Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

Вайдерманн Фолькер

Зато быть на пляже, с Гизелой Киш и Ирмгард Койн, для нее истинное счастье. Все трое – заядлые пловчихи. В погожие дни с ними плавает Эрнст Толлер, гордый атлет, и он заплывает далеко, каждый раз все дальше и дальше, так что Кристиана начинает опасаться за его жизнь.

А он не спускает глаз с нее, он невероятно ревнив. Кроме того, его пугают ее хрупкость, беспечность, доверчивость к людям. Он запретил ей общаться, например, с Эрикой Манн [40] . Она развратна, объясняет он. Напротив, с Клаусом Манном ей общаться позволено – они даже дружат. Но брата и сестры Маннов этим летом все равно нет в Остенде; несколько дней назад они катили по дорогам Испании в спортивном автомобиле со своими друзьями Аннемари Шварценбах [41] и Фрицем Ландсхоффом, загорали на Майорке, на том самом пляже, где этим летом упадут бомбы. Впрочем, Манны могут появиться на любом пляже, где встречается больше трех эмигрантов, но и исчезают они так же быстро, как появляются.

40

Старшая дочь Томаса Манна, актриса, журналистка.

41

Швейцарская писательница, путешественница,

фотограф. В 1933 году вместе с Эрикой и Клаусом Манн участвовала в создании антинацистского кабаре «Перечная мельница».

Однако вторая персона, от которой Толлер недвусмысленно хотел отгородить жену, здесь, в Остенде. Впрочем, с этой стороны ревнивый драматург опасности пока не ожидает. Кристиана потом вспоминала: «Мне разрешили видаться с Йозефом Ротом, хотя он был садист. Но, поскольку у него уже была своя жертва, божественно красивая женщина, Э. Т. считал, что мне ничто не угрожает. Он защищал меня и научил видеть людей за их фасадами».

Йозеф Рот – садист? Эгон Эрвин Киш как-то этим летом со смехом сказал: «Зепп всегда ожидает от женщин покорности». Но в случае с Ирмгард Койн Рот просчитался: «Мы едем сквозь мрак, звезды плывут в вышине, едут вместе с нами. Голова моя покоится на коленях Франца. Я должна казаться слабее, чем на самом деле, для того чтобы он мог чувствовать себя сильным и любить меня» [42] . Она написала это в Остенде, в своем романе «После полуночи». Она молодая, сильная женщина и лукавая. Однако эти слова из ее романа могли сказать о себе практически все женщины из их непрерывно растущей летней бельгийской компании. Казаться слабее, чем ты есть на самом деле, чтобы мужчина мог чувствовать себя сильным, – это относится и к тихой Лотте Альтманн, и к Гизеле Киш, и к мудрой вязальщице Кристиане Граутофф. И даже к жене Вилли Мюнценберга, Бабетте, происходившей из семьи крупных буржуа в Потсдаме, красивой, холодной патрицианке, говорившей на «хохдойч» [43] , смотревшей на своего тюрингского медведя с тонкой иронией в глазах, но никогда не смевшей возразить ни на одно из его бурных, громких утверждений и требований.

42

Койн И. После полуночи. С. 197.

43

Hochdeutsch (нем.) – классический литературный немецкий язык.

* * *

И опять все они в Cafe Flore, компания перекати-поле, которые этим летом снова пытаются почувствовать себя отдыхающими. Вновь пытаются казаться беззаботными. В конце концов, что это, как не большое, длинное путешествие в отпуске, затянувшемся на годы? Отпуск вдали от дома, с попутчиками-друзьями в Париже, Ницце, Санари-сюр-Мер, Амстердаме, Марселе, Остенде. А в один прекрасный день они вернутся. Но когда же? Чем насущней этот вопрос, тем реже его задают. И с каждым днем этого отпуска возвращение становится все менее правдоподобным. Все это знают. И помалкивают. В повестке дня – оптимизм. Веревка лежит в чемодане, но о ней ни слова.

Сегодня, как и всегда, они стараются не говорить сразу о политике, не обсуждать сразу плохие новости. Это, однако, не помогает. Оказывается, неполитических тем просто не существует.

Эгон Эрвин Киш пробует забыться в спорте, символом которого в те дни был Макс Шмелинг. [44] Киш знает его и восхищается им давно. Они были соседями в Шармютцельзее под Берлином, Киш присутствовал на многих его поединках, а не так давно издалека следил за тем, как Шмелинг отказался подчиниться требованию нацистов расстаться со своей чешской женой [45] и менеджером-евреем Джо Джейкобсом. И, конечно же, Киш прочитал все, что сообщала пресса о поединке в Нью-Йорке 19 июня, и уже плешь проел всем застольникам своими громкими панегириками. О том, как Шмелинг разделал под орех «коричневого бомбардировщика» Джо Луиса. И главное – как он поразил Америку еще до начала боя, смело, хладнокровно намекнув на слабое место соперника: «I have seen something» [46] . Эта шмелинговская недосказанность приводит Киша в восторг. «Ха! “Я кое-что увидел”. Будто я его консультировал! – кричит Киш. – Скромность, уверенность и загадочность, все в одном предложении! Макс – один из нас». И в сотый раз объясняет всем за столом, что именно увидел Макс: после атаки Джо Луис немного опускает левую руку, и эта маленькая брешь дает шанс для решающей контратаки. После двенадцати раундов несокрушимый Джо Луис нокаутирован, и Киш охотно демонстрирует разящий удар, какой, по его мнению, должен был быть. «А теперь он рекламирует в Америке криминальные Олимпийские игры», – парирует Керстен, пока Киш витает в небесах. Это мигом возвращает их к главной новости последних дней, к подготовке Олимпийских игр в Берлине. Весь мир съедется в столицу Германии. Режим уже несколько недель прихорашивается, избавляется от уродливых одежд ксенофобии и юдофобии, чтобы предстать миру цивилизованным государством, приверженным интернациональной дружбе. Все таблички «Евреям вход запрещен» убраны. «Слышали? – спрашивает Толлер. – Der Sturmer [47] уже месяц подвергается цензуре. Вычищают антисемитские пассажи». «Превосходно! Значит, теперь они продают чистую бумагу!» – ерничает Рот и горько улыбается.

44

Немецкий боксер-тяжеловес, чемпион мира в 1930–1932 годах.

45

Анни Ондра, киноактриса.

46

Я кое-что увидел (англ.).

47

«Штурмовик» – нацистский иллюстрированный, еженедельник. Выходил в Нюрнберге.

По правде говоря, за этим скрывается их главная тревога: этим летом в Берлине мир будет одурачен. Геббельс убедит мир в сугубо мирных намерениях нацистского режима. Усыпит мировое сообщество и укрепит его веру в безобидную Германию. Англия уже объявила о намерении сократить свои военно-морские силы. Лига Наций отменила санкции, наложенные на Италию после абиссинского конфликта [48] . Италия Муссолини торжествует. И Германия вместе с ней.

Мир желает быть убаюканным, чтобы жить в мире. И маленькая

группа в Остенде ненавидит свое бессилие, ненавидит до отчаяния.

48

Имеется в виду военное вторжение Италии в Эфиопию в 1934 году.

Они предпочитают не говорить о новости, пришедшей в начале месяца из Женевы [49] . Во время Генеральной ассамблеи Лиги Наций чешский журналист, еврей Стефан Люкс покончил с собой. На пленарном заседании, на глазах у всех. В знак протеста против бездействия Лиги и всего мира перед лицом преступлений, совершаемых в Германии. На миг мир содрогнулся от ужаса, потом наступило легкое отвращение к фанатизму, сменившееся пожатием плечами, и дальше все своим чередом. Разоружение, переговоры и подготовка к Олимпиаде в Берлине. Кошмар продолжается. Самоубийство как предупреждение на этот мир не действует. Нет, никто не хочет говорить о Стефане Люксе этим летом.

49

В письме, оставленном демократическим правительствам, он писал: «Я отдаю свою жизнь в надежде, что моя смерть напомнит руководителям Лиги Наций об их долге перед евреями, национальными меньшинствами и малыми нациями».

С Эткаром Андре ситуация несколько иная. Коммунисты, особенно Киш, внимательно следили за репортажами из зала суда над ним. Андре коммунист, родился в Аахене в 1894 году, после скоропостижной смерти отца воспитывался в сиротском приюте в Бельгии. В Веймарской республике входил в ближайшее окружение Эрнста Тельмана, был одним из любимых вождей рабочих Гамбурга. После поджога Рейхстага его, как и Киша, арестовали. Но, в отличие от Киша, Андре до сих пор оставался в тюрьме. Обвинение: госизмена и покушение на убийство члена СА [50] в Гамбурге. Доказательства абсурдны и скудны. В преддверии Олимпийских игр в стране уже много иностранных журналистов, они освещают судебный процесс и пишут подробные репортажи. В Остенде никто не верит, что его осудят. И вдруг – смертный приговор. Все потрясены.

50

Sturmabteilung (SA) – штурмовые отряды, боевая организация нацистской партии.

Этот момент, когда они узнают о приговоре, – один из тех, когда умолкают всякий цинизм и всякое соперничество. Так было после смерти Стефана Люкса. В такие моменты эмигранты осознают полное свое бессилие и всемогущество врагов. Бледная ненависть, страх и надежда на скорое возмездие – вот чувства скитальцев в такие дни. Все они читали последнее слово Эткара Андре в суде. Страсть, гордость, уверенность в себе человека, который не сомневается в своей невиновности. «Ваша честь – не моя честь, ибо нас разделяет мировоззрение, разделяет классовое неравенство, разделяет глубокая пропасть. Если вы готовы исполнить немыслимое и отправить на плаху невиновного, я готов пройти этот тяжкий путь. Я не прошу пощады! Я жил как боец и умру как боец, и последними моими словами будут: “Да здравствует коммунизм!”»

Что тут скажешь? Никто уже не сомневается, что приговор будет исполнен [51] . И в глубине души никто не сомневается, что все кончится скверно. Однако уныние ни в коем случае нельзя показывать. Здесь, у моря, пораженчество равнозначно преступлению.

Вот почему они предпочитают сплетничать. Чем ближе ночь, тем упоительней они злословят и насмехаются. Например, над Клаусом Манном. Хорошо хотя бы (редкий случай), что его здесь нет. Поводом для бесконечных шуток, особенно колких со стороны Кестена, стало сообщение о выходе его нового романа «Мефистофель», опубликованное в Pariser Tageszeitung [52] на первой полосе номера от 20 июня. Все эмигрантское сообщество было в курсе, что Манн написал роман, в котором изобразил в слегка завуалированной форме своего бывшего зятя Густава Грюндгенса [53] как современного оппортуниста. Несколько смущало то, что книгу анонсировали под рубрикой roman a clef (роман с ключом), и имя Грюндгенса услужливо приложили в качестве ключа [54] . За анонсом, однако, последовала телеграмма с категорическим возражением, отправленная в редакцию Клаусом Манном по настоянию его друга и издателя Фрица Ландсхоффа. «Мой роман – это не roman a clef. Герой романа – вымышленный персонаж, не имеющий ничего общего с конкретными людьми. Клаус Манн». Это только подлило масла в огонь, вызвав шквал издевок и насмешек. Сначала откровенно свести счеты в романе, потом громогласно об этом заявить перед публикацией, а теперь беспомощно отрицать – такую гремучую смесь наивности и дерзости искушенные поэты, собравшиеся за столом в Cafe Flore, простить не могли. Конечно, все они любят этого нетерпеливого, впечатлительного, красивого сына Томаса Манна. Но слишком уж быстро он строчит свои книги, слишком быстро впадает в раж. Буйная голова, драчун, а главное, пафос его книг и в первую очередь «Мефистофеля», который печатается с продолжением в парижской эмигрантской газете, – это как раз то, за что здесь с большим удовольствием перемывают косточки. И только Стефан Цвейг советует не в меру язвительному Кестену просто лично высказать это своему другу Манну.

51

Эткар Андре был обезглавлен 4 ноября 1936 года.

52

Немецкоязычная «Парижская ежедневная газета», издавалась немецкими эмигрантами, выходила с 1936 по 1940 год.

53

Густав Грюндгенс, немецкий актер и режиссер, в 1926–1929 годах был женат на Эрике Манн, сестре Клауса Манна.

54

Разновидность биографического романа, где за вымышленными персонажами скрыты реальные исторические личности; предполагает так называемый ключ, то есть список имен прототипов.

Кестен этого не сделает. И Цвейг знает почему. Ведь главная причина, по которой Кестен так глумится сейчас над своим другом, выставляя его недотепой, заключается в том, что Клаус Манн написал, собственно, его книгу. Идею, сюжет, персонажей – все это именно Кестен предложил Клаусу Манну в качестве материала для книги еще полгода назад. И тот написал ее с бешеной скоростью, слишком поспешно, считает Кестен, естественно, порицая, но и завидуя. Он никак не может поверить, что Манн так быстро перенес историю на бумагу. И что теперь из-за его бесшабашности, нечуткости, благонамеренной наивности успех всего замысла под большим вопросом.