Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
И тут Люся увидела Пыркина.
Он стоял у дороги спиной к обрыву, приподняв руку.
И бывает же, Люся вдруг испытала радость, хорошую, почти веселую радость — не только от Пыркина, но и оттого, что рядом с ним стоял Жулик и внимательно всматривался… И вдруг кинулся с лаем за телегой, колотя себя хвостом по бокам.
— Жулик! — кричала Люся. — Жулик, ты живой!
— А что же с ним сделается? — Пыркин, прихрамывая, бежал рядом с телегой, тянул руку к Люсе.
Люся попросила Кюхельбекера:
— Остановитесь!
— Нельзя, —
— Глупости! — крикнула Люся. — На одну минутку.
— Начинаются очень опасные места, — сказал Кюхельбекер. — Мы проезжаем их быстро, здесь водятся призраки.
— Какие еще призраки? — капризно спросил Веня. — Давай скорей, это же не Москва, а пустыня какая-то.
— Это теперь ваш дом, господин Малкин, — сказал Кюхельбекер, — другого у вас не будет.
— Будет, — резко сказал Веня. — Я его сделаю.
Люся слышала их перебранку, но видела только Пыркина.
Она дотянулась до его холодных пальцев, но пожать руку не успела, так как Пыркин быстро отставал.
Люся попыталась соскочить с телеги, но Леонид Моисеевич буквально повис на ней, а она была слишком слаба, чтобы вырваться. Видно, еще действовало средство, которым ее оглушил Веня и его сообщники, оставшиеся в Москве.
Телега стучала все быстрее, разгоняясь по Воробьевке, а Пыркин остановился с поднятой рукой.
— Заходи! Выпьем! — кричал он. Потом закашлялся.
Вдруг снова побежал, забыл спросить что-то важное.
— Как Егорка? — услышала она. — Скоро к нам?
— Скоро! — откликнулась Люся. — Очень скоро.
«Он приедет, скоро приедет», — думала она, стараясь не смотреть по сторонам и не видеть редких голых стволов, домов, населенных призраками, серого текучего неба, вечно грозящего несбывшимся дождем.
Навстречу проехал велосипедист, но даже не посмотрел в их сторону. Впереди показался спуск к мосту Окружной дороги.
Люся молчала, зябла. Над головой вели разговор Кюхельбекер с Веней, и Кюхельбекер, как старожил ада, был доволен ролью Вергилия. Ему даже доставляло удовольствие поддразнивать Веню.
— Я понимаю вас, — гудел Кюхельбекер, — в последние дни на том, верхнем свете вы были слишком заняты подготовкой — скорей, скорей… А ваша болезнь в самом деле неизлечима?
— Сейчас не место и не время! — вдруг грозно сказал Веня в лучших традициях Дворянского собрания.
— Вы правы, — мирно согласился Кюхельбекер, — я только хотел подчеркнуть, что коли ваша болезнь так неизлечима, то любая дыра лучше, чем ваш дворец, если в ней можно остаться живым. Вы похожи на смертника, которому только что заменили казнь пожизненным заключением и он идет по коридору к своей новой камере, как на курорт в Мариенбаде…
— Ничего подобного! — сопротивлялся Веня. — Я как хочу, так и решаю!
— Но когда вы входите в камеру, где вам предстоит провести остаток жизни, и видите плохо покрашенные стены,
— Да помолчи ты! — взвился Веня.
Кюхельбекер вздохнул — видно, решал, как ему реагировать на окрик Малкина. Потом сказал:
— Я мог бы наказать вас, потому что кричать на канцлера суверенного государства недопустимо, тем более что вся ваша дальнейшая жизнь зависит от моего расположения или гнева. Но я решил, что не буду вас наказывать, потому что вы — представитель творческой интеллигенции. У вас разболтаны нервы и никуда не годится психика.
Веня не отвечал.
Спина его была согнута, плечи подняты, словно он прятался от ударов. Он не смотрел по сторонам.
— Ох, как нелегко ему будет здесь, — прошептал Леонид Моисеевич Люсе на ухо, словно она была своей, родной и ей можно было довериться. А ведь она такая же, как Веня, только, может, без болезни. А какая у него болезнь? Люся не знала об этом. У кого спросить? А вдруг он услышит? Получится неловко.
Путешествие до площади Киевского вокзала заняло более получаса. Велосипедисты утомились, два раза останавливались отдохнуть. Веня спросил Кюхельбекера, а есть ли здесь автомобили. Получив отрицательный ответ, совсем увял.
На площади у вокзала почти ничего не изменилось. Только неподалеку от обгорелого столба она увидела еще два таких же. Значит, казни продолжаются.
На ступеньках у входа в вокзал стояли несколько человек. Впереди пожилой мальчик с гитарой.
Когда телега, развернувшись, остановилась перед ступенями, пожилой мальчик ударил по струнам и завопил старую песню:
— «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше…»
— «…Ты услышишь, ты услышишь, как веселый барабанщик…» — подхватили остальные.
Зрелище было удручающим, хотя Люсе эти певцы были знакомы с прошлого раза. И она догадалась, что они встречают коллегу, о котором слышали, что он знаменит. А может, кто-нибудь из них успел в предыдущем мире послушать Веню.
— Вылезайте и раздавайте автографы, — посоветовал Кюхельбекер Малкину, перекрывая общий шум.
— Это ко мне? — спросил Веня. И на глазах ожил. Он был вампиром, который питается шумом аплодисментов.
— Наконец-то у вас есть поклонники и в лепрозории, — сказал Кюхельбекер, первым спрыгивая с телеги.
— Он бывает груб, — сказал Леонид Моисеевич.
Доктор хотел помочь Люсе, но она его опередила.
Люся услышала, как один из них сказал, его голос прогудел из-под слишком большой каски:
— Курить хочется, сил нет. Жизнь прошла, а курить хочется.
Певцы оборвали балладу и кинулись жать руку Вене. Толстая девица, закутанная в невероятных размеров павловский платок, протянула ему букет сухих веточек.
— Чем богаты, тем и рады.
Остальные принялись хлопать в ладоши.