Основы человечности. Работа над ошибками
Шрифт:
А ещё она готова была слушать.
За годы их знакомства Тимур привык, что Ксюшина бабушка предпочитает говорить, причём довольно категорично. Она всегда точно знала, как надо поступать, и категорически отвергала чужое мнение, если оно противоречило её собственному. Поэтому Ольга Степановна, которая спрашивает и уточняет, выглядела непривычно. Сильнее всех удивилась, пожалуй, её внучка — и ошарашенно промолчала почти весь разговор. И только Людвигу всё было нипочём.
Он действительно рассказал ей правду.
Почти
В общих чертах.
Про двенадцать трупов в этом рассказе ничего не было, Людвиг вообще очень умело лавировал в потоках информации: ни слова про стройку, подвалы, Диану. Пара фраз про детство в Германии, про то, что жил не с отцом, а с бабушкой, и съехал в отдельную квартиру, как только смог за неё платить. Немножко про дружбу с Тимуром, про случайное знакомство с Ксюшей, про обнаруженный на пороге дневник, который они читали вслух, офигевая от открывшейся информации…
Ольга Степановна выслушала, покивала, устало потёрла глаза, а потом предложила Ксюше прочитать последние записи в дневнике. Даже из кухни ради этого вышла, проявив невиданную чуткость.
А может, чуткость была вовсе ни при чём, и ей просто хотелось побыть одной. Или тяжело было снова окунаться в события прошлого.
Впрочем, все они завязли в этих событиях, как глупые туристы в болоте. Причём Ксюша постоянно порывалась сделать вид, что никакого болота нет и всё в порядке, а сам Тимур устал настолько, что хотел просто сесть на ближайшую кочку — а там всё пусть идёт как идёт, можно даже ко дну.
И только Людвиг уверенно пёр вперёд по почти незаметной, одному ему видимой тропе. Под конец пути Тимуру начало казаться, что никакой тропы вовсе нет, просто местный водяной сговорился с лешим и теперь они сообща пытаются вытурить из своих владений гиперактивного оборотня, и если для этого нужна дорога — значит, будет ему дорога, указатели и банка варенья в придачу.
Варенье, кстати, на столе действительно стояло — клубничное, домашнее, с аккуратными крупными ягодами, плавающими в густом сиропе. Ксюша вертела в руках банку всё время, пока Тимур дочитывал дневник.
Сначала он, как и в прошлый раз, делал это вслух, потом понял, что больше не может, и попытался отложить тетрадь, но Людвиг сказал «Надо». Ксюша ничего не сказала, даже не посмотрела в его сторону, но почему-то сразу стало ясно: действительно надо. Кто-то же должен.
И Тимур дочитал до конца — совершенно без интонаций, как автоматическая программа по переводу текста в звук. Воспроизводил слова, даже не пытаясь вникнуть в их смысл, потому что знал: стоит увидеть за буквами реальную историю и живого человека — и голос сразу же сорвётся. В горле и так клокотало, но в этот раз не от кашля.
— Спасибо, — выдохнула Ксюша, когда он перелистнул последнюю страницу. Банка с клубникой с глухим стуком опустилась на стол. —
Тимур кивнул. До этого он действительно хотел сказать что-нибудь, но никак не мог придумать, что именно. В голову лезли только банальные фразы про то, что Надя ни в чём не виновата, что Ксюша не виновата тем более, что Ольга Степановна могла бы быть помягче с дочерью, но в тот момент, видимо, считала, что поступает правильно… а может, просто не могла по-другому, особенно после двух работ.
А вот Гаврилова хотелось стереть в порошок. Избить так, чтобы зубы во все стороны разлетелись. Выжечь на лбу строчки из дневника, чтобы видел, сука, к чему приводит его привычка использовать людей в своих целях. Менталист хренов!
— Не нужно, — повторила Ксюша, вытаскивая дневник из рук Тимура. Вытаскивалось плохо, пальцы свело от напряжения, и разжать их никак не получалось.
— Прости, я, кажется, его помял.
— Выдыхай, Тим, — велел Людвиг. — Всё будет хорошо. Мы всё починим.
— Как? Как ты собираешься это чинить?!
Тимур редко злился на других и ещё реже повышал голос, всегда пытался разобраться в причинах, рассмотреть ситуацию с разных сторон, сохранять объективность. Из-за этого в его первые годы работы в школе дети во время урока разве что на головах не ходили. А вот на руках — было дело.
Перестали, когда Тимур сказал, что он вообще-то тоже так может. И немедленно продемонстрировал.
Далеко, конечно, не ушёл, постоял у стенки пару секунд и приземлился обратно на ноги, но ребятне хватило. Может, как раз после этого у них отношения и наладились?
Или после того, как он притащил на урок кольчугу и сказал, что разрешит её померить тем, кто напишет следующую контрольную на пятёрку? Сработало, такого количества пятёрок этот класс ещё не видел. И со следующим классом тоже сработало. В общем, кольчуга потом долго в учительской лежала, не таскать же её постоянно туда-сюда, десять кило всё-таки!
Тимур не злился, даже когда кто-то эту кольчугу из учительской спёр. Только на себя — за то, что не уследил.
Но сейчас его буквально колотило от злости. От совершенно дурной бесконтрольной ярости.
— Дыши, — напомнил Людвиг. — Или, если хочешь, можешь по столу стукнуть.
— Гавриловым?
— Его здесь нет. И даже если бы был, то я не позволил бы тебе его ударить.
— Потому что он твой отец? — Тимур даже в детстве не мог понять, почему Людвиг всегда готов встать на защиту этого гада. Оказывается, ничего не изменилось. Гаврилов мог творить любую мерзость, но сын всегда оставался на его стороне.
— Не поэтому, — качнул головой Людвиг. — Просто это не наше дело: не твоё и не моё. Пусть Ксюха его бьёт, если захочет. И Надя, если вспомнит. А я прослежу, чтобы никто не вмешивался.