Пария
Шрифт:
– Писарь и солдат? Ты и тогда был странным, а сейчас, похоже, стал ещё страннее. А что сталось с вашим вожаком – с тем бородатым здоровяком? Мне всегда казалось, что я о нём ещё услышу.
«Его звали Декин. И я смотрел, как он умер за свои амбиции».
– Среди живых его уже нет, – сказал я. – А его легенда в каком-то роде продолжает ходить на юге.
Она вежливо шевельнула плечами.
– Скейнвельд тоже получил славу, о которой мечтал, когда мы вернулись в гельд. Мои прежние товарищи сочинили отличную историю о его храбрости и смерти от южного чудища. А
– Значит, больше никаких Скард-райкенов? – спросил я. – Никаких альтваров?
– В жизни наступает такой момент, когда нужно отбросить детские представления, или придётся жить дураком. Ну, или тебя привяжут к булыжнику и сбросят во фьорд, где нынче и лежат Скард-райкены.
Она помолчала, обернувшись на вход в библиотеку.
– Сказали отвалить, да?
– Я всего лишь бедный писарь, который хочет развить свой разум. К несчастью этой причины, видимо, недостаточно, чтобы позволить мне войти. – Я присмотрелся к её перевязи и странным письменам, вышитым на ткани. – Как я понимаю, это какой-то знак отличия?
– Лента Знаний означает, что я верный служитель совета старейшин и бесценной Библиотеки Эйрика, их самого священного сокровища. Я работаю здесь, во всяком случае в то время, когда проверяю счета разных торговцев, чтобы они наверняка платили все подати.
– Сборщик налогов? – Я снова поморщился. – В Шейвинской Марке их часто считают хуже разбойников и еретиков.
– У этой работы есть и преимущества. И к тому же, я всего лишь считаю, кто что должен. Самим сбором занимаются старейшины и их стражники. – Она снова оглянулась на двери библиотеки и подошла поближе. – Прости мне подозрения, Элвин Писарь из роты Ковенанта, но готова поспорить, что ты хочешь получить здесь куда больше, чем просто развитие своего разума.
Я скупо улыбнулся и спустился на одну ступеньку, решив, что пора уходить. Эта женщина казалась намного менее закрытой и обиженной версией юной себя, не говоря уже о её чрезвычайной привлекательности, но её талант к прозрениям оставался таким же острым, как и прежде.
– Я и так уже сильно тебя задержал…
– Я могу тебя провести. – Она наклонила голову, весело изогнув губы, а её живые немигающие глаза оценивали мою реакцию. – Если захочешь.
Я помолчал, взбалтывая в голове все свои невеликие знания о ней, и с привычной быстротой взвешивая опасность и награду. «Пока что она слишком дружелюбна. И если ей нужны монеты, то столь умная душа легко обдерёт местных торговцев в обмен на снижение податей». Итак, я не знал, чего она хочет, но то, чего хотел я, было так близко, и потому стоило рискнуть.
– Это предложение и щедрое, и приятное, – сказал я. – Но такая услуга поднимает вопрос, что ожидается взамен.
– Всего лишь честный ответ на один вопрос. – Она шагнула назад и снова улыбнулась, едва заметно кивнув головой в сторону западной стены библиотеки. – Там есть лестница, ведущая вниз к маленькой двери. Будь там час спустя после полуночного колокола.
– А твой вопрос? – спросил я, когда она стала подниматься дальше по огромным ступеням.
– Разве не очевидно? – Она рассмеялась,
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
У Эйн была привычка петь, когда она готовила, голосом высоким, но совсем не противным. Она иногда довольно мило исполняла старые песни, вроде «Баллады о Ястребе, Гончей и Даме», но чаще пела свои сочинения, которые варьировались от мелодий без слов до загадочных стихов из фраз, соединённые лишь по той причине, что они рифмовались.
– Гельдиец топор поднял, – пела она, нарезая лук в котелок. – Ткачиха бежит от грозы. Мужчина встал в лодке, а охотник содрал шкуру со старой козы….
Она взяла на себя обязанности повара нашего отряда ещё на марше до Фаринсаля. До неё этой работой занимался я, пока общее мнение не склонилось в пользу более вкусных блюд Эйн. Её песни обычно вызывали улыбки среди публики из голодных солдат, ожидающих вечерней пищи, хотя всегда имелось одно исключение.
– Это была она, – сказала Тория, сурово нахмурив лоб и мрачно глядя на Эйн. – Если тебе интересно.
– Она? – спросил я, хотя понятия не имел, что она имела в виду.
– Она шла за нами. – Тория нахмурилась сильнее, и морщины у неё на лбу углубились. – Той ночью, когда мы отвезли Брюера к Ведьме в Мешке. Она возле Помазанного Капитана просто не может держать рот на замке. А теперь ты в дерьме и собираешься ехать в дикие земли, а она распевает песенки.
– Так я и думал. – Я сказал это таким беззаботным тоном, что Тория мрачно уставилась на меня.
– Стукачи не заслуживают второго шанса. По крайней мере, там, откуда я родом.
Я смотрел, как Эйн сбросила лук в котелок и принялась за мясо – большой поросячий бок, по надрезам на котором жир каскадом стекал в огонь и шипел. Дальше она напевала без слов, переворачивая шампур и посыпая верхнюю сторону смесью соли и шалфея. От разносившегося аромата в животах всех присутствующих одобрительно заурчало.
– Она уже лучше, чем раньше, – сказал я. – Её разум меньше занят позывами сделать… то, что она обычно делала. Разумеется, она рассказала капитану. Не будешь же ты винить верующего за то, что он молится? – Видя, что черты лица Тории ничуть не смягчились, я добавил: – Оставь её. Я серьёзно. Тория, если я вернусь с завтрашней экскурсии и увижу, что ей причинён какой-нибудь вред, то всё кончено.
Я мог бы сказать и больше, напомнить о моей слабости таить неразрешённые обиды, но похоже, хватило и угрозы окончания нашей дружбы.
– Хотела предложить только побить её, – проворчала Тория, отворачиваясь.
«Нет, не только». Вслух я этого не сказал. С Торией угасающий огонь лучше не ворошить. А ещё она указала на важный момент. Эйн, несмотря на все проблемы с головой, оставалась раздражающе наблюдательной.
– У тебя ещё осталось то, что нам продал моряк? – спросил я. – Не ром с бренди, а эликсир, который, как он сказал, успокаивает внутренности.
На самом деле в части облегчения моей морской болезни эликсир мало помогал, зато обеспечивал несколько часов блаженного сна без сновидений. Настолько крепкого, что когда я принял маленький глоток на пробу, Офиле наутро пришлось пинать меня, чтобы разбудить.