Опричник
Шрифт:
Уличённых в поджоге казнили, открытый огонь в городе разводить запрещалось, свечи и лампады в тёмное время суток для освещения использовать было нельзя, во дворах и на крышах у всех обязательно стояли наполненные бочки. Спасались как могли, но этого всё равно было недостаточно. Пожары случались регулярно.
Со стороны горящей Москвы летели клочья сажи и горячие искры, молодые пацаны, которые не могли растаскивать брёвна вместе с нами, бегали и затаптывали их, когда они прилетали и приземлялись. Жутко хотелось пить, от дыма и сажи першило в горле.
Москва
Я устало вздохнул и опёрся на свой багор. Оглянулся по сторонам, заглядывая в чумазые и красные лица опричников и местных жителей. Все были грязные как черти, и я тоже, от жары и ожогов почему-то начало знобить, тяжёлая давящая усталость растекалась по жилам. Теперь оставалось только ждать, когда всё погаснет само. Слава Богу, это не горящие торфяники и не туркменские врата в ад.
А потом, когда всё погаснет, нужно будет идти на пепелище и наводить порядок. Мы, к счастью, будем избавлены от необходимости собирать обгоревшие мёртвые тела, мы будем ловить мародёров и прочую нечисть, неизбежно возникающую в таких ситуациях. Как говорится, кому война, а кому мать родна.
Я подумал вдруг, мог бы я этот пожар предотвратить? Организовать пожарные команды, патрули, систему оповещения, и так далее. Скорее всего, вряд ли. Местные уже делали всё, чтобы предотвращать пожары, но в почти полностью деревянном городе из любой искры может возгореться пламя. Вот переход на новые печи, на классические русские печки и отопление по-белому, мог бы помочь, но для этого нужно налаживать массовое производство кирпича. А пока большая часть домов топилась по-чёрному, с дымниками вместо кирпичных труб, всегда существовала опасность.
Тушением пожара царь руководил сам. Вместе со своим двоюродным братом, Владимиром Старицким, разве что семью государя спешно вывезли из города. Царицу Анастасию вместе с царевичами, Иваном и Фёдором. Анастасия Романовна всё порывалась остаться в Москве, но царь был непреклонен, желая уберечь любимую жену от опасности.
Хворь от неё отступила, симптомы отравления прошли, царица чувствовала себя прекрасно, и поэтому хотела участвовать в тушении пожара, хоть как-то помочь пострадавшим, но в этот раз Иоанн настоял на своём.
Погорельцев размещали при церквях и в монастырях, пострадавших оказалось довольно много. И не только с ожогами и отравлением дымом. Кого-то придавило падающим бревном, кому-то прилетело багром, переломы, ушибы. Работы привалило всем. И надолго.
Прогорело и погасло всё только на третий день. Мы с опричниками теперь объезжали пострадавшие районы, наблюдая за порядком вместе с городовыми стрельцами. Ездили снова тройками, гоняя всякую шелупонь, решившую, подобно стервятникам, поживиться на чужом горе. Таких было немного, но всё равно находились.
Многие, правда, со слезами на глазах копались на месте своих бывших домов, выискивая хоть что-нибудь уцелевшее, и таких мы не
В церквях не утихали молитвы, отпевали погибших. Настроение в целом у всего города было подавленное и угнетённое, что не удивительно. Столь масштабное бедствие кого угодно выбьет из колеи, даже при том, что в нынешние времена к смерти относились куда спокойнее. Кто-то видел в этом наказание Господне, кто-то — знак свыше, кто-то просто пользовался моментом и скупал подешевевшую землю, но в целом отношение к пожару у всех было одинаковым.
Когда всё более-менее устаканилось и наша помощь уже не требовалась, меня вызвал к себе государь.
Иоанн Васильевич, бледный от недосыпа, с огромными мешками под глазами, уставший, принял меня в Кремле, который от пожара не пострадал. Вокруг Кремля специально оставляли пустое пространство, чтобы огонь банально не мог перекинуться по ним за высокие кирпичные стены.
— Здрав будь, государь, — сказал я, как обычно, кланяясь царю.
Тот просто устало махнул рукой. Москва была его личным владением, княжеской вотчиной, и этот пожар изрядно помотал ему нервы.
— Будешь тут здравым… — проворчал он. — Порой думаешь, Господи, за что мне это всё? За что такой крест тяжкий? А потом, думаю, пустое это всё в сравнении с Его крестом…
— Непосильных испытаний Господь не даёт, — сказал я. — Ты же не для богословских споров призвал меня, государь?
— Для того у меня духовник есть, — криво усмехнулся царь. — Ты же мне другими делами служишь, вовсе не богоугодными.
— Как же? Разве преступников карать не богоугодное дело? Того хочет Господь, — сказал я.
— Не богохульствуй! — рявкнул царь.
Я смиренно замолчал и склонил голову. Спорить с ним на эти темы не стоит.
Царь тоже замолчал, огладил бороду, глядя на меня.
— Как мыслишь, могли город нарочно поджечь? — спросил он, меняя тему.
В теории пожар мог начаться от чего угодно. По любой причине. Но государь, кажется, хотел знать, почему пожар начался в этот раз.
— Могли, государь, — честно сказал я. — Расследовать надо, видоков искать, допрашивать. Тем Разбойный приказ обычно занимается, не мы. Наше дело — врагов государства…
— Ты мне, Никита, не перечь! Опрично мне служите, значит, дело ваше — мои приказы исполнять! — раздражённо выкрикнул Иоанн, перебивая меня.
Стресс и недосып сделали его капризным и желчным, даже неприятным. Но спорить с ним тоже не было никакого смысла. Так недолго и с должности слететь, и в опалу попасть. Заканчивать свои дни в каком-нибудь монастыре Русского Севера мне не очень хотелось.
— Как повелишь, государь, — снова склонил я голову.
На самом деле, мне без разницы, какую именно работу делать на царской службе, пока у меня есть доступ к царской персоне и я могу оказывать определённое влияние. Это дорогого стоило, гораздо больше, чем любые деньги.