Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
Веня принял веточки, улыбался, кланялся, словно сошел со сцены во Дворце съездов.
— Может, сначала доктор вас осмотрит? — спросил Кюхельбекер.
— Только не это! Я же специально убежал от докторов! Я хочу быть молодым и здоровым! — отмахнулся Веня.
Поклонники хлопали в ладоши, а Леонид Моисеевич тихо произнес:
— Ах, как он заблуждается! Ведь боль тоже не знает времени — она может быть вечной. Знаете, что любопытно? Именно на этом построена концепция ада.
— Голова все время кружится, — сказала Люся и оперлась
— Молодой человек! — закричал Леонид Моисеевич. — Товарищ Малкин! На минутку!
— Что еще?
Веня остановился и настороженно полуобернулся, словно почувствовал неладное.
— Скажите, чем вы отравили Люсю?
— Кого? Ах, эту девочку? Ума не приложу. Спросите у Пронькина. Это мой директор.
И он скрылся в дверях.
— Я думаю, что он и в самом деле ничего не знает.
Кюхельбекер потянулся, как после уютного сна, и сказал:
— Я предупрежу его величество о вашем приезде. А вы подождите там… в зале ожидания.
Затем он обернулся к велосипедистам и велел одному из них отнести на кухню ящик с припасами, привезенными с Земли.
Люся подумала было, что велосипедист и украсть может… И тут же ее охватил ужас: «Ведь им, велосипедистам, как и всем прочим, здесь еда не нужна. Им плевать на бананы. Бананы — это прихоть императора, воображающего, что он может продлить свою настоящую жизнь… А так вот пройдет неделя, другая, и мне тоже станет все равно, есть или не есть, спать или не спать… Я стою сейчас здесь, как человек, которому поставили диагноз, смертельный диагноз, но опухоль или язва во мне еще не болит, она существует, но заболит завтра, и ничем нельзя ее остановить, умалить, отсрочить… Только бы Егор, Егорушка… А что, если он и не знает, что я здесь? Может, он думает, что я уехала куда-то? Или мать не отдала ему записку? Ну не увидел он зова о помощи! Это вероятнее, чем его появление здесь».
Леонид Моисеевич под руку вел ее по ступенькам и вдруг удивился:
— Как вы выросли! А кажется, что мы встречались только вчера.
— Выросла? — Люся вернулась на землю. Она не задумывалась об этом.
— Павел Петрович много раз говорил о вас, — сказал доктор. — Но я был против вашего возвращения.
В зале ожидания было немало народа — видно, знали о ее приезде.
Люся остановилась в дверях вокзала, ожидая, пока глаза привыкнут к сырому полумраку зала.
И в этот момент она увидела ужас в глазах разодетой придворной дамы. Дама запрокинула голову. Другие тоже смотрели вверх, открывали рты, как в замедленной съемке.
Люсю сильно ударили в бок — она потеряла равновесие и упала на каменный пол.
Рядом — совсем рядом — бухнуло нечто настолько мощное, что вздрогнуло все здание.
Когда Люся пришла в себя, вокруг громко кричали. Потом стало больно локтям и коленкам. Кто-то стонал — она обернулась. Доктор лежал рядом — это он ее оттолкнул? Почему?
Чуть дальше лежала расколотая плита, упавшая откуда-то сверху.
— Наверх! —
Велосипедисты пробежали мимо и скрылись в дверях — там, наверное, была лестница.
Господин Дантес, курчавый, изящный, красивый, но весь какой-то смазанный, нечеткий, пытался поднять Люсю.
— Больно же! — Она все же поднялась, и боль от коленки дошла до сердца. — Что с доктором? — спросила она.
Доктор медленно повернулся на спину и открыл глаза.
— Я ушибся, — сказал он.
— Это вы меня толкнули? — Превозмогая боль, Люся присела на корточки рядом с ним.
— Было глупо везти тебя за столько верст и потерять в двух шагах от цели. Император бы мне этого не простил.
— Вы опять шутите, Леонид Моисеевич.
— Как ни странно, я сохранил стремление жить.
Дантес подхватил Люсю под мышки, а доктору приказал:
— Да вставайте вы! Мало ли что они еще сверху свалят. Останетесь на всю жизнь инвалидом.
Люся невольно поглядела наверх. Там было темно.
Плита, хлопнувшись о каменный пол, развалилась на части.
— Точно метили, — сказал Веня, который вернулся, заинтересовавшись, что же происходит.
— Вам сюда нельзя, маэстро, — повторяла толстая дама в шали, — здесь опасно.
— Я сама. — Люся вырвалась из рук Дантеса, пошатнулась, но рядом уже оказался доктор. Поддерживая друг друга, они сделали несколько неверных шагов к стене. Малкин и Дантес следовали за ними. Толпа зрителей замолкла.
Сверху послышался голос Кюхельбекера:
— Они ушли по веревке.
И тогда зрители снова зашумели, заговорили, обсуждая событие — не просто событие, а покушение. Дантес был рядом.
— Вы сможете дойти до императорских покоев? — спросил он.
— Дойду, — сказала Люся, рассматривая джинсы — к счастью, не порвались.
Они пошли рядышком с доктором.
— Я буду у себя, — сказал доктор, — боюсь, не повредил ли я себе ключицу. Знаете, как здесь все заживает…
— Как? — спросил Веня Малкин.
— Никак, — ответил доктор.
— Но ведь и не развиваются… Я имею в виду болезни.
— После приема у императора вы посетите меня, — сказал Леонид Моисеевич. — И мы с вами все обсудим. Все ваши болячки.
— Вам это не по зубам, — ответил Веня, и окружавшие его поклонники загудели.
Леонид Моисеевич пожал плечами, сморщился от боли и сказал Люсе:
— Ты знаешь, где меня найти.
Леонид Моисеевич побрел к своей комнате, никто ему не помог, а Люсю Дантес поволок к императорской приемной, которая располагалась в бывшей комнате милиции — вывеска так и не была снята. Коленка болела. Люся прихрамывала.
Велосипедист, что стоял на часах у двери, распахнул ее.
Оказывается, Люся все позабыла — но возвращение памяти было почти мгновенным.
Она удивилась тому, сколько ковров может уместиться в комнате, и тут же вспомнила, что была в этой комнате шесть лет назад.