Память льда
Шрифт:
Ветхое старое здание, построенное в даруджийском архитектурном стиле, превратилось в настоящий «дом смерти». Смерть поджидала тенескариев повсюду: в каждой комнате, большой и маленькой, во всех углах и закоулках. Жестокая, неутомимая, она сама находила своих жертв.
Ворчун оторопел от внезапного открытия: мир внешний и мир внутренний… слились воедино. Он не понимал, как такое могло произойти: просто почувствовал это нутром. Ощущение сие передалось и горстке его ближайших соратников, в том числе и новоиспеченному лестарийскому лейтенанту.
Такое смешение миров было чревато
Все коридоры второго этажа были завалены телами убитых. Мертвецы загораживали вход во многие комнаты. Нижний слой трупов плавал в крови, перемешанной с мочой и испражнениями.
В какой-то момент тенескарии поняли, что дальше им не пробиться, и стали отступать. Кто-то спускался, продираясь сквозь зловонное месиво трупов; иные выпрыгивали из окон. А на улице толпились тысячи других паннионцев. Им не терпелось устремиться внутрь. Однако мешали выходящие, которым они не желали уступать дорогу. Возникла давка, быстро перераставшая в потасовку. Для Ворчуна и его солдат это обернулось неожиданной передышкой.
Пошатываясь от навалившейся усталости, к Ворчуну пробрался его лейтенант. Лестарийца поразил вид командира. Нет, не изодранные доспехи, не обломки сабель (они пожелтели и действительно стали похожи на клыки), а лицо. Лейтенанту вдруг почудилось, что на него глядит морда свирепого тигра. Однако это странное видение он отнес за счет усталости.
— Нужно уходить с этого этажа, — сказал Ворчун, отряхивая кровь с сабель.
Вокруг него валялись изрубленные стражи Домина, которых не спасли ни доспехи, ни благословение Паннионского Провидца.
— Да, — согласился лейтенант, — здесь нам удерживать уже нечего.
— Зато у нас есть еще два этажа и крыша, — напомнил Ворчун, распрямляя широкие плечи.
Глаза командира и его помощника встретились. Лестарийца вначале бросило в жар, затем в холод, после чего на его душу вдруг снизошел непонятный покой.
«Я боюсь этого человека… Я люблю этого человека… Я готов идти за ним, куда бы он ни приказал…»
— Ты сейчас похож на… смертного меча Трейка, — сам того не желая, выпалил лейтенант.
Ворчун нахмурился:
— Хватит болтать ерунду. Лучше скажи, как там Каменная?
— С ней все в порядке, командир. Правда, царапнули ее несколько раз, но так, по мелочи. Она уже перебралась на третий этаж.
Неся мешки с едой и питьем, к ним подошли оставшиеся в живых солдаты, хотя никакой команды ополченцам никто не отдавал, как не приказывали им и собираться для отступления. Слова здесь не требовались: и так все было ясно. Оборона второго этажа унесла жизни почти трех десятков бойцов.
«Сколько убитых товарищей мы будем оставлять на каждом этаже? — в отчаянии подумал кривоногий лестариец. — Когда мы достигнем крыши, нас останется не больше двух десятков. Что ж, этого вполне хватит,
Солдаты молча подбирали себе оружие получше и частично меняли доспехи, снимая их с убитых стражей Домина.
Лейтенант ошеломленно глядел, как одна из капанок подняла отрубленную кисть и вытряхнула омертвевшие пальцы из кольчужной перчатки, тут же надев ее на свою руку.
Перешагивая через трупы, Ворчун двинулся к лестнице. Вскоре все повторится: сначала они будут оборонять внешние комнаты, где окна прикрывают лишь хлипкие ставни, а затем начнут отходить по коридору. Быстрее всего тенескарии прорвутся сюда по парадной лестнице. Значит, нужно будет покрепче удерживать черную, а потом… потом отступать на четвертый этаж. Но к тому времени ненасытная глотка Худа получит еще не одну сотню паннионцев.
Судя по шуму снаружи, тенескарии вновь двинулись в атаку.
Брухалиан с грустной усмешкой вспоминал, как еще совсем недавно конюшие холили его скакуна. Сейчас весь круп и бока жеребца покрывала корка высохшего пота. Когда их вновь коснется скребок — этого не знали ни сама лошадь, ни всадник.
Целители дестрианта унесли чуть живого Итковиана в ближайший дом, наспех приспособленный под полевой госпиталь. Карнадас не забыл и о раненом жеребце Итковиана. С риском для жизни открыв магический Путь Дэнул, он сумел остановить кровотечение.
Целители осмотрели «Серых мечей», уцелевших в бойне на кладбище. Пострадали все, но одних можно было вылечить, тогда как другие могли протянуть еще от силы несколько часов. Солдаты отчаянно раскидывали в стороны трупы в надежде найти еще живых товарищей.
Теперь предстояло поочередно извлечь все оружие, что застряло в теле Итковиана. По странной иронии судьбы оно-то и спасло несокрушимому щиту жизнь, иначе он давно бы уже истек кровью. Целителям обязательно требовалось присутствие Карнадаса. Только он мог быстро остановить фонтан крови, который непременно хлынет из каждой раны, когда оттуда вытащат металлическую «затычку».
Карнадас, пошатываясь, брел вслед за лекарями. Дестриант переступил грань: уж очень много в последнее время он черпал из своего магического Пути, слишком часто обращался к нему, проявляя расточительность. И теперь ему приходилось за это расплачиваться. На суставах рук появились синяки: на плечах, локтях, запястьях и пальцах. Его вены истончились, превратившись чуть ли не в решето; жилы лопались, заливая кровью мышцы и внутренности. Излечивая солдат, Дэнул не щадил самого дестрианта, разрушая его собственное тело.
«Если Карнадас доживет до утра, это будет чудо, — подумал Брухалиан. — Мы лишимся опытного мага, однако к тому времени Итковиан встанет на ноги. Все телесные раны затянутся, а вот душевные… После случившегося на кладбище несокрушимый щит вряд ли останется прежним».
Смертный меч был человеком суровым. Отстраненность, с какой он сейчас размышлял о судьбе своих ближайших друзей и соратников, многие сочли бы проявлением душевной черствости. Но разве смертный меч решает их судьбу? И что толку лить слезы и рвать на себе волосы, если он все равно не сможет хоть что-то изменить?