Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

Вайдерманн Фолькер

15 ноября 1935 года Кестен писал Клаусу Манну из Амстердама: «Ландсхофф говорил мне, что вы ищете материал для своего нового романа, а поскольку и я подумываю о новом романе, то, размышляя о том и о сем, придумал нечто для себя, но, как теперь мне кажется, это все же больше подойдет вам, чем мне. Одним словом, почему бы вам не написать роман о карьеристе-гомосексуалисте в Третьем рейхе. Я имею в виду директора имперского театра Грюндгенса, которого вы, как сказывают, уже воплотили в художественном образе (назовем его Директор). На мой взгляд, это должна быть не высокая политическая сатира, а – почти – аполитичный роман, по образцу вечного «Милого друга» Мопассана, благодаря которому ваш дядя обрел восхитительную «Страну кисельных берегов» [55] . Так что никакого Гитлера, Геринга и Геббельса в качестве прототипов, никакого агитпропа, коммунистических «диверсантов», выкрутасов в духе Мюнценберга, но все же и не без убийства, например берлинского актера,

имя которого сейчас не припомню. Все это в ироничном зеркале большой, глубоко скрытой, но натурально ощутимой страсти. <…> Итак, это история о том, как в столице становятся директорами.

55

«В стране кисельных берегов» – так называется роман Генриха Манна, дяди Клауса Манна, вышедший в 1900 году. Его герой – молодой честолюбивый провинциал, приехавший в столицу для того, чтобы выбиться в люди. Но, в отличие от героев Стендаля и Бальзака, он, подобно герою «Милого друга», представляет собой тип авантюриста более мелкого и пошлого.

Думаю, с таким материалом вы прекрасно справились бы, а описание реалий Третьего рейха открыло бы большие возможности. Я говорил об этом с Ландсхоффом, и он со мной согласен».

Теперь, после того как Цвейг воззвал к его совести, Герман Кестен рассказывает всей компании, откуда у Клауса Манна материал для этой книги и сама идея. И когда она появилась.

Это, в свою очередь, побуждает Йозефа Рота рассказать собравшимся друзьям историю о том, как он, поддавшись уговорам Кестена, написал рецензию на его первый роман для Frankfurter Zeitung. Рот прочитал роман и счел его не особенно удачным, а главное, непонятным. Он набросал текст и дал прочитать его Кестену. Последние два предложения гласили: «Я не понимаю этого романа. Возможно, Кестен – великий шутник». Кестен вычеркнул предпоследнее предложение, а в последнем убрал слово «возможно». Так гораздо лучше, сказал он Роту. И тот согласился опубликовать рецензию в кестеновской версии.

«Не будь этого текста, где бы ты оказался сегодня, Герман?» – обращается Рот к сотрапезникам и улыбается. И все улыбаются в ответ. Они знают, что вряд ли найдется писатель, у которого были такие хорошие контакты с рецензентами Веймарской республики и вряд ли кто-то так часто прибегал к их услугам, как Кестен. Они знают также, что Йозеф Рот на самом деле практически не читает то, что рецензирует. Ему не нужно читать книги, чтобы рассказывать о них истории и вкрапливать в них уместные, на его взгляд, суждения. Так он предпочитает писать и о собственных книгах. А под хорошее настроение может даже учинить им разнос.

В эти дни он читает взахлеб «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Не для того, чтобы написать об этой книге, просто она совпала с его умонастроением. Она была опубликована четыре года назад на английском и уже вышла на немецком языке под названием Welt – wohin? («Куда идет мир?»). И теперь Рот изводит своих застольников, регулярно выкрикивая цитаты из книги о мире будущего, где слежка – норма, где в фабриках-эмбрионариях выращивают нового человека. «Пилкингтону удалось в Момбасе получить особи, половозрелые к четырем годам и вполне выросшие к шести с половиной. Триумф науки!» [56] Рот горько ухмыляется. И повторяет цитату снова и снова.

56

Хаксли О. Л. О дивный новый мир. М.: АСТ, 2020. С. 11.

«Зепп, успокойся! Мы уже в курсе». Киш пытается угомонить его. «Твой Хаксли – реакционер и дилетант! Чаплин – вот гений нашего времени!» И Киш предается воспоминаниям. Он рассказывает о том, как гостил у Чаплина, как тот показывал ему в личном просмотровом зале фильмы, которые Киш еще не видел, как в полумраке кинозала, положив руку на колено Киша, Чаплин искал на его лице следы одобрения и восторга. «Он был не уверен в себе. И в то же время горд», – восклицает Киш. И переходит к новому шедевру Чаплина, фильму «Новые времена», который большинство из их компании уже посмотрели в Париже. Кроме, разумеется, Рота. Как только Киш заговорил о фильме, Рот тут же скорчил гримасу. Кино! Сатана! Дьявол! «Новые времена! Не смеши меня!» – криво усмехается он. Но Киш не поддается на провокацию, он рассказывает о ленточном конвейере и разыгрывает пантомиму, изображая, как Чарли (так он его называет) то попадает между шестеренками машины, то ныряет в купальном костюме в речушку, которая оказывается ему по колено. Это шедевр Киша. Компания во Flore едва не валится на пол от смеха. И даже уголки рта Рота подергиваются.

Да, Рот ненавидит кинематограф, хотя не раз просил Цвейга посодействовать ему через американского агента в получении прав на экранизацию его книг. Ему нужны деньги, а никто не платит больше и быстрее, чем Голливуд. Они уже сняли фильм по Иову [57] . Рот его не смотрел, но Цвейг уверяет его и всю компанию, что киноверсия идет на ура. Правда,

историю превратили в американскую мелодраму. «Но ты все равно посмотри, Рот! Конечно, ничего не узнать! Тем не менее это чудесно!» – «Не смотрел и смотреть не собираюсь», – буркнул Рот.

57

Фильм вышел в 1936 году под названием «Грехи человека» (Sins of Man).

Вечер набирает обороты. Одна бутылка ликера Verveine du Velay сменяет другую, вместе с буйством растет и раздражение. Чувствуется, что малейшая фальшивая нотка взорвет застолье. Киш продолжает лекцию о «Новых временах». Конечно, герой не Чарли, герой – само наше время, эксплуатация рабочих, тотальный контроль, бесчеловечный американский капитализм. Разговор заходит о всеобщей забастовке во Франции и Бельгии. Здесь, на морском побережье, почти ничего не замечаешь, но страна парализована. Сотни тысяч человек не выходят на работу уже несколько недель, во Франции – с начала июня. «Они добьются своего!» – восклицает Киш. Право на отпуск, сорокачасовую рабочую неделю, большую зарплату. Действительно, похоже на то, что объединенные профсоюзы вот-вот поставят на колени государство и концерны. «Оплачиваемый отпуск! Что, по-вашему, будет здесь летом? – кричит Кестен. – Уже сейчас едва можно протиснуться в толпе отдыхающих». Рот, Цвейг и женщины хохочут. Киш находит это не столь забавным и просит Кестена не быть таким циничным. Для него и его брюха место всегда найдется.

Теперь уязвлен Кестен. Кому какое дело до его брюха, он не против бельгийцев и французов, пусть приезжают сюда хоть все, только без Томаса Манна. Этот потешный остракизм объединяет всех. В начале сентября Манн выступил на Европейской конференции по амнистии в Брюсселе. Речь великолепная, спору нет. Ясная и убедительная. Призыв к властям Германии открыть тюремные врата и освободить всех политических заключенных. И тогда мир увидит, добавил он, что в Германии царит не произвол, а дух. «Он совершенно ополоумел! Какой еще там дух?» – спрашивает Толлер. Они не могут простить Томасу Манну, что он так долго выбирал между поддержкой изгнанников и нежеланием портить отношения с режимом в Германии, чтобы не потерять немецкий рынок. Тогда как здесь все уже давно его потеряли. И последний, с кем это случилось, Стефан Цвейг, единственный не присоединившийся к насмешкам. А Йозеф Рот делится слухом, что в одном из репортажей с конференции Томаса Манна назвали евреем и он тут же публично отрекся. Какой трус! По мнению Рота, автор «Волшебной горы», озабоченный только тем, чтобы блюсти баланс и нейтралитет, носит не свое имя: «Mann – какое недоразумение. Я всегда знал, что он Es» [58] .

58

Немецкое слово Mann подчеркивает мужественность, это и мужчина, и муж, и воин, тогда как es (оно, это) часто даже не переводится.

Закрытие 14 июня Pariser Tageblatt, самой влиятельной эмигрантской немецкоязычной газеты, – еще один повод для возмущения. Все меньше остается у них возможностей публиковаться на родном языке. Долгое время тлел конфликт между издателем, владельцем газеты Владимиром Поляковым, и редакцией, прежде всего главным редактором Георгом Бернхардом, который в Веймарской республике был главным редактором Vossische Zeitung [59] . В конце концов Бернхард и редакция обвинили издателя в тайном сотрудничестве с национал-социалистами, дружно покинули газету и основали новую – Pariser Tageszeitung. И в Остенде, и в Париже все эмигранты понимают, что обвинение абсурдно. Для разбирательства создана комиссия. Никто не сомневается, что она ничего не найдет. А газеты, выходившей тиражом 14 000 экземпляров, больше нет. Новая, в которой теперь публикуются главы из «Мефистофеля» и речь Томаса Манна, вынуждена пока обходиться без спонсора. И читателей у нее заметно меньше.

59

Старейшая и крупнейшая берлинская газета либерального направления, закрытая нацистами в 1934 году.

Но так ли уж дурны все новости? Чем плоха, например, новость о том, что издатель Готфрид Берманн-Фишер оставил старое S. Fischer Verlag на попечение Петера Зуркампа в Германии и основал новое издательство в Вене? 15 июля он объявил «почтенным книготорговцам об учреждении нового издательского предприятия». В придачу со всеми авторами старого Fischer Verlag, включая Альфреда Дёблина, Альфреда Керра, Якоба Вассермана, Карла Цукмайера и, конечно, Томаса Манна, ставшими в Германии «невозможными». Полку издательств в изгнании прибыло! Еще больше станет немецкоязычной литературы на крошечном рынке немецких книг за рубежом. Нет, этой новости здесь, в Остенде, никто особо не радуется.