Падший ангел
Шрифт:
...Однажды ночью на дороге,
там, где алтайские отроги,
мою машину — вещий знак! —
остановил один чудак.
Нет, он не сел ко мне в машину,
он указал мне на вершину:
«Там...» — прошептал он сквозь года.
И я пошел за ним туда.
* * *
Вдали от глаз людских, от бренного труда
на кладбище людей есть статуя Христа.
Деревья
не скорбная юдоль, а Гефсиманский сад!
В ногах у статуи цветов живых не счесть.
И, шустрые, шуршат песком старушки здесь.
Не у фабричных же ему стоять ворот:
он там, где никого... Где — все, но в свой черед.
Он там, где тучно громоздится тишина,
где правда от мечты стеной отделена,
где ветры кроткие в листве... И тень листвы
на бронзовых устах — как Жизнь, а не «увы».
ЕЩЕ
Глаза в синеве поднебесной купаю,
остатки любви из груди выскребаю.
Еще мне милы — и река, и дорога,
береза и тень от нее до порога.
Еще меня птицы волнуют и травы,
и люди, особенно — отчей державы.
Еще меня мысли тревожат средь нощи,
но мягче душа моя с миром и проще.
Еще меня трогают взоры иные,
но я в них читаю права неземные.
Еще меня манят в просторы тропинки,
но что они знают — пески и суглинки?
И песни терзают мне ласкою грудь.
Но я уже вижу единственный Путь.
* * *
Человек мыслящий уже по-
нял, что на этом берегу у него
ничего нет.
П. Флоренский
Нет ничего на этом берегу.
Зато на том — ромашки на лугу,
душистый стог, сторожка лесника,
слепой полет ночного ветерка.
...Нет ничего на этом берегу.
Любовь, ты — мост. Я по тебе бегу.
Не оглянусь! Что я оставил там?
Тоску-печаль по вымерзшим садам?
Плач по друзьям, истаявшим в огне
земных борений? Но друзья — во мне,
как я — в сиянье этих вечных звезд,
что образуют в триединство мост.
Не оглянусь! Метель в затылок мой.
То дышит мир, что был моей тюрьмой.
Не я ли сам — песчинка в снах горы —
себя в себе захлопнул до поры?
...Прочь от себя, от средоточья тьмы —
на свет любви,
перед единой истиной в долгу...
Нет ничего на этом берегу.
* * *
Очнуться от прокисших нег,
взглянуть в окно и ахнуть: снег!
Не только смена декораций,
но — высшей нежности урок:
не только в зиму перебраться,
но — страстно выйти за порог.
Из меланхолии — в веселье,
из отщепенства — в кутерьму.
Душа справляет новоселье
еще при жизни, на дому!
И молча, как спросонок зверь,
теплом разверстым дышит дверь.
ТОНКАЯ РЯБИНА
Рассказ шофера
Лишних слов не тратил
на печаль, на пьянку, —
на Колымском тракте
он крутил баранку.
Речи вел вполсилы,
слог — не скуп, не весел,
что-то в нем сквозило
от ямщицких песен...
«Я отца не помню.
Помню маму Свету,
стол, весельем полный,
музыку, Победу!
За окном раскаты
долгого салюта,
речи и плакаты,
и... пельменей блюдо.
И... тушенки банку!
Мать, согнувши спину,
пела под тальянку
«Тонкую рябину».
Помню мамы позу.
Инвалида Лешку.
Как катились слезы
на его гармошку...»
...Замолчал. Без фальши.
Подкачали силы.
«Что же было дальше?» —
мы его спросили.
«Дальше было хуже,
вот какое дело...
«Горькую» по мужу
каждый вечер пела.
А потом уж скоро
и засохла, братцы...
А ведь ей в те поры
было только двадцать!»
ЗАЧЕМ
Вновь журавлей пунктир..
Судьба подобна мигу.