Пария
Шрифт:
Я не видел его лица, когда он встал надо мной, но его фигуру было ни с кем не спутать, и косматая копна волос, когда он наклонился, добавляла впечатления страшного призрака, вызванного из кошмара.
– Ударь человека едва-едва, и всё равно он может умереть, – сказал цепарь, и в его руке появилось что-то маленькое и блестящее. – А она хочет, чтобы ты дышал и был целым. Так что бить тебя не будем. А резать будем потом…
Крепкие пальцы схватили моё лицо, колено прижалось к груди, чтобы я не мог подняться. Я хорошо разглядел блестящую штуку, когда цепарь перевернул её, разжимая мне челюсть стальными пальцами. Это была маленькая бутылочка, из которой мне в рот капала густая и вонючая жидкость. На
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Я проснулся от немелодичной погребальной песни, которую помнил по телеге, вёзшей меня на Рудники, и быстро пришёл к печальному заключению, что голос цепаря с годами лучше не стал. Когда глаза сфокусировались, неприятное чувство узнавания усилилось от вида оков на моих запястьях. А ещё мою грудь опутывала толстая цепь, и твёрдый неровный ствол дерева прижимался к моей спине. От треска горящих дров я перевёл взгляд на крупный силуэт в шкурах, согнувшийся над костром.
Его песня поутихла, и он немного напрягся, но не обернулся. Ясно, что ему очень нравилось показывать спину узникам.
– Так значит, ты очнулся, – сказал он чисто, но с тем же акцентом. – Ты теперь сильнее. Мальчик стал мужем, а? – Это явно его повеселило, поскольку он приглушённо рассмеялся своим противным смехом, который я так хорошо помнил.
Я ничего не ответил, подняв глаза к небу. Было ещё темно, хотя угасающая луна сказала мне, что близится начало рассвета. Опустив голову, я осмотрел окрестности, увидев лишь безымянную поляну, каких полно в Шейвинском лесу. Несмотря на это, я подумал, что с моей поимки вряд ли прошло больше нескольких часов, а значит мы не дальше, чем в паре миль от дороги.
– Вижу, ты по-прежнему любишь всё просчитывать. – Цепарь блеснул глазом через плечо, частично открыв своё пятнистое, покрытое языками пламени лицо. – Тогда это тебе не помогло. Не поможет и сейчас.
Я уставился в этот глаз. За прошедшие годы у меня хватало времени подумать об этом человеке, и, хотя я был бы дураком, если бы не боялся его, но главной эмоцией, поднимавшейся тогда во мне, был не ужас, а переполненный ненавистью гнев.
– Она сказала, что ты проклят, – сказал я ему. – Сказала, что какой бы ни была твоя языческая способность, она врёт тебе, заводит на пути, где лучше не бродить…
Он двигался со скоростью, которую я счёл бы невозможной для человека такой комплекции. Закутанный в шкуры силуэт размытым пятном исчез от костра, и секундой позже слова замерли у меня в горле, когда на нём сомкнулась его рука. Перед глазами всё поплыло, а он наклонился ближе, и я за грохотом в ушах услышал краткий вдох.
– Доэнлишь, – прошипел он, голосом, дрожащим от голода и едва сдерживаемого ужаса. Несмотря на боль, я почувствовал смесь триумфа и понимания, что это же самое слово он говорил Райту перед тем, как убил его. Похоже, этой ночью я, по крайней мере, получил один ответ, хоть в тот миг мне от него было мало проку.
– Я чую её на тебе. – Его рука сжала моё горло. – Она близко? Она идёт за тобой?
Мой страх всё-таки не расцвёл в полной мере, и мне, даже с плотно сжатым ртом, хватило силы духа насмешливо уставиться на него. Цепарь сжал ещё сильнее, а потом остановился, его рука на моей шее задрожала, и он отдёрнул её.
Он пробурчал что-то на своём языке, отступил назад и всё дёргал руками меховую накидку, напомнив мне ребёнка, которому не хватает уверенности. Его взгляд метался по теням среди окружающих деревьев, а глаза ярко блестели в усталом ожидании.
– Доэнлишь, – прохрипел я
Он уставился на меня, и бледные участки его лица ярко выделялись и казались в темноте почти белыми. В тот миг я увидел его не призраком, вызванным из кошмара. Сейчас он казался всего лишь человеком, которого долго культивируемые страхи сделали жалким. Но все мгновения убегают, так же произошло и с цепарем. Огненная маска его лица потемнела от ярости, кулаки сжались. Я подозревал, что он наверняка забил бы меня до смерти, если бы его не сдерживала необходимость.
– А ты думал, она… – сказал он голосом, наполненным презрением, – ведьма? Или целительница? Вы, аешлины, все одинаковые. Такие невежественные. Вас так легко одурачить. Доэнлишь за пределами вашего понимания. – Он подошёл ближе, и впервые я понял, что во многом его страх связан со мной. Пускай я был скован цепями и беспомощен, но страх не давал ему снова ко мне прикоснуться, по крайней мере, пока.
– Мальчик, ты думаешь, я проклят? – спросил он, наклонив голову и не моргая. – Не буду отрицать. Я хожу по миру мёртвых, и они шепчут мне свои истины. Моя песня не даёт их шёпоту увести меня за границы разума, но мне приходится позволять им говорить, когда возникает нужда. С большинством негодяев, которых я заковываю в цепи, есть, по меньшей мере, одна обиженная душа, что желает поделиться своими тайнами. С тобой это мужчина, которого ты убил, чтобы сбежать из Моховой Мельницы. Он нашептал мне твои планы, когда ты ехал в моей телеге. Он говорил о том, что ты сделал, и что хочешь сделать. Потому что таков удел мёртвых. Они убраны из этой реальности как раз настолько, что видят не только пути, которыми сами ходили в жизни, но и пути тех, кто их обидел. Но… – его лицо передёрнуло от гнева, и он придвинулся ещё на дюйм, сжимая и разжимая кулаки, – …им нравится лгать. Они получают удовольствие, мучая меня, эти ожесточённые души. В тот день у Рудников он дождался, пока я тебя не продал, а потом сказал, что однажды ты умудришься стать причиной моей смерти. Но вот ты сидишь здесь, связанный, как боров в ожидании мясника, а я… – он разжал кулак и положил лапу на грудь, – я увижу рассвет, мальчик, а потом ещё тысячу. Если улыбнётся удача, то я даже увижу, как горит Доэнлишь. Прекрасное будет зрелище, а?
Он замолчал, глубоко вздохнул, словно набирался сил, а потом бросился ко мне, обхватил мою голову руками и прижал толстые большие пальцы к моим глазам.
– Но тебя там не будет, – прохрипел он, пока я тщетно пытался вывернуть голову из его хватки, – и неважно, что там говорит лживый труп…
– Хватит! – Раздался новый, командный голос. Женский голос, и, несмотря на аристократический налёт, знакомый.
Цепарь замер, его руки задрожали, а у меня в глазах мелькали красные и белые вспышки, пока его пальцы продолжали давить. А потом, закричав от досады, он убрал руки. Из моих глаз потекли слёзы, я яростно моргал, и жидкое размытое пятно расчищалось, открывая смутную, стройную фигуру перед костром.
– На самом деле это ты проклят. – Я посмотрел в ту сторону и увидел, что цепарь отступил на несколько шагов, снова глядя на меня с той же смесью страха и гнева от досады. Но в его взгляде сквозила и злоба. – Проклятие Доэнлишь хуже всех остальных. Она привязала тебя крепче, чем я бы когда-либо смог…
– Я сказала, хватит. – Стройная фигура приблизилась. Её лицо закрывал капюшон, но несколько прядей волос завивались на лёгком лесном ветру. Я совсем не удивился оттенку этих локонов, окрашенных светом костра в глубокий рыжий цвет.