Она будет счастлива

Панаев Иван Иванович

И вотъ однажды въ богатой гостиной княгини С*, освщенной тысячами свчъ, горвшей огнями и золотомъ, у малахитоваго стола, уставленнаго бронзою, отражавшеюся въ огромномъ зеркал, стояли дв женщины въ бальныхъ платьяхъ, каждая съ букетомъ цвтовъ въ рук, раздушенныя и прекрасныя.

— Знаешь ли, Lise, отчего такъ давно нигд не было видно Горина? — говорила одна изъ нихъ съ улыбкой ироніи, которая смшивалась съ какою-то надменностью. — Знаешь ли, отчего? Онъ влюбленъ. И въ кого? Въ эту И* —ты видала ее? Женщина такого страннаго тона! — Она, разумется, бросилась къ нему на шею — и онъ въ восторг! — А несчастный полковникъ, мужъ ея — весь проигрался…

— Браво! —

перебила другая — и эти женщины разыгрываютъ романы `a la Balzac! только эти романы врно отзываются русской передлкой и пахнуіъ не парижскими духами, а l'eau de Cologne съ гостиннаго двора.

Въ этой же самой гостиной, только въ другомъ конц ея, стояли двое пожилыхъ мужчинъ во фракахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Свтлицкій.

Они продолжали вроятно давно начатый разговоръ.

Свтлицкій говорилъ:

— Да, счастье, неимоврное счастье! Почти во всю игру съ нимъ у меня король навскрыш! Я бросилъ карты, я говорилъ ему, что я не хочу пользоваться наврное его деньгами, что при такомъ счастьи… Но вы знаете? Этотъ И* горячъ въ картахъ до безумія. Доходило до ста тысячъ, онъ рвалъ на себ волосы — и я далъ ему огыграться…

— А сколько отыгралъ онъ?

— Тридцать три тысячи.

— Гм! — такъ вы взяли у него шестьдесятъ семь? Это хорошо. Экарте и тинтере — игры чрезвычайно азартныя.

— Нтъ, вообще въ играхъ надо благоразуміе, наполеоновскій расчетъ и ледяное хладнокровіе… — А! Горинъ! j'ai deux mots `a vous dire! — И Свтлицкій взялъ за руку молодого человка и увлекъ его въ залу.

Когда они проходили но зал, Горинъ замтилъ, что нкоторыя изъ дамъ смотрли на него съ коварной улыбкой, и одна сказала ему мимоходомъ:

— Какъ вы перемнились, monsieur Горинъ! Вы пополнли: видно приморскій воздухъ полезенъ вамъ. Вдь вы, кажется, жили по Петергофской дорог? Я васъ часто встрчала тамъ.

— Вы ошибаетесь, — отвчалъ онъ ей холодно… — Я не жилъ по Петергофской дорог и не имлъ удовольствія встртить васъ тамъ ни разу.

— Чего хотятъ отъ меня эти женщины? — продолжалъ онъ, оборачиваясь къ Свтлицкому. — И что значатъ эти намеки?

Онъ пристально посмотрілъ на него.

— Будто вы не догадываетесь? — возразилъ Свтлицкій. — Он завидуютъ счастью другой женщины, съ которой никогда не могутъ сравниться.

— Завидуютъ счастью другой женщины? Я не понимаю, что вы хотите сказать мн…

— Ну, да: завидуютъ женщин, которую вы любите. Это такъ натурально. Это въ ихъ характер… зависть…

— А какъ знаютъ он, что я люблю кого-нибудь?

И онъ еще разъ посмотрлъ на Свтлицкаго.

— Вы сегодня все такъ горячо принимаете. Что съ вами? Мы живемъ въ Петербург, и вы хотите скрыть вашу любовь отъ общества, къ которому принадлежите? Это ужъ слишкомъ. Здсь все знаютъ, все подмчаютъ, все подозрваютъ, обо всемъ догадываются. Надобно прожить, сколько прожилъ я, чтобы узнать механизмъ, проникнуть въ закулисныя дйствія этихъ обществъ.

— Вы правы; но, если эти люди осмлятся чернить имя той, которая чиста какъ ангелъ; если эти люди, живущіе сплетнями…

— Ради Бога, тише! не забудьте, что мы окружены со всхъ сторонъ взглядами и наблюденіями. Вотъ именно ваша теперешняя горячность можетъ подать поводъ къ пустымъ и непріятнымъ для васъ подозрніямъ. Подозрнія часто имютъ всъ истины въ глазахъ общества. Противъ этого говорить нечего, хоть это очень горько.

— О, это ужасно!

— А сколько разъ вы сами повторяли шутя, такъ, безъ всякой злобы, людской говоръ: этотъ человкъ въ связи съ такою-то женщиною, эта женщина длаетъ то-то… Вы не имли другихъ основаній, какъ слухи? Все это

изстари ведется между людьми.

— Теперь, боле чмъ когда-нибудь, я понимаю, что это ужасно! Имя женщныы доллгно быть неприкосновенно и свято. Ничего нтъ трудне, какъ узнать женщину, и вы, Свтлицкій, съ вашимъ опытомъ и знаніемъ людей, и вы можете иногда ошибиться, иногда можете поставить существо чистое и высокое заурядъ съ этими женщинами…

И молодой человкъ указалъ головой на цвтную гирлянду дамъ, собравшихся въ зал.

— И вы ошиблись, — продолжалъ онъ съ значительной улыбкой, увлекая Свтлицкаго въ амбразуру окна, — да, согласитесь сами? Знаете ли, я никогда не прощу себ, никогда, что я прежде осмлился смшивать ее со всми, что я не понималъ, какъ любитъ она, что такое ея любовь, что я оскорблялъ эту женщину моими безумными выходками! Помните ли то утро, когда я прибжалъ къ вамъ, три мсяца назадъ тому: я проклиналъ ее въ то утро, а теперь, теперь…

Свтлицкій грызъ ноготь пальца, губы его хотли искривиться усмшкой…

Горинъ не замчалъ этого; его пылкая душа требовала участія, сочувствія: и онъ забывалъ, кому и для чего говоритъ; и онъ не зналъ, что человкъ, вмсто участія, вмсто сочувствія, обольетъ слова души его ядомъ насмшки и выставитъ ихъ на позоръ первому, кто попадется ему навстрчу.

— Помните, посл этой сцены на дач, я не хотлъ было здить къ И*, ея поступокъ со мной казался мн оскорбительнымъ. Я думалъ никогда боле не видать ее, и увидлъ черезъ дв недли посл того въ церкви.

Горинъ схватилъ за руку Свтлицкаго.

— Она стояла на колняхъ и молилась съ глубокимъ чувствомъ. Крупныя слезы катились по блдному лицу ея. Это была истинная молитва врующей; это были жгучія слезы страданія. О, за каждую слезу ея потребуется тяжкій отчетъ, если естъ правосудіе тамъ!.. Вы удивляетесь словамъ моимъ, не правда ли? Я не похожъ въ эту минуту на прежняго Горина? Да, я перемнился, очень перемнился; рано или поздно мн надобно было сдлаться человкомъ; и она меня призвала къ новой жизни, ей я обязанъ всмъ… Если бы я могъ передать вамъ впечатлніе, которое производитъ на меня теперь эта праздничная зала и эти бездушныя лица… Но послушайте: я смотрлъ на нее долго, долго; она не видала меня… я и прежде часто смотрлъ на нее молящуюся, а никогда не чувствовалъ того, что почувствовалъ въ ту минуту… Надобно было имть каменное сердце или быть вовсе безъ сердца, чтобы въ ту минуту не простить ей всего, всего — даже смертельной обиды, чтобы не тронуться величіемъ этой женщины!.. Посл обдни я долго не ршался подойти къ ней; но когда я уже стоялъ передъ лицомъ ея, она меня встртила своей радушной улыбкой. Это была ея прежняя улыбка… Я ожилъ… Она заговорила со мной тмъ же голосомъ, проникавшимъ до сердца, будто между нами ничего не было… "Вы насъ совсмъ забыли. А я и мужъ мой всегда такъ рады васъ видть"… Мужъ мой! Я весь вспыхнулъ. Она, кажется, замтила это и сказала мн: "я буду васъ ждать". И врите ли, Свтлицкій, я всего въ продолженіе трехъ мсяцевъ былъ у нихъ только четыре раза, потому что я не могу видть ее рядомъ съ этимъ полковникомъ. Я не знаю, что будетъ со мной, но если онъ…

— Вы поэтъ, Горинъ! Вы имете чудный даръ живописать! Вы сильно чувствуете! — воскликнулъ Свтлицкій и пожалъ руку молодому человку.

"Какъ несносны эти влюбленные! — думалъ онъ. — Вотъ человкъ, мучилъ меня цлый часъ, разсказывая всякій вздоръ, какъ будто для меня занимательна его интрига!»

— Простите, я долженъ оставить васъ. Я далъ слово на вистъ барону М*… Онъ, я думаю, давно ждетъ меня.

Горинъ остался на томъ же мст. Свтлицкій проскользнулъ въ т комнаты, гд были открыты зеленые столы.