Отпусти мою душу на волю

Бухараев Равиль Раисович

и дождь, пронизанный птичьим пеньем.


И вижу, что это он запечатлевает меня,
оглядываясь часто, счастливо и украдкой:
легчайший пес, светящийся наподобье огня,
порхающий, происходящий, краткий.

2001

 

ГОЛЛАНДСКИЕ СТАНСЫ

Я жил в Гааге, как в Кусково:
чуть, может, более толково,
смешному прошлому в упрек:


в окне зари, в окне полнощи
темнели в обнаженной роще
каналы – вдоль

и поперек.


В Гааге было очень тихо;
там, как единственное лихо,
ложился иней на траву,


с дроздом на мартовской березе
всё было, как в заветной грезе,
но это было наяву.


Сливались в музыке аскезы,
и нажитые мной диезы,
и неизжитый тот бемоль,


какой у домика Петрова
в голландской тишине Кускова
запутал, где любовь, где боль.


Светился пух на желтой иве.
В Вермееровой перспективе
свет падал в душу с двух сторон;


Гаага сонная, пустая
дремала, и лебяжья стая
во льду стенала у окон…


Я выходил: дул сильный ветер
с морских равнин, где некто Петер
замыслил нечто в голове.


Не так ли жизнь мою досюда
Бог воплотил, но проще чуда,
бескровней града на Неве?


Все стало явью: Божьей волей
все грезы обернулись долей,
слились в один прекрасный миг…


Душа, о чем ты снова стонешь?
Я не скажу тебе – а помнишь? —
как будто я уже старик.


Чего душе не перепало?
Все ей любви казалось мало,
но то, о чем кричал во сне,


прошло… В младенческой отваге
пестрели крокусы в Гааге:
мне было зябко по весне.


Я вновь глядел в окно, как в прорубь:
там целовал голубку голубь,
пастушку целовал пастух,


стонали лебеди на Ледах,
голландцы на велосипедах
влеклись по Лан Ван Коттенбурх.

1996

* * *

Где мой труд, Господи, где мой дом?
Где мой сон, Господи, где мой сад?


Всё Тобой, Господи, – не трудом,
а трудом, Господи, – всё не в лад.


Где мой труд, Господи, – у людей?
Что же мне – ни оклика, ни письма?


Как о людной родине ни радей,
грустно в одиночестве, и весьма.


Где мой труд, Господи, – у Тебя,
искрой счастья в пламени чудных сил?


На кресала жизнь мою истребя,
о другой бы милости не просил…


Так и есть, Господи, так и есть,
это рай, Господи, это ад,


как любовь, Господи, как болесть,
невпопад, Господи,

невпопад.

6 декабря 1995

ВОСПОМИНАНИЕ О СНЕГЕ

Алик Мифтахутдинов отмочил-таки эту шутку,
Алик Мифтахутдинов уехал в другую тундру,
умер – что отлучился за сопку разыскивать стадо,
как ему ни толковали, что покамест не надо.


Алик Мифтахутдинов, чукотский хитрый татарин,
на позвонке китовом дома сидел, как барин;
что ж он лапшу-то вешал на уши мне, поэту:
на лодке по Омолону с кем я теперь поеду?


Охота была молиться об алеуте-нахале,
думать о нем в Казани, Конье и Тадж Махале,
в голову брать и помнить в китайском квартале Сохо,
что Алик Мифтахутдинов умер, и это плохо.


Что ли нет вариантов мимо этой печали, —
под мостом Ватерлоо сесть у костра с бичами,
кинуть алтын на счастье пьянице на Пикадилли,
только и в Магадане это мы проходили,


это мы проходили на Колыме и Талой,
Алик Мифтахутдинов был башковитый малый,
Алик Мифтахутдинов сподобился благостыни:
нет ничего на свете, кроме мерзлой пустыни,


нет ничего на свете, кроме теплого снега,
а за бугром и зимою морось падает с неба,
Алик Мифтахутдинов, Святым охраненный духом,
Алик Мифтахутдинов, брат мой, снег тебе пухом…

1992

* * *

Невыносима туга или нет,
не пропадут потуги.
В том, что ты неплохой поэт,
нет никакой заслуги.


Сколько породы ради руды,
как далека дорога…
От человека исходят труды.
Все остальное – от Бога.

1992

ПОСТСКРИПТУМ

я не хочу больше писать стихи
задыхаюсь от бреда вычуры чепухи
это все помраченье наваждение раж
это прихоть причуда несусветная блажь
я не хочу больше ничего творить
делать надобно дело а не говорить
я не хочу больше выбирать слова
как душа промолчала так она и права
я не хочу больше ничего писать
бунтовать смиренничать литургисать
это не вдохновенье а мятежный труд
это все вожделенье за которым блуд
я не хочу больше сходить с ума
это все лихоманка чахотка чума
вымысел промысел лихорадочный бред
схлынет горлом горячка и ничего дальше нет
я не хочу больше я не хочу
тьма такая хоть держи надо мной свечу
отщемит и такая внутри пустота
я не хочу больше раскрывать рта

1992

* * *

Всё грешней, всё живей, всё тревожней,
всё печальней ложится строка…