, цлую недлю ходить по Невскому проспекту съ головою вздернутою вверхъ, съ дерзкимъ и напыщеннымъ видомъ человка, который воображаетъ, что все встрчающееся ему, толпящееся передъ его глазами, все ниже его.
Кто, сколько-нибудь наблюдающій, не встрчалъ
Невскій проспекгь — широкое поприще наблюденій, средоточіе петербургской жизни! Въ самомъ дл, на пространств отъ Аничкина моста до Адмиралтейства, вы познакомитесь со всмъ Петербургомъ — отъ лачужки бднаго, вросшей въ землю, до громадныхъ палатъ аристократа.
Горинъ очень измнился! Онъ не показывалъ никому своего пригласительнаго билета на балъ; онъ не ходилъ вздернувъ голову по Невскому проспекту; онъ не похалъ на балъ, который горлъ, ослпляя глаза, и щедро раскидывалъ брилліанты лучей своихъ на гордыхъ и ледяныхъ петербургскихъ красавицъ.
Онъ почувствовалъ, что Зинаида открыла передъ нимъ новую жизнь, новыій міръ духа и мысли, который видлся ему нкогда будто сквозь сонъ. Образъ этой женщины, распростертой передъ алтаремъ Бога, дышащій молитвою, поразилъ его. Этотъ образъ началъ слдить его повсюду. Онъ углубился въ самого себя и разогналъ туманъ, застилавшій его зрніе. Съ тхъ поръ онъ ясне понялъ ничтожность общества, окружавшаго его, мелочную, недостойную человка суету своей прежней жизни, безуміе надеждъ своихъ, высокое назначеніе женщины и святость ея имеии!..
Но еще черная сторона общества была закрыта передъ нимъ, онъ еще готовъ былъ довриться Свтлицкому и, порой, гримасу насмшки принять за улыбку радушія.
Дней черезъ десять посл великолпнаго бала посланника, вечеромъ, Горинъ сндлъ у И*. Полковника не было дома. Въ этотъ день собирались вс извстные петербургскіе игроки въ дом *; къ тому же онъ и безъ того рдко бывалъ въ своемъ семейств.
На большомъ стол противъ дивана, въ полукруглой комнат, стояла свча, закрытая съ одной стороны транспарантомъ… На диван сидла больная Зинаида, возл нея старушка ея мать. Зинаида казалась необыкновенно слабою; ея лицо было то поразительно блдно, то вспыхивало яркимъ и страннымъ румянцемъ.
— У меня есть до васъ просьба, Валеріанъ Петровичъ, — сказала Зинаида едва слышно, — если васъ только не обезпокоитъ она. Прочтите намъ что-нибудь: вы такъ хорошо читаете.
Старушка встала съ дивана и подошла къ Горину.
— Ради Бога, — шептала она ому, — ;выберите что-нибудь веселенькое, чтобы былъ хорошій конецъ… У нея здоровье такъ разстроено. Не надобно давать ей повода къ слезамъ. Она у меня такая чувствительная!
Онъ выбралъ что-то изъ огромнаго собранія имировизацій Скриба. Когда онъ кончилъ чтеніе, Зинаида казалась утомленною. Она поддерживала рукой голову, упадавшую на грудь.
Старушка приложила свою ладонь къ голов дочери.
— У тебя что-то очень горячая голова. Не чувствуешь ли ты себя хуже? Не устала ли ты?
— Ничего,
И она поцловала старушку.
— Ахъ, я забыла спросить васъ, — продолжала она, обращаясь къ Горину, — о бал ** посланника? Говорятъ, это лучшій изъ баловъ ныншней зимы?
— Право, я ничего не могу сказать вамъ. Я не былъ тамъ.
— Отчего же?..
Этотъ вопросъ потерялся. Отвта не было. Горинъ стоялъ задумчивый со шляпою въ рук. Онъ раскланялся.
— Навщайте насъ почаще, Валеріанъ Петровичъ, — говорила мать Зинаиды, провожая его, — мы такъ рады васъ видть. Если вамъ нечего будетъ длать, зазжайте въ четвергъ вечеромъ. Вы такъ добры. Будемте вмст развлекать больную; она у меня очень грустигъ, бдная… Сегодня понедльникъ… вторникъ… среда… — и она считала по пальцамъ. — Ну да, въ четвергъ. Зазжайте пожалуйста на часокъ или на два. Мы доле не будемъ держать васъ…
Зинаида, опираясь на ручку дивана, слдила за движеніями уходящаго… Дверь затворилась…
Она тяжело вздохнула…
Когда Горинъ воротился домой, не раздваясь онъ упалъ въ кресла и неподвижно просидлъ въ этихъ креслахъ.
Потомъ онъ машинально взялъ со стола какую-то книгу, отвернулъ переплетъ, остановился на заглавномъ лист и наконецъ далеко отбросилъ отъ себя книгу.
— Она страдаетъ, — думалъ онъ — и этотъ человкъ виною ея страданій! Онъ сталъ между ею и мною, между моимъ и ея счастіемъ… Я долженъ на что-нибудь ршиться; я избавлю ее отъ муки, или…
Мысль, которая недавно затаилась въ немъ, сначала возставала передъ нимъ въ туман и отдаленіи; теперь она стала прибижаться къ нему и принимать очерки безобразные, явственные, осязательные.
Онъ содрогнулся.
Сонъ его въ эту ночь былъ тяжелъ и смущенъ; онъ безпрестанно вздрагивалъ: ему видлась кровь, у ногъ его лежалъ трупъ человка…
Наступилъ вечеръ четверга. Семь часовъ прозвонило на стнныхъ часахъ въ комнат Горина. Онъ вышелъ изъ своой квартиры и, завернувшись въ шубу, тихими шагами шелъ по Литейной. Отъ его квартиры до дома полковника было не боле четверти часа ходьбы…
Полозья саней скрипли по алмазному снгу. Морозъ былъ необыкновенно силенъ. Онъ прибавилъ шагу, скоро остановился у подъзда и дернулъ за ручку колокольчика.
Ключъ повернулся въ замк, дверь отворилась, онъ взбжалъ по лстниц.
— У насъ, сударь… — началъ старый слуга, снимая съ него шинель.
Онъ не усплъ кончить… Горинъ отворилъ и — окаменлый остался въ дверяхъ.
Зала была обита чернымъ сукномъ, посредин возвышался катафалкъ, на катафалк стоялъ небольшой гробъ, обитый малиновымъ бархатомъ, блестящими галунами, увшанный золочеными кистями и покрытый длиннымъ парчевымъ покровомъ, который спускался до пола. Облако ладона вилось надъ гробомъ; въ этомъ облак тускло мерцали три огромныя свчи, и въ тишин раздавался однозвучный, мрныій голосъ читальщика.