Отпусти мою душу на волю

Бухараев Равиль Раисович

Очнется день… Чу, прозвенел цветок,
И меж палаццо просквозило звоном.


Снаружи в карнавале полусонном
Блуждает масок сумрачный поток;
Я наг лицом, но это лишь предлог,
Чтоб никому не быть сродни фасоном.


Сад – на замке. Залезть бы на конек
Одной из крыш и в далеке бездонном
Прозреть гряду альпийскую над лоном
Швейцарии, но взору невдомек,
А слух взыскует эха, так что снова
В тишь вслушиваюсь

с берега морского.

2

В тишь вслушиваюсь с берега морского;
Купель Джудекки плещется у ног;
Баркасик-вапоретто прежде слова
Заржет у Джезуати в свой рожок.


Кто ж выбежит на твердый бережок?
Туристы, местный пес, туристы снова.
И всё. Баркас, избавясь от улова,
Пролог преображает в эпилог.


А я опять отсутствую, о Бог!
Опять с воды – из тусклого былого —
Туман, сквозная дымка или смог,
Пустые грезы счастья кочевого:
Где б и когда ни вышел за порог,
Мне всё одно – что Запад, что Восток.

3

Мне всё одно – что Запад, что Восток.
Везде ничей, без места во вселенной,
Стою как столб в скрещении дорог:
Куда ни двинь – всё обзовут изменой.


Взойти б наверх по лестнице мгновенной,
Да справедливый не попустит Бог.
Того, чего сам Иисус не мог,
Мне не дано как всякой твари тленной.


Сюжет сей древней сказки несомненной
Меня всю жизнь тревожит между строк;
Не убежать душе земной и пленной
Вверх из тюрьмы – мешает потолок.


А жизнь кратка, а истина сурова.
Нигде над головой не нажил крова.

4

Нигде над головой не нажил крова,
Мою отчизну презирает мир:
Особит харч свой – от борща до плова,
Баварским пивом лакируя кир.


Тоска и страх во всякой из квартир,
Уже не вырвать из петли засова.
И это кров мой, дом родной, основа?
Уж то-то намудрил поганый Лир!


Мой паспорт ценит разве что ОВИР;
Трясется пьянь от ветерка простого;
Всё, что скажу, пустее, чем полова,
Для этой драмы надобен Шекспир,
А посему и не промолвлю слова.


Туман и мгла. Воображенье зова.

5

Туман и мгла. Воображенье зова
Из тех краев, откуда прочь уйти
Я мог не ради честолюбья злого,
Но ради осязания пути.


Венеция! Вовеки не найти
Подобия роскошества такого,
Но от глухой тоски слепей слепого,
Ни зги не вижу, как ты ни крути.


Хандрю, конечно, но душа здорова,
Однако не вольней, с ума сойти,
Чем

посреди Москвы, или Ростова,
Или иной России во плоти.


А здесь – фантомы вдоль и поперек.
Но я-то не мираж, помилуй Бог!

6

Но я-то – не мираж? Помилуй, Бог:
Могу и сгинуть, не сочтя утратой.
Мне первенство былое не залог,
Неважно, кто я, третий ли, десятый.


Пусть без меня дерутся за пирог.
Блажен покой, смятением чреватый;
Обложена Джудекка влажной ватой,
Жар честолюбья остужая в срок.


Мятеж своекорыстья есть предлог
Сказать хоть пару слов на мове пятой:
«Das ist genug!»,[4] – пусть это тщетной тратой
Чужих словес зачтется мне в упрек,
Но я молчанья не давал зарок,
Что зверь, настороже среди тревог.

7

Что зверь настороже, среди тревог
(Строка так-сяк, но ощущенье в точку),
Я жить хотел вне Времени, о Бог,
Чтоб к вечности прибиться в одиночку, —


Как венецийский лев, клыкастый лох,
Что по-азийски стережет цепочку
Времен и продлевает проволочку
Утраченных и преданных эпох.


Два мавра в бронзе бьют двенадцать в строчку;
Блюдут часы, хоть Время слямзил рок:
Его ли приносил мне ветерок
С лагуны, словно смертнику отсрочку?


Со смертной силой мир приемля снова,
Я – боль, сомненье, страх всего чужого.

8

Я – боль, сомненье, страх всего чужого?
О Господи, как долго, как давно
Хотелось мне скитания земного,
Оно же оказалось суждено.


Мираж прекрасный! Счастия такого
Ждал, как малыш мороженого, но
Скушней, чем заграничное кино,
Реальности присутствия мирского.


В глазу соринка или же бревно?
Взорвись передо мной хоть супернова,
Я ничего не вижу всё равно.
По-своему мудра и бестолкова,
Чужбина жмет из сердца кровь и сок,
И далее, по списку всех морок.

9

И далее, по списку всех морок
Поведал бы о них. Но кто услышит?
Большой Канал змеится на восток
И зелень вод затейливо колышет.


Языческим огнем лагуна пышет,
А дробный лабиринт плетет силок
И мнится тупиком моих дорог,
Зане судьба на лбу другое пишет.


Душа – она хотела бы повыше,
Но путь на башню понизу пролег;
Чем сверху ярче и краснее крыши,
Тем боле сумрак промеж них глубок;


Но всё глядел бы, не взыща иного,