Память льда
Шрифт:
Внезапно его кольнули в поясницу. Пика разорвала звенья кольчуги и через подкладку ввинтилась в тело. Итковиана захлестнула волна жгучей боли. Нападавший вращал зазубренным лезвием, норовя сломать ему позвоночник.
Отчаянное ржание могло означать только одно: конь Итковиана напоролся на другое копье. Стиснув зубы, командир наемников нагнулся вперед. Железный наконечник глубоко вошел в лошадиную грудь справа. Жеребец, пошатнувшись, подался влево, склонил голову и, спотыкаясь, перекусил древко.
Кто-то навалился на щит Итковиана и взмахнул тяжелым топором, каким дровосеки
Самое скверное, что пика так и застряла у Итковиана в спине, и когда конь скакал и поворачивался — это всякий раз сопровождалось волной боли. Вскоре к двум ранам несокрушимого щита добавилась третья. Длинным рыбацким ножом его пырнули под левое колено, перерезав сухожилие. Итковиан качнулся вбок. Нижней кромкой щита он кое-как нанес ответный удар. Тонкое лезвие ножа переломилось. Обломок застрял под коленом. Войлочная подкладка доспеха стала быстро намокать от крови.
А потом боль вдруг куда-то исчезла. Мысли Итковиана были предельно ясными. Фэнер, его бог, находился рядом, и потому все остальное уже не имело значения. И он, и его храбрый конь будут сражаться до последнего.
Итковиан не заметил, как и когда его верному спутнику удалось освободиться от застрявшей пики. Теперь из рваной раны хлестала кровь. Однако жеребец, несмотря на это, прыгнул вперед.
Несокрушимый щит не поверил своим глазам: тенескарии отступали! К их крикам примешивался знакомый звон мечей. Еще через несколько мгновений конь окончательно спустился с холма из человеческих тел и торжествующе взвился на дыбы.
Когда Итковиан припал к шее скакуна, его пронзила боль, да такая, какой он прежде никогда не испытывал. И неудивительно: пика глубоко в спине, сломанный нож в самом центре левого колена, топор в ключице. Кое-как несокрушимому щиту удалось заставить скакуна прекратить гарцевать и развернуть его в сторону кладбища.
И тут… Это было вторым чудом: из-под груды мертвых тел, молчаливые, словно призраки, выбирались «Серые мечи». Они мотали головой и озирались по сторонам, как будто только что пробудились после кошмарного сна. Сколько их уцелело? От силы дюжина. Но это было ровно на дюжину больше, чем ожидал увидеть Итковиан.
Заслышав топот сапог, он заморгал, стряхивая скопившиеся капли пота… «Серые мечи». Рваные, окровавленные мундиры и бледные лица молоденьких капанских новобранцев.
К нему подъехал Брухалиан. Смертный меч был в черных доспехах. Из-под шлема выбивались черные, забрызганные кровью волосы. В правой руке (из-за тяжелой перчатки она казалась еще крупнее) он держал священный меч Фэнера.
Брухалиан поднял забрало. Темные глаза пристально смотрели на Итковиана.
— Прошу простить нас за… медлительность.
Только сейчас несокрушимый щит заметил за спиной Брухалиана торопливо подходящего Карнадаса. Лицо их соратника было
— Дестриант, — слабеющим голосом произнес он, — моя лошадь… мои солдаты.
— Фэнер пребывает со мною, — срывающимся голосом ответил Карнадас. — Пусть это успокоит тебя.
Свет стал меркнуть. Итковиан чувствовал, как его осторожно вынимают из седла. Он падал в объятия друзей. В мозгу снова всплыло: «Моя лошадь… мои солдаты…»
А затем несокрушимый щит потерял сознание.
Входа в дом более не существовало. Мертвые тела завалили и дверь, и ступени крыльца. Однако желающих пробиться внутрь не уменьшилось. Карабкаясь по трупам, тенескарии поднялись до окон второго этажа, смели хлипкие ставни и хлынули в пустые комнаты. Дальше их путь лежал сквозь проход из тел, прежде именовавшийся лестницей.
«Тигровые коготки» Ворчуна успели покрыться зазубринами, а потом и вовсе обломались. Гадробийские сабли, не раз выручавшие его на дорогах, теперь больше напоминали палки. Однако бой продолжался. Ворчун оборонял коридор, методично добавляя к баррикаде из остывающих трупов новые «кирпичи».
Как ни странно, он не ощущал усталости, а руки его не утратили проворства. Не сбилось и дыхание, оно лишь стало чуть глубже. Все тело — и в особенности предплечья — покрывали пятна и полосы запекшейся темной крови. Ворчун обращал на них не больше внимания, чем на порванную одежду.
Его главной целью оставались стражи Домина. Они мелькали в потоках тенескариев тут и там (возможно, попав в этот водоворот, просто уже не смогли выбраться). Ворчун с нетерпением ждал, когда хотя бы один из них окажется в пределах досягаемости. Вот кто его настоящие противники, ибо каждый страж способен принести зла больше, чем тысячи голодных крестьян. А тенескарии — просто досадная помеха, мешающая добираться до стражей Домина.
Ворчун едва ли узнал бы себя сейчас, если бы взглянул со стороны. Закопченное лицо в брызгах чужой крови. Кровавые сгустки, застрявшие в поросших щетиной щеках. И глаза цвета пожухлой равнинной травы.
Вместе с ним сражалось около сотни ополченцев — молчаливых, готовых выполнить любой приказ командира. От одного его взгляда у них светлело лицо. Однако сам Ворчун этого не замечал и вообще о подобных пустяках не думал. Не знал он и того, что его глаза распространяли какое-то странное сияние, которое и отражалось на лице соратников.
Ворчун мстил за Каменную, за все ужасы, которые ей довелось пережить в башне у Восточных ворот. Его подруга сражалась в другом конце коридора — вместе с бывшим лестарийским сержантом обороняла черную лестницу. За несколько часов, что длился бой в доме, Ворчун видел Каменную лишь однажды. Она так до конца и не оправилась от потрясения. Вся ее бесшабашная храбрость слетела, будто карнавальная маска, обнажив лицо испуганной, потерявшей уверенность в себе женщины. Тот хаос, что воцарился в Капастане, всколыхнул и опрокинул многие из ее представлений о людях. Более того, здесь грань, отделявшая человека от зверя, не просто оказалась тонкой, но, похоже, вообще исчезла.