Отпусти мою душу на волю

Бухараев Равиль Раисович

 

Сопричисленный к этому буйному племени,
Не убийца людей, но убийца ночного времени,
Прелюбодействую с речью, с фитой ее и йотой.


От жара скоромного занимаются потроха,
И доходит до точки речь любви и стиха:
Пусти меня со своею женской охотой.

9

Пусти меня со своею женской охотой,
Я найду, на что потратить свои вечера
И считанные секунды до самой последней сотой:
Полнолунье минуло, и ночь

ушла со двора.


Ты сегодня не помнишь, чего домогалась вчера,
К чему вожделела, наготою маня, как льготой;
Полнолунье минуло, и наступает иная пора,
Чем чередованье бессонницы с полдневной зевотой.


Ухлопав на сон заутренние святые часы,
Признаюсь, что я – Кот, но я и Весы.
Не обманываясь добротой и заботой,


Я сам себя выверю и настрою опять,
Я сам знаю, когда мне жить и когда умирать,
Я сам себя замордую работой.

10

Я сам себя замордую работой,
Потому что мне страшно с досугом наедине,
Как страшно было с предательскою дремотой
Уходить спать при вчерашней полной луне.


Луна, понимаешь, всю ночь колдовала в окне,
А я в весенней хандре желторотой
Маялся, что себе не хозяин, что в сумной тишине
Она мною правит, как всякая власть босотой и голотой.


Луна в эту ночь заправляла миром,
А я, на середине пути меж Балыкчей и Кашмиром,
Тосковал, что лотос не растет на чистой воде,


Что дела напрасны, что суетны впечатленья,
Что, несмотря на предварительные вычисленья,
Я сам умру незнамо когда и где.

11

Я сам умру незнамо когда и где,
А пока примечаю, шагая по тесной тропинке,
Как сорока обживается в чужом гнезде,
Как братец кролик устраивается в ежевике.


Белка на тисовом дереве, зяблик на сухой лебеде
Уверенно отражаются в Божьем лике.
Чем оправдаю на Страшном суде
Свое молчанье во всеобщем цоке и цвике?


Все обронил, что некогда было в руках,
Позволяя себе молчать на семи языках,
Обживая молчанье что нору, дупло, берлогу.


А то, что руками ветра не удержу,
Понятно и живущему по соседству ежу:
Я так себя знаю, что время выть на луну и дорогу.

12

Я так себя знаю, что время выть на луну и дорогу,
Напрасна и речь отечества в свой черед.
Слог ли примеришь к размеру, букву ли к слогу:
Умелая строчка особенно скверно врет.


И пока, подчиняясь Единству как долгу,
Заодно с океанами всех долгот и широт
Каспийское море впадает обратно в Волгу,
Вольно

мне причуды судьбы исчислять наперед.


Я исчислил себя до последней смертной тоски,
До того, что кончается сердце и ломит виски,
И, подводя к окончательному итогу


Биографию и географию и тщету потуг,
Просуммировал, что отныне и вдруг
Я уже должен разве себе и Богу.

13

Я уже должен разве себе и Богу.
Отрабатываю, что прожил взаймы:
Праздную юность, настойчивую тревогу
О поезде уходящем, отечества гарь и дымы.


Я подхожу к своему кочевому порогу
С предрассветной молитвы, и в клочьях весенней тьмы
Вижу уводящую и отсюда дорогу
Туда, где бессмысленны «я» и без пользы «мы».


Ясно – так ясно прозрачной апрельской ранью,
Что хандра не достанет хотя бы за этой гранью,
В этой дали, в неоплатном этом труде.


Но когда достает – все лютее, круче и вяще,
Понимаю – дело мое пропаще:
Речь отечества – не услада моей беде.

14

Речь отечества – не услада моей беде.
Какие ни выпадали на долю дали,
На долгой привязи, словно коня в узде,
По спирали водила – по широкой спирали.


В полнолунье ни бесом в ребре, ни сединой в бороде
Не добиться пощады, – какие в округе мистрали,
Муссоны, пассаты ни дуют, – достанет везде,
Без жалости и надежды, без туги и печали.


А герб таков: полная луна – в гору дорога,
А по местам Льва и Единорога —
Жук и Жаба по краям венка.


Больше в голову брать не хочу я,
Как, спасенья не чая и подвоха не чуя,
Я выпростался из этого языка.

Тилфорд, Южная Англия, 1993

 

ЗОВ
Венок туманных сонетов[3]

M-me Мишель Компаньоло, открывшей автору сокровенные сады Венеции

Магистрал

В туманы канет эхо этих строк.
В тишь вслушиваюсь с берега морского.
Мне всё одно – что Запад, что Восток:
Нигде над головой не нажил крова.
Туман и мгла. Воображенье зова.
Но я-то не мираж, помилуй Бог!
Что зверь настороже, среди тревог
Я – боль, сомненье, страх всего чужого
И далее, по списку всех морок.
Когда б не тишь в душе – предвестье слова,
Себя, как говорится, остального
Я в кулаке одном зажать бы мог.


И жизнь странна, и мир сей странен мне,
Как собственное имя в тишине.

1

В туманы канет эхо этих строк,
Но прежде в вертограде потаенном