Падший ангел
Шрифт:
Досматриваю мир,
дочитываю книгу.
Понурые слова,
нахохленные птицы.
Поломана трава,
листва с ветвей стремится.
Все гуще мгла ночей,
все жиже синь в просветах
Не спрашивай: зачем?
Спросив — не жди ответа.
Не притяженыо вслед
листва
а чтоб к родной земле
прижаться напоследок.
М. Борисовой
Блуждаю в прошлом, как подлодка,
что всплыть не может подо льдом.
И от мольбы вспухает глотка
в пространстве, смертью налитом.
С годами душу вяжут путы,
и ты плетешься, слаб и сир...
И манит прошлое, как будто
оно — потусторонний мир.
Путь в запредельное неведом.
И нужно — всплыть! И жаждет грудь
происходящего отведать,
как будто воздуха хлебнуть.
Он звал меня, как пить просил — глоток!
тот на войне сгоревший городок.
Его костьми, как зверь, хрустел прогресс.
Но через эти муки — он воскрес!
И звал меня. И я, склонив судьбу,
к нему вернулся, словно дым в трубу.
И... не узнал — ни улиц-площадей,
ни стен родимых, ни родных людей.
Да тот ли город? Верится с трудом.
И вдруг — о, чудо! — уцелевший дом.
Среди вставных бараков, блоков, труб —
старинный дом, как уцелевший зуб!
Кремень-кирпич, чугунное крыльцо,
два голубых окна во все лицо.
Кто этот дом от смерти уберег?
Дитя невинное? Иль — старость? Или —
А может, ясная — алмаз в кипенье зла —
любовь двоих, что все перемогла?
Я в этот город больше не вернусь.
Не потому, что я ему не нужен,
что нет церквей, а также — зимней стужи.
Все эти горы, волны, ветры, лужи —
еще Россия, но уже — не Русь.
Так думал я до нынешнего дня,
когда в порту, у самого причала,
я встретил существо. Оно молчало.
В ручных глазах отчаянье кричало,
все прочее из этих глаз тесня!
Я предложил ей ломтик колбасы.
Она
что я не прав: печаль ее не гасла.
Мы одиноки врозь. Увы, напрасно
в моих глазах созрели две слезы.
Она ушла, едва качнув хвостом.
Мы одиноки порознь, вот в чем штука!
У нас в глазах одна пылает мука,
одна обоим предстоит разлука,
но одиноки — врозь... при всем при том.
Я в этот город все же не вернусь:
не хватит сердца — пить былую грусть.
Заглохший сад, порожняя изба,
на всю округу — полторы старухи.
Что это — сон? Мистерия? Судьба?
«России нет...» — ползут, как черви, слухи.
Дурные слухи, скверные дела.
Отчизны имя будто плод запретный.
Лети, лети над клевером, пчела,
звучи, звучи в душе, напев заветный!
Все это враки, выдумки, молва,
всего лишь — пыль дорожная над полем.
Мертва — былая... Вечная — жива!
И выть, как по покойнику, — доколе?
ХУДОЖНИКУ-МОДЕРНИСТУ
Художник решил отразить этот мир.
Он страсти такие пролил на холсты,
как будто в мозгу его вызрел вампир
и все исказил до последней черты!
Зачем он старался унизить простор
и цвет обессмыслить? Откуда сей пыл?
Не знал он, что дьявол, прищурив свой взор,
рукою его неразумной водил.
Как можно, вникая в свой смертный секрет
(не просто — в одну из вселенских разлук),
писать без улыбки безгрешный рассвет
и ветра в ветвях фиолетовый звук?
Я знаю: хотел он, коверкая жест,
вниманье привлечь, как поймать на живца.
Но разве гордыня — единственный крест,
что должно нести нам тропою творца?
Как ясно на сердце. Плывут облака.
Питается прошлое правдой живых.
И ветры, и воды, и взгляд сквозь века
бездонно-прозрачны, как пушкинский стих!
Цветы полевые растопчут стада.
Затмит пролетающий спутник звезду.
Я верю, что правду спасет красота.
Но кто от неправды спасет красоту?
Все постепенно: красота