Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
Шрифт:
[Эстер] разработала метод, метод рекомендаций. Я думаю, что Эстер не думала о его социальных последствиях, о том, что это был способ усиления еврейского самосознания (Jewishization). Видите ли, это были отношения, построенные на доверии. Понимаете, евреи обычно пытаются установить отношения доверия с тем, кто на них похож, и в принципе таких людей обычно притягивает друг к другу. Я не знаю, меня никогда не волновало, кто еврей, а кто нет. В моей жене нет ничего еврейского, и мои дети гои. Я никогда не думал о том, чтобы внушать им еврейскую идентичность. Неевреи не должны обретать еврейскую идентичность, так я считаю <…>. Я просто хочу сказать, что
Несмотря на то что В17 «никогда не волновало, кто еврей, а кто нет», еврейство оказалось центральной проблемой в его очень длинном интервью, и его «разоблачения» тоже касались этой темы. К сожалению, подробный анализ интенсивных, сложных и крайне противоречивых отношений интервьюируемого к (его) еврейству вышел бы за пределы нашей статьи. Однако в рамках поставленной нами задачи имеет смысл обратить внимание на то, что B17 описывает Банк как один из инструментов «вечной» еврейской стратегии выживания. В отличие от своих родителей, убежденных коммунистов, В17 добился успеха как «капиталист» во «второй экономике» 1970-х и 1980-х, а в постсоциалистических условиях его успех только усилился. По его словам, Банк, совместно с другими социальными факторами, способствовал воспроизводству еврейского габитуса, который позволял его носителям выживать и переносить самые разные социальные тяготы. Снова приведем цитату:
Видите ли, это интересный вопрос: почему евреи выжили? В основе этого лежит культурный, а не религиозный фактор: вера в знание. В то, что сила интеллекта мощнее, чем физическая сила. Это важно, потому что христианская культура основана на прямо противоположном. <…> Им нужна была религия для заключения внутригрупповых браков, таким образом они оставались евреями. Про интеллектуальную составляющую не все понятно. <…> В Банке все это были абсолютно живые вещи, интеллектуальные испытания, споры, разговоры, но это не были смертельные бои, и среди воспитанников быстро становилось ясно, кто хорош в этом деле, и тогда человека принимали и признавали.
Родители информанта В21 тоже были коммунистами-подпольщиками до 1945 года и тоже происходили из высших слоев среднего класса. Они оба участвовали в антифашистском Сопротивлении. В21 вырос, слушая рассказы о героических подвигах своего легендарного отца: о том, как тот бежал от нацистов, как выдержал пытки в тюрьме и как пешком вернулся из Западной Европы, чтобы строить в Венгрии социализм. Его родители в течение всей своей жизни были преданными, «религиозными» коммунистами. Приверженность общественному благу и миссионерская роль интеллектуалов никогда не ставились под сомнение ни в семье В21, ни в его собственной жизни. История В21 настолько сильно структурирована вокруг поколенческого противостояния, что ее можно было бы озаглавить: «Как можно стать героем в условиях “реального” социализма?»
В отличие от «системно-конформистского» поведения В20, В21 еще в детстве считал учреждения кадаровского социализма пустыми, бессмысленными и глупыми, так как это был мир, в котором нельзя было стать героем. С этой точки зрения он описывает Банк как альтернативную реальность, где жизнь и человеческие отношения действительно обретают смысловую основу. Лето в Банке означало уход от обыденности социалистического государства, хотя этот отдых и был доступной немногим привилегией. По его словам,
…[Банк] был местом, где нас воспитывали, и в то же время мы были далеко от школы и всего такого. Но в результате возникал странный, элитарный
В21 выбрал характерную для тогдашней элиты стратегию отхода от официальных институтов: он закончил школу на домашнем обучении, ушел из университета, самостоятельно изучал экзотические языки, занимаясь физическим трудом, живя в коммунах, получил степень PhD, не имея степени MA, и т.д. Однако все это стало возможно благодаря его родителям, а может быть, еще и социализации, полученной в Банке. По сути дела, В21 не нуждался в том знании, которое преподавалось в школе: он мог получить знания, используя интеллектуальные навыки, «полученные дома».
В этом случае, как и во многих других интервью, Банк описывается как круг (еврейской) интеллектуальной аристократии, но этот факт становится объектом моральной критики. Информант говорит:
Так как во мне была эта гордость, то каждый раз, когда я с этим (с антисемитизмом. – М.К., Э.Н.) сталкивался, то тут же становился евреем и заявлял об этом. В большинстве случаев они умолкали или что-нибудь [еще] происходило. Таким образом, само по себе еврейство не было важно. Оно стало проблемой, только когда я крестился. <…> Но могу точно сказать, что с самого начала эта изначальная аура еврейства Пешта, которая была характерна и для Банка, вот это меня очень отталкивало. И я подумал, что так жить невозможно. И мой отец тоже. Мне кажется, что мой отец и мои тетки ощущали то же самое.
Стратегия ассимиляции поколения родителей – превращение в «религиозно» преданного коммунистического «воина» – была невозможна для информанта В21 в эпоху кадаровского социализма, основанного на компромиссе, пустой идеологии, фальшивой преданности и оппортунизме. В итоге он нашел духовное решение для дилеммы между [коммунистической] верой и еврейской духовностью: стал верующим христианином.
B21 рассказывает, что этот поступок дал ему возможность сохранить преемственность поколений в семье. Снова обратимся к его словам:
К счастью, [в семье] все вели себя толерантно. Хотя они не всегда были толерантными. Мое крещение вызвало настоящий скандал. Я помню, как за несколько дней до того, как я крестился, мне приснился мой дед, который был последним в нашей семье человеком, ходившим в синагогу, он подошел ко мне и спросил: что ты делаешь? Ты переходишь на сторону врага? Какой ужас! – А я ему ответил: дедушка, разве ты не видишь, как я продолжаю то, что делал ты? И тогда дедушка успокоился и ушел.
Нам удалось провести семь интервью с представителями последнего поколения Банка, проводившего там летний отдых в 1970 – 1978 годах (среди наших информантов было пятеро мужчин и две женщины). Некоторые представители предыдущих поколений могли расходиться по разным вопросам, но все они единодушно заявляли, что летний отдых в Банке к этому времени «выдохся» или, по крайней мере, начал приходить в упадок. Когда кадаровская политика консолидации и режим потребительского социализма достигли своего пика, то, по воспоминаниям опрошенных, Эстер поддалась соблазну финансового успеха. Рассказчики упоминали о проявлениях несправедливости, показывая, как Эстер отдавала предпочтение детям влиятельных начальников, и утверждали, что у нее были «любимчики».