От колеса до робота
Шрифт:
— А ничего, воюем.
Но я уже знаю, что беда. Слышу голос командира:
— Раненых на носилки! Всем прикрывать раненых!
Вот тут я услышал ее стон. Мне все потом говорили, что я не мог слышать… А я слышал! Говорю вам, я слышал! Я побежал прямо туда, где знал — она. Ну что… Возле повозки ее… Под ключицу… Вот здесь… И сейчас мне кажется, прибеги я к ней секундой раньше…»
Он не договорил, махнул рукой. Вокруг разливался уже зеленоватый сумрак. Скуластое лицо его с мохнатыми бровями казалось
— Играют еще, — сказал он тихо.
— А потом? Как сложилось у вас?
Он прерывисто вздохнул, медленно пошел к лесничеству.
— Как у всех… Вернулся домой… Сюда вот вернулся… — Вдруг остановился и, глядя на меня в упор, сказал: — Вернулся сюда возродить этот лес! Восстановить. Лес, в котором мы когда-то… И до тех пор я отсюда не уеду!
Машина уже ждала меня. Прощаясь, я крепко пожал ему руку.
ПОДОРВАТЬ ЭШЕЛОН
Июльское солнце в зените — жарит вовсю, и даже под раскидистыми соснами нет тени, нет прохлады. Хвоя сыплется за воротник, прилипает к потной коже Митя поднял голову от земли, повертел шеей. Базанов, протянув руку назад, прижал его к земле.
Человек, за которым они следили, медленно шел через лес, ничего не замечая. Он стар, устал, еле волочит ноги, обутые в порыжелые растоптанные сапоги. Тощий мешок то и дело сползает с плеча, и он на ходу спиной подбрасывает его на место. Но вот он остановился, не распрямляясь, прислушался.
Женский голос звал издалека:
— Ага-га-га!..
Человек ответил. Свалил мешок на землю. Присел на пень. Свернул цигарку, жадно затянулся. Послышался хруст — кто-то продирался сквозь кустарник.
Ей было не больше двадцати. Тяжелый узел русых волос, нежная линия щеки, тонкая детская шейка и грубый отцовский пиджак, грубые не по мерке сапоги.
Человек хмуро смотрел на нее:
— Сколько раз тебе говорить, не ходи по лесу одна…
— Долго ты очень… Все глаза проглядела!
— Долго, долго… Хутора обойти, в каждую дверь постучаться…
— Обменял?
— Дали кое-что… А встреться тебе кто? Народ одичал!
— Господи, как фронт ушел, год уже в лесу никого.
— Много ты знаешь! Говорят, немцы будут дорогу восстанавливать. Понаедут…
— Назначат они тебя обходчиком?
— Кто знает…
Они замолчали, задумались о чем-то.
— Отец, вернутся когда-нибудь наши?..
— Когда-нибудь…
— Да, приезжал твой любимый Федор Лукич! — Она сощурилась, и лицо ее сразу сделалось старым и злым. — Не дождался тебя, уехал.
— Что рассказывал? Как в городе?
— А ничего.
— Напрасно ты, Маша. Добрый человек. Железнодорожник. Отца его знал.
— Ну и пускай! Мне-то что.
— А то, что можешь остаться одна в такое время. Без помощи, без защиты. Сколько я еще проживу?
— Перестань!
— Совсем стар стал. Вот до сих пор не отдышусь… Выходи за него, Маша.
Она улыбнулась и снова стала девчонкой.
— Что ты? Жили с тобой и проживем. Устал ты… Вернутся наши, отдохнешь. Помнишь, мать все мечтала, чтоб ты ульи поставил. Ну, будешь мед собирать. — Она тронула его за плечо. — На учительницу выучусь, заработаем, Москву поедем смотреть. А?
Он продолжал хмуро смотреть в землю.
— Говорят, сильно Москву бомбили… Федор Лукич обещал еще заехать?
— Обещал, обещал. Давай-ка мешок!
— Донесу.
— Давай, давай! Тяжелый! Хлеб?
Он кивнул, улыбнулся.
— Хлебушек!
Она с неожиданной легкостью вскинула за спину мешок и, не сгибаясь, пошла вперед.
Проводив их глазами, Базанов обернулся к Мите:
— Понятно?
Митя сдвинул на лоб пилотку, поскреб макушку.
— Местное население, товарищ старший лейтенант!
— Ну?
— Что «ну»? Повезло этому Федору Лукичу — такая невеста!
— Слыхал, немцы дорогу будут восстанавливать! Все совпадает. Вот что! А ты — «невеста»!
Базанов приподнялся, прислушался, огляделся по сторонам, встал.
— Видно, дом его где-то тут недалеко.
Митя перевернулся на спину, загляделся на белое от зноя небо, сладко зевнул.
— Старший, давай другое место для лагеря искать. А то вот видишь, ходит тут, да еще с дочкой…
— Другого места нет: слева болото, справа болото… Единственный подход к железной дороге…
Базанов присел на корточки, вытащил из планшета карту, стал сверяться. Решительно сказал:
— Собирай хворост, запалим костер. Здесь будем устраиваться.
С хворостом в лесу происходили странные вещи: там, где собирал Базанов, сухие ветки попадались кучами на каждом шагу, у Мити же под ногами сплошь мокрая гниль. Митя даже разозлился:
— А ты хитрец, Базанов! Выбрал себе сухое место!
Но стоило им поменяться местами, и сухие ветки мгновенно снова полезли в руки Базанову, а под ногами у Мити все та же мокрятина.
— Слушай, Базанов, ты уже все выбрал. Вчера же дождь прошел…
— Найдешь! — жестко сказал Базанов, укладывая пирамидку для костра.
Митя притащил охапку сырого хвороста.
— Подумать, неделю назад ходил в Москве по Арбату, а сегодня за тысячу километров в лесу… Хворост… Романтика!
Базанов молча выбросил всю принесенную Митей охапку и так же молча уставился на него. Митя жалобно улыбнулся и снова отправился за хворостом.
Над пирамидкой закурился дымок. Базанов пригнулся, слегка подул, и огонь разом ладно охватил пирамидку, весело затрещал.