Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

От посла Шуленбурга вновь потребовали дальнейших шагов. 7 ав­густа он посетил наркома иностранных дел Потемкина. От него он лишь узнал, что Астахов имеет указания продолжать «разговоры» и скоро получит более подробные инструкции [968] . Советское правительство, по словам Потемкина, не стремилось создавать в Москве впечатления о переговорах по двум направлениям, каким бы выгодным оно ни каза­лось при сложившихся обстоятельствах!

Это сообщение побудило Риббентропа вызвать в Фушль Шнурре, чтобы немедленно обсудить дальнейшие действия в Берлине. Вместе со Шнурре для участия в этих переговорах откомандировали и генерала Кёстринга; при планировании последующих дипломатических шагов следовало учитывать и военный фактор. «Риббентроп уже пребывал в состоянии лихорадочного возбуждения, как охотничья собака, нетер­пеливо ожидающая быть спущенной хозяином на дичь. Он разразился преувеличенными сверх всякой меры нападками на Англию, Францию и Польшу, договорился до гротескных заявлений о германской мощи и был совершенно неузнаваем» [969] . Пребывая в подобном настроении, он 8 и 9 августа, в ходе трудной четырехчасовой беседы, которая постоян­но прерывалась лихорадочными перестраховочными телефонными пе­реговорами с Гитлером, определил для Шнурре порядок ведения разговора на следующих встречах с Астаховым [970] . Высказываясь по ря­ду вопросов, Кёстринг ясно видел полную неосведомленность в них ми­нистра иностранных дел. «Как только, — писал он, — речь заходила о России, этом важнейшем соседе Германии, то оказывалось, что он не имеет ни малейшего представления об этой стране и ее народе» [971] .

968

Послание Шуленбурга в министерство иностранных дел от 7 ав­густа 1939 г. (ADAP, D, VII, Nr. 775, S. 902).

969

Переводчик Пауль Шмидт о встречах с Риббентропом в замке Фушль 11 и 12 августа, то есть через три дня после его совещаний со Шнурре и Кёстрингом (Schmidt. Statist, S. 483).

970

Об этих дискуссиях нет никаких записей. Заметки Шнурре про­пали в Берлине во время войны, Кёстринг же их лишь упомянул, указав на неосведомленность Риббентропа в русских вопросах (Teske. K"ostring, S. 136f).

971

Teske. K"ostring, S. 135. Свои воспоминания Кёстринг писал в Мюнхене после войны, когда общая перспектива была уже иной.

Нет никакого сомнения в том, что в ходе беседы Кёстринг как воен­ный специалист предостерегал от войны с Польшей, указывая на со­мнительный характер данного предприятия. Как и посол, он «никогда не молчал перед вышестоящими инстанциями». Что же касается пред­стоящей войны, то он вместе со «старыми кадрами германской армии», особенное уважаемым им Беком, «никогда не призывал к войне, а, нао­борот, постоянно предостерегал от нее». По-видимому, и эту возмож­ность он использовал для того, чтобы — в духе усилий посла — указать на максимально сомкнутый оборонительный фронт западных держав и СССР. Главная трудность его аргументации была связана с непредска­зуемостью характеров обоих «фюреров». С одной стороны, Сталин ис­пытывал глубокое недоверие к западным державам и часто демонстрировал желание по возможности не участвовать в войне импе­риалистических государств, а с другой стороны, он надеялся, что Гит­лер откажется от военного разгрома Польши, если позволить ему решить польский вопрос политическими средствами. Как уже говори­лось выше, Кёстринг также считал, что Гитлер не пойдет на агрессив­ную войну, если он в результате договоренности со Сталиным станет неуязвимым. Кёстринг думал, что можно при этом положиться на же­сткое ведение переговоров Сталиным.

Когда Риббентроп поставил Кёстринга перед совершившимся фак­том назначенной на конец августа кампании против Польши, тому ос­талось только надеяться на скорейшую договоренность в этом вопросе. Он советовал перестать действовать намеками, а немедленно откры­тым текстом проинформировать Сталина о немецких планах в отноше­нии Польши. Таким путем Сталину представлялась возможность самому сделать выводы из сложившейся ситуации и продиктовать Гит­леру условия бесконфликтного урегулирования польской проблемы. При этом Кёстринг рассчитывал на существующий между СССР и Польшей пакт о ненападении [972] .

972

Teske. K"ostring, S. 135,139ff. Веря в советскую верность догово­рам, Кёстринг считал невозможным, чтобы «Сталин мог согласиться с запланированным Гитлером нападением на Польшу, с которой тот же самый Сталин был связан пактом о ненападении» (Teske. K"ostring, S. 141).

Под влиянием аргументов Кёстринга Риббентроп поручил Шнурре проинформировать Астахова о немецких военных планах и предло­жить Советскому правительству без промедления обменяться мнения­ми и при необходимости назвать советские условия. Риббентроп добавил, что в случае согласия Советского правительства Шнурре мог обещать любые гарантии [973] .

Еще из Фушля по телефону Шнурре пригласил Астахова на сле­дующий день в свое бюро на Вильгельмштрассе. Беседа, состоявшаяся в Берлине вечером 10 августа, началась с не особенно воодушевляю­щего заявления. От имени своего правительства Астахов отклонил не­мецкое предложение о дополнительном секретном протоколе или же о политической преамбуле к запланированному экономическому со­глашению как «забегание вперед» и подчеркнул в соответствии с пол­ученным указанием, что Советское правительство хочет улучшения отношений с Германией. В дальнейшей беседе Шнурре выразил сожа­ление, что Молотов до сих пор не сообщил немецкой стороне «своего принципиального мнения относительно советских интересов». Это, подчеркнул он, особенно прискорбно ввиду актуальности польского вопроса. Шнурре дал понять, что Германия избрала военное реше­ние — и предложил Советскому правительству участие в разделе Польши, если оно согласится соблюдать нейтралитет. «Если мы, — сказал он, — как неоднократно и раньше, заявляем о готовности к ши­рокому компромиссу с Москвой, то нам важно знать позицию Совет­ского правительства в польском вопросе», имея в виду, что в случае войны «германские интересы в Польше были бы очень ограниченны­ми». При этом он не преминул — в рамках полученных от Риббен­тропа инструкций, — намекая на совместную антипатию к Польше («польская мания величия»), представить как бы уже существующим германо-советский консенсус и объявить основной предпосылкой вза­имной договоренности «четкую» антибританскую позицию СССР. Он просил Советское правительство без промедления сообщить герман­скому правительству свои соображения и обещал «любые нужные га­рантии».

973

Из сообщения Шнурре автору.

Астахов не только не имел, как подчеркнул Шнурре в своей за­писи, «никаких инструкций из Москвы для обсуждения... польского вопроса», но, отвечая на настойчивые просьбы Шнурре, заявил, «что сомневается в том, что получит по столь обширной проблеме (Поль­ша. — И.Ф.) конкретный ответ из Москвы». Астахов пытался узнать, «можно ли в ближайшие дни ожидать германских решений в польском вопросе и каковы германские цели в Польше». Накануне он инфор­мировал Наркоминдел о германской мобилизации, а на следующий день сообщил о слухах относительно предстоящей расправы над Поль­шей в течение нескольких дней [974] . Шнурре уклонился от ответа на эти вопросы. Однако на основании другой информации и личных на­блюдений Астахов пришел к выводу — и об этом 12 августа сообщил Молотову, — что «конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе, и решающие события могут разразиться в самый короткий срок (если, конечно, не разыграются другие мировые события, могущие из­менить обстановку)». Предсказать срок предстоящей развязки Аста­хов считал затруднительным, ибо, как он полагал, в точности знал его только сам Гитлер. Иностранные наблюдатели ожидали ее в конце ав­густа, но считали возможным, что конкретные действия перенесут на период после «съезда мира». Астахов придерживался мнения, что по­требуется «лишь последнее категорическое выступление фюрера и два-три дня на солидную концентрацию войск. Будет ли это в конце августа или в первой половине сентября, определить пока невозмож­но». Он придерживался мнения, что немцы нацелились не только на Данциг, но и на всю большую германскую Польшу. Речь, дескать, по существу, идет «о довоенной границе (если не больше)». Поэтому-де следует ожидать, что даже в случае уступки в вопросе Данцига и ко­ридора немцы сразу же выдвинут требования относительно Познани, Силезии и Тешинской области. При всей решимости немцев начать войну они, мол, не рассчитывают на мировую войну. «Они по-прежнему, — писал Астахов, — уповают на то, что Польшу удастся или запугать, или взять настолько коротким ударом, что Англия не успеет вмешаться, а затем примирится с реальными фактами». Заслуживало внимания также то, что сохранялся «мостик для» мирного «урегули­рования вопроса». Немецкая пресса, изображая позицию Москвы как нейтральную, продолжала вести себя «исключительно корректно», да­же с оттенком симпатии. Среди населения якобы во всю гуляли слухи о новой эре советско-германских отношений. СССР-де не только не станет вмешиваться в германо-польский конфликт, но и на основе торгово-кредитного соглашения даст Германии столько сырья, что сырьевой и продовольственный кризисы будут совершенно изжиты. «Эту уверенность в воссоздании советско-германской дружбы, — го­ворилось далее в сообщении Астахова, — мы можем чувствовать на каждом шагу... Та антипатия, которой всегда пользовались в населе­нии поляки, и скрытые симпатии, которые теплились в отношении нас даже в самый свирепый разгул антисоветской кампании, сейчас дают свои плоды и используются правительством в целях приобщения на­селения к проводимому курсу внешней политики» [975] .

974

Телеграмма Астахова Молотову, 7 августа 1939 г., в: «СССР в борьбе за мир...», № 403 и 405, с. 538. Через несколько дней, 16 августа 1939 г., он сообщил Молотову, что предстоит разгром не Данцига, а всей Польши и что итальянская сторона больше не исключает возмож­ность возникновения мировой войны («СССР в борьбе за мир...», №428, с. 606).

975

Первое письмо Астахова Молотову от 12 августа 1939 г. .,в: «Год кризиса», т. 2, с. 185-186.

В тот же день (в субботу, 12 августа) Астахов получил отправлен­ную накануне телеграмму Молотова; Советское правительство согла­шалось на предварительные переговоры в Москве. После этого Астахов встретился со Шнурре, которому передал ответ Молотова на его запрос. Как сообщал Шнурре Шуленбургу, он понял, что советскую сторону интересовал «ряд конкретных объектов (культурные связи, пресса, «освежение» договора, Польша)», что ей «желательно беседовать о них в Москве, и притом «по ступеням», не начиная с самых сложных про­блем». Советское правительство предложило Москву, «потому что для него вести там переговоры было бы значительно легче». Указание на то, что «такое обсуждение... должно быть проведено по ступеням», относи­лось, по мнению Шнурре, в первую очередь к польскому вопросу [976] . В письме Астахова в адрес Молотова содержалась следующая фраза: «Шнурре попытался тотчас же уточнить, является ли мое сообщение ответом на просьбу от 10. VIII высказаться относительно Польши. Я от­ветил, что определено сказать затрудняюсь, так как знаю лишь Ваше, так сказать, суммарное отношение к поставленному немецкой сторо­ной разновременно комплексу вопросов, но не могу утверждать, что оно является таким же в отношении каждого из них в отдельности. Шнурре впал в состояние некоторой задумчивости и затем сказал, что все выслушанное он передаст выше».

976

Записи Шнурре об этом разговоре не имеется. Однако есть теле­грамма Шнурре германскому посольству в Москве, отправленная в по­недельник 14 августа 1939 г. в 13 ч. 52 мин., в которой он знакомит посла с основными обсуждавшимися вопросами. Это было тем более не­обходимо, что Астахов по поручению Молотова в качестве места пере­говоров предложил Москву (ADAP, D, VII, Nr. 50, S. 48). Во втором письме Астахова Молотову («Год кризиса», т. 2, с. 185-186) говорилось: «Получив Ваши телеграфные указания, я посетил сегодня Шнурре и сказал ему, что ряд конкретных объектов (культурные связи, пресса, «освежение» договора, Польша), намеченных разновременно им, Риб­бентропом и Вайцзеккером для разговоров с нами, Вас интересуют, но что Вы считаете желательным беседовать о них в Москве, и притом «по ступеням», не начиная с самых сложных».

Из разговора со Шнурре у Астахова сложилось впечатление, что немцев «явно тревожат наши переговоры с англо-французскими воен­ными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы предотвратить эвентуальное военное соглашение. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие пол­года назад могли казаться совершенно исключенными. Отказ от При­балтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) — это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмеша­тельства в конфликт с Польшей».

Большие надежды, которые окружение Риббентропа возлагало на эту встречу, были столь велики, что давно ожидавшийся результат — известная советская готовность к переговорам — сразу же переоцени­ли. Начальнику бюро министра сообщили без соответствующих огово­рок, что «Советский Союз готов к всеобъемлющим политическим переговорам» [977] .

«Донесение» Шнурре о результатах беседы с Астаховым ввиду срочности оформили как «сообщение» (Э.Кордт), которое или по теле­фону, или же, что вероятнее, «телеграммой министерства иностранных дел» [978] передали Риббентропу и Гитлеру в Оберзальцберг, куда оно по­ступило около 17 час. 30 мин.

977

Kordt. Wahn, S. 163.

978

Это предположение издателя (ADAP, D, VII, Nr. 43, S. 39, Anm. 13).

К тому времени Гитлер и Риббентроп вместе с итальянским мини­стром иностранных дел графом Чиано вот уже около трех часов заседа­ли в большой совещательной комнате Бергхофа, в предгрозовой духоте и в атмосфере усиливающейся неловкости. «Донесение» Шнурре пере­дали Гитлеру во время этой беседы вместе с телеграммой из Токио, доложив не совсем корректно общими словами, что поступила «телеграмма из Москвы и телеграмма из Токио» [979] . Гитлер немедленно использовал эту ошибку в тактических целях, сообщив, согласно не­мецкой записи, после короткого раздумья Чиано предполагаемое «со­держание московской телеграммы» (Шмидт) следующими словами: «Русские согласны с направлением в Москву германского представите­ля для политических переговоров» [980] . Запись Чиано содержала приме­чательные различия. В ней слова Гитлера воспроизводились следующим образом: «Русско-германские контакты протекают очень благоприятно, и именно в эти дни поступило русское предложение с приглашением направить германского полномочного представителя в Москву для переговоров о пакте дружбы» [981] .

979

Запись переводчика П. Шмидта, сделанная в Зальцбурге 12 ав­густа 1939 г. (ADAP, D, VII, Nr. 43, S. 39). При этом остается неясным, кто является автором этой формулировки: использовал ли ее принес­ший телеграммы (Хевель?), чтобы за счет сенсационной новости выве­сти Гитлера из затруднения., или же это сделал сам Гитлер при получении или же после получения обоих документов? Протоколиро­вавший совещание Шмидт не выразил никаких сомнений в аутентич­ности «телеграмм».

980

Запись Шмидта (ADAP, D, VII, Nr. 43, S. 39).

981

Запись Чиано (DDI, 8, XIII, п. 4, р. 4-7). См. также: Ciano. Europa, p. 453-458.

Своим сообщением Гитлер лишил смысла пребывание в Оберзальцберге итальянского министра иностранных дел и сразу прервал беседу [982] , поставив союзника перед трудным решением. Ведь Чиано приехал 11 августа в Берхтесгаден по поручению Муссолини, чтобы со всей серьезностью предостеречь сперва Риббентропа, а 12 — 13 августа и Гитлера от нападения на Польшу, которое, по мнению итальянцев, неизбежно развязало бы войну в Европе. Вместо предложения о созыве международной конференции по мирному урегулированию польского вопроса, к которому Муссолини безуспешно пытался склонить Гитлера в конце июля [983] , он теперь добивался его согласия на совместное ком­мюнике, которое подчеркивало бы миролюбие держав «оси», и вновь настаивал на том, чтобы отложить общий конфликт, приводя целый ряд веских оснований. Гитлер не согласился с данным предложением, а с помощью географических карт разъяснил свои военные планы. Не удостоив партнера объяснением по поводу отхода от совместной страте­гии, Гитлер заявил Чиано о своем решении «в любой момент... но не позднее августа так или иначе» добиться «урегулирования» польского вопроса.

982

Запись Шмидта (ADAP, D, VII, Nr. 43, S. 32-49). По этому воп­росу Эрих Кордт (Wahn, S. 163) писал: «12 августа (Астахов) заявил... германскому представителю (Шнурре. — И. Ф.), что Советский Союз го­тов к широким переговорам о политической ситуации. Это сообщение поступило 12 августа в Берхтесгаден во время беседы Гитлера, Риббен­тропа и Чиано одновременно с телеграммой из Токио...» В беседе с авто­ром настоящей книги д-р Шнурре подтвердил, что после завершения беседы с Астаховым он немедленно составил «донесение» о ее результа­тах для передачи Риббентропу. См. также: Schmidt. Statist, S. 438-440; Toscano. Italia, p. 75, 107; Namier. Prelude, p. 267-268, 284\Beloff. Policy, p. 264; Bullock. Hitler, p. 521; Taylor. Origins, p. 255.

983

Запись посольского советника Брюкльмайера (бюро министра иностранных дел) от 25 июля 1939 г. о беседе Риббентропа с послом Ат­толико (ADAP, D, VI, Nr. 718, S. 829-835; DDI, 8, XII, п. 717 от28 июля 1939 г.). В этом предложении были учтены как пессимистические сооб­щения посла Аттолико из Берлина, так и прогнозы посла Россо (и Шу­ленбурга) из Москвы об успехах московских переговоров и создании эффективного военного фронта против агрессии стран «оси».