Опричник
Шрифт:
Бунт это серьёзно. Никому не хочется стать соучастником бунта, потому что наказание за него весьма и весьма строгое. И обвинение в связях с нечистым тоже не шутки.
— Дьявол? — расхохотался юродивый. — Дьяволовы слуги там, за вашей спиной! Чёрного козла дети! Нехристи, бесовские прихвостни! Сапог не носят, копытами цокают!
Некоторые голландцы и датчане и впрямь носили деревянные башмаки, звук которых можно было принять за цоканье копыт.
— Ну и с кем ты тогда драться собрался? Кого воевать пошли, православные? — спросил я. — Расходитесь, то
Юродивый буравил меня неприязненным взглядом. Я хмуро смотрел на него в ответ. Погром в городе мне был совсем ни к чему. А вот ему зачем-то был нужен, иначе он не науськивал бы толпу так рьяно. И можно было предположить, зачем. Кто-то под шумок пограбит немецкую слободу, несомненно, манящее своим богатством место, а потом поделится награбленным с ним. В бредни про огненных гиен я не верил.
Толпа, однако, понемногу остывала, видя, что я отступать не намерен. Задние ряды даже начали медленно рассасываться.
— Как звать тебя? — спросил я этого юродивого.
— Прокопием крещён! А тебя я и так знаю, Никитой тебя окрестили! И так окрестили, и сяк окрестили! — ответил он, сверкая глазами, в которых плескалось натуральное безумие.
По коже у меня пробежал холодок. Толковать его слова можно было только одним образом. Всё-таки что-то правдивое он, похоже, видел.
— Ну, не блажи! — прикрикнул я. — Расходитесь, православные! А немцев мы сами проверим, вот вам крест! Коли кто и впрямь в пожаре повинен, суд того к смерти приговорит! А не вы!
Я демонстративно скинул шапку и перекрестился. Проверим обязательно, хотя версия со свечкой вызывала у меня больше доверия. Не дошло ещё до того, чтобы вражеские шпионы и агенты устраивали в тылу акты терроризма, времена ещё не те.
Толпу всё-таки получилось успокоить, угомонить, хоть это и потребовало заметных усилий, и сразу снимать охрану со слободы я не стал. Не ровен час, вернутся погромщики. Это ладно ещё в Москве не было евреев, а то пришлось бы защищать и их тоже. Царь иудейского присутствия не терпел и даже всяческое пребывание на русской земле евреям запрещал, не говоря уже о том, чтобы позволять им жить в столице. Поэтому погромщикам пришлось идти на немцев. На протестантов и католиков, которых считали нехристями и схизматиками, безбожниками. Чуть лучше еретика, но не намного.
Я же, прихватив с собой пару опричников для статуса, поехал внутрь немецкой слободы, где густо разлитые в воздухе напряжение и тревогу можно было резать ножом на ломтики. Обитатели слободы небезосновательно опасались за своё имущество и жизни, и моё появление восприняли настороженно.
— Кто вы есть? — окликнул меня какой-то иностранец в войлочной шляпе.
— Слуги государевы! — ответил я. — Староста где ваш? Кто главный здесь?
Ко мне навстречу довольно резво выбежал какой-то старик, гладко выбритый, в шерстяных чулках и кожаных башмаках. Наблюдать голое, босое, как тут выражались, лицо, даже мне уже было странновато. Привык уже видеть
— Я, милостивый государь! — воскликнул старик без малейшего акцента.
Старик заметно нервничал, знал уже, что визит опричников чаще всего ничем хорошим не заканчивается. Даже если не арестуют и не утащат в застенки Кремля, то нервы попортят изрядно.
— Звать как? — требовательно спросил я.
— По-вашему ежели, то Иваном, — ответил он.
А если по-ихнему, то каким-нибудь Юханом, Яном, Джованни или Джоном. Национальность этого старика определить вот так сходу не получалось. Пусть будет Иваном, мне не жалко.
— Скажи, Иван, знаешь, зачем толпа за слободой собиралась? — спросил я.
— Знаю, благодетель, знаю! — испуганно воскликнул он.
Он сделал едва заметный знак рукой, к нам выбежал молодой юноша, лицом похожий на этого старосту, протянул мне увесистый кошель.
— Прими, не побрезгуй, спаситель наш! — воскликнул старик.
Он что, думает, что я сюда явился ради взятки?
Я даже не шелохнулся. С одной стороны, можно было бы взять этот кошель, меня никто не осудил бы, наоборот, такое поведение всем было бы предельно понятно. С другой стороны, я не хотел брать деньги у немцев. Чтобы никто потом не мог меня этим серебром попрекнуть.
— На милостыню раздай, сирым и убогим, — мрачно сказал я, и паренёк спешно убрал кошель, отступая назад.
Староста испуганно захлопал глазами, такого поведения он не понимал, а всё непонятное обычно пугает. Я видел, как начинает дрожать его выбритая дряблая шея.
— Как же, милостивый государь… Мы же… — забормотал он.
— Слух прошёл, будто из немцев… Ваши будто город сожгли, — сказал я.
— Да как можно?! Мы бы никогда! — воскликнул староста, едва ли не оскорблённо.
Может, даже и не врёт. Но ведь город зажечь могли и без его ведома, в слободе постоянно мелькали новые лица. Купцы приезжали и уезжали, гости столицы никак не учитывались, миграционных служб ещё не существовало. Визы были не нужны, да и границы тут были весьма условными.
— Ты никогда, а вот люди твои… За всех до единого поручиться можешь? — спросил я.
Тот сразу же поник. Даже я за всех своих опричников, которых набирали отнюдь не по объявлению, поручиться не мог, а тут целая слобода самого разного люда. Староста здесь отвечал за порядок да выражал общее мнение, не более.
Впрочем, хватать всех без разбора я не собирался.
— Ежели знаешь чего, догадываешься или подозреваешь кого, сразу говори, — хмыкнул я. — Не то придётся дознание учинять, дольше выйдет, а времени у меня немного.
Старик замотал головой почти как припадочный, будто это могло меня убедить. Нет, мол, никаких подозрений. Если бы он задумался хоть на секунду перед этим, я бы поверил, но он пошёл в отказ сразу же, без раздумий, и это, на мой взгляд, было само по себе подозрительно.