От колеса до робота
Шрифт:
Сражаясь со встречными кустами, Митя прорывался с уродливой, подагрической осиной. Подтянул ее к костру, сунул комлем в огонь, деловито отер руки.
— Пусть горит! — И с опаской поглядел на Базанова. Ободренный его молчанием, мечтательно заговорил: — А симпатичная девушка! Хотел бы я влюбиться в местную. Мне эти городские ох как надоели!..
— А тебе сколько лет стукнуло? — спросил Базанов, продолжая ладить костер.
— Мне? А что? Двадцать.
— Точно?
— Неполных.
— А точнее?
— Ну восемнадцать. С хвостиком, учти! — И, обидевшись
Базанов с любопытством взглянул на него.
— Да, да. Это не я говорю, люди поопытнее говорят.
— Сочнев?
— Он. Только не передавай ему, что я сплетничал… Хотя говори, мне все равно!
— А тебе я тоже не нравлюсь?
— А что! — с отчаянной решимостью проговорил Митя. — Все думали, его командир старшим в группе поставит. Хотя он и лейтенант. Зато огонь! Не обижаешься?
Базанов пожал плечами.
— Обижаюсь.
Мите сделалось его жалко и захотелось утешить.
— А знаешь, может, это и правильно, с такой задачей, как нам дали, твой характер вполне сочетается — сидеть ждать, когда немцы починят дорогу, чтобы потом взорвать какой-то эшелончик и смотаться… Нет, я не к тому, что… Я к тому, что… — Митя густо покраснел.
Но в этот момент далеко в лесу показалась статная фигура Сочнева, в черной кубанке с красной лентой наискосок, с черным чубом над темными живыми глазами. Он шагал широко, не таясь. Оглядываясь назад, кричал:
— Очерет, давай всех сюда!
И оттуда, из глубины леса, кто-то отвечал с сильным украинским акцентом:
— В одну мить, товарищ лейтенант!
Рядом с Сочневым Базанов, со своей приземистой, мешковатой фигурой, с походкой вразвалочку, с привычкой держать голову набок, отчего казалось, что он всегда просит извинить его, с тихим голосом, проигрывал по всем статьям. Сочнев, поглядывая на него сверху вниз, посмеиваясь одними глазами, говорил особенно почтительно. И эта почтительность, видимо, была Базанову неприятна. Неприязненно глядя на пряжку трофейного пояса с орлом и свастикой, Базанов сухо отдавал распоряжения:
— Схожу на железку, сориентируюсь — останешься за меня.
— Само собой.
— Посты расставь сразу.
— Ясно.
— Один поставь с севера, — он показал на карте, — а другой…
— Минуточку, товарищ старший лейтенант! — прервал его Сочнев и не взглянув на карту. — Можно попросить попроще — на местности?
Базанов, не поднимая глаз, свертывая карту, коротко сказал:
— Один — со стороны хутора, другой — со стороны железной дороги.
— Человеческий разговор! А то карты, бумажки… Штабная канитель! А разведчик как действует? Если рядом начальство, он и в карту позиркает, и компасом покрутит. А потом выйдет на дорогу и у первой встречной бабки расспросит, куда идти. И порядок! — И он оглушительно захохотал, оглядываясь на Митю.
Базанов с невозмутимым лицом выждал, пока он отсмеется.
— И потише, обстановка неизвестна.
Он передвинул на грудь автомат и, не оглядываясь, вперевалочку пошел через лес.
А с противоположной стороны уже подходила группа —
— Располагайсь! Разговор шепотом! Харч на стол! Шевелись!
Когда Митя принес к костру очередную охапку хвороста, он поразился, как этот уголок леса, еще минуту назад дремучий, враждебный, полный угроз, сразу стал своим, домашним от этой человеческой суеты, негромких разговоров, от веселого покрикивания и понукания Сочнева. Мите ужасно нравились эти первые минуты привалов и устройства коротких стоянок, и то, что за полдня успеваешь привязаться к какой-нибудь корявой сосне, между корнями которой так удобно сидеть и чистить автомат, или к затянутому ряской бочажку, в котором полоскал портянки и потом, пока они сохли на солнце, любовался золотистыми искорками на зернистой темно-зеленой пленке, застывшей на поверхности воды. Потом он вспоминал привалы и стоянки по этой сосне, по бочажку, по невысокому холмику, поросшему орешником… Вспоминал всю жизнь.
Красное, закатное солнце зажгло два окошечка в маленьком домике обходчика, окрасило крылечко, низкую дощатую дверь. Дверь отворилась, выглянул старик обходчик. Прислушался.
Издалека, со стороны города, еле слышно доносилась нечастая винтовочная стрельба. Старик покачал головой:
— Опять! Слышишь, Маша? Облава там, что ли…
Вытирая руки передником, рядом с ним на пороге встала Маша. Теперь, в белой блузке с высоко подвернутыми рукавами, она казалась совсем девчонкой.
Оба замерли.
— И не думай из дому выходить, Маша!
— Белье ж надо развесить…
— Иди, иди. Сам сделаю.
Через минуту он вышел, неся таз с бельем. Стал вешать за домом.
В комнате Маша прильнула к окну — ей было страшно за отца. Далекая стрельба продолжалась. Вдруг скрипнула дверь. Она, вздрогнув, обернулась. На нее пристально смотрел человек в форме советского офицера, с автоматом в руках.
— Есть еще кто-нибудь в доме? — тихо спросил он.
В горле у нее разом пересохло. Она отрицательно покачала головой.
— А немцев поблизости нет?
Она снова покачала головой.
— Господи! — сказала она наконец. — Откуда вы?
Он наклонил голову набок, виновато улыбнулся.
— Окруженец. По селам мотаюсь. Кто пожалеет, подкормит.
— Я сейчас… Картошка сварена…
— Спасибо, пока сыт. А подопрет — приду. Ладно?
Вдруг она насторожилась.
— Мотаетесь, а гимнастерка новенькая!
Он попытался отшутиться:
— Немцы со склада выдали!
Но она уже замкнулась: смотрела подозрительно и отчужденно.