Пария

Райан Энтони

– Держи.

Я дёрнулся от звука голоса цепаря. Он говорил со странной интонацией, с незнакомым ритмичным акцентом. От потрясения, что он разговаривает по-альбермайнски, я не поймал ключ, который он мне бросил. Тот выскользнул из моих неловких рук и упал в колею на дорогу, и мне пришлось сгибать протестующую спину, чтобы поднять его. Подняв глаза, я увидел, что каэрит указывает пальцем на труп Спящего Борова.

– Ты не хочешь с ним ехать, – сказал цепарь со своим странным акцентом, тщательно выговаривая слова, как человек, не рождённый в этом языке. – Ты его и вытаскивай.

Я уже приготовился к насилию, и это внезапное отсутствие цепей и сдерживающих рук погрузило меня в состояние растерянной нерешительности.

Цепарь стоял и смотрел на меня, с любопытством наклонив голову и с лёгким оттенком весёлости на лице. Он был в добрых шести шагах от меня – приличное расстояние для парня, который привык ускользать от нападающих мужчин.

– Да, – сказал он, и изгиб его губ растянулся в полноценную улыбку, – ты можешь бежать. – Он указал на окружающие болота. – Я не буду преследовать. И они тоже. – Он дёрнул головой в сторону охранников на лошадях. Я отметил, что, в отличие от него, им совсем не весело, и они даже не пошевелились, чтобы подъехать ближе. Я знал, что они из тех, для кого жестокость – это отдых, но сейчас их поведение пугало даже сильнее, чем рвение. Они сидели в сёдлах, глядя на разворачивающуюся драму осторожно, но твёрдо, как люди, которые не в силах отвести взгляд от мерзкого представления.

«Они ожидают, что я здесь умру», – понял я, и снова посмотрел на цепаря. Он всё так же улыбался, не пытаясь подойти ближе.

– Болото ближе всего в ту сторону, – сказал он, указывая мне за плечо. – Помучаешься где-то с милю по топкой земле и окажешься у него. А там будешь ходить по краю трясины и медленно замерзать. Спустя какое-то время попытаешься вернуться на дорогу, но ты до неё не доберёшься. Тебя раньше убьёт холод, если только не решишь утопиться. Или нет. – Его губы дёрнулись, когда он сдержал смех. – Может, тебя найдёт какой-нибудь добрый рыбак, проверяющий свои сети. Может, эта добрая душа затащит тебя в лодку и отвезёт в свой тёплый уютный домик.

Тут у него вырвался смешок – пронзительное хихиканье, наводившее на мысли о придушенной кошке. Когда смех утих, он опустил руку на голову Тории – тут её лицо скривилось от страха и отвращения – и мягко провёл пальцами через спутанные шипы её волос. Память о том, что эти руки сделали с Райтом, несомненно, вспыхнула в ней так же ярко, как и во мне.

– Но знай, – продолжал цепарь, – что, если ты убежишь, она умрёт. Я её не убью, но не буду её кормить, и не дам воды. До Рудников пять дней. – Он чуть сильнее наклонил голову и в искреннем любопытстве изогнул брови. – Как думаешь, проживёт она так долго?

Его весёлость испарилась, сменившись напряжённой сосредоточенностью, а глаза буравили меня так, что он напомнил мне Декина, обдумывающего очередной план. Исход этого испытания очень интересовал цепаря. А ещё, судя по мрачному спокойствию, с которым за этой драмой наблюдали охранники, я не первый, кого он так испытывал. Сколько тел усеивают болота по краям этой дороги? Сколько ещё отчаянных глупцов сбежали вместо того, чтобы остаться и спасти едва знакомого спутника?

«Шанс всегда есть», – напомнил я себе, а глаза неумолимо возвращались к Тории. Она отказывалась смотреть на меня, опустив голову и закрыв глаза, избавляя меня от вида своего страха. То, что эта доброта – если это была доброта – оставила выбор целиком в моих руках, вызвало во мне краткий приступ негодования. Из-за одной Тории я бы не задержался. Будь дело только в ней, я рискнул бы отправиться на холодную, почти верную смерть в болота и трясину. Нашёл бы свой путь. Если бы пришлось, то переплыл бы ебучую трясину, и Бич побери всех добрых рыбаков.

Сдержав стон, я покрепче сжал ключ, который кинул мне цепарь и на дрожащих ногах пошёл к телеге. Вытащить из неё на дорогу всё сильнее вонявший труп Спящего Борова в моём-то состоянии было ох как непросто – потребовалось

немало долгих минут напряжения всех сил без помощи цепаря или наблюдающего эскорта.

– Стащи его в трясину, – приказал он, когда тело, наконец, вывалилось из телеги, и, коснувшись твёрдой земли, породило очередной порыв вонючего газа. – Это королевский тракт, и негоже засорять его останками разбойника.

Я сделал, как он велел, и, проваливаясь по колено в трясину, с трудом потащил вонючую тушу Спящего Борова до травы. Мне не суждено было когда-либо узнать его имя или преступления, за которые он попал в телегу. Но кто бы это ни был, и каковы бы ни были его проступки, я не мог себе представить, что он заслуживал того, чтобы умереть среди незнакомцев и быть выброшенным на обочину дороги, словно мусор. Мне доводилось видеть, как мёртвым собакам оказывали больше уважения.

От сильной усталости обратно в телегу мне пришлось ползти, а подниматься в клетку – на руках, которых я не чувствовал. С первой попытки я упал, снова вызвав пронзительный смешок цепаря. Наконец-то испытание, видимо, привело к повеселившему его результату, и моё истощённое состояние сильно ему понравилось.

Я улёгся на дно телеги, а он наклонился поближе, поднёс губы к моему уху и прошептал своим излишне точным тоном:

– Они почти всегда выбирают побег. Даже если к колесу прикован родственник. Страх разбойников перед цепями обычно побеждает. Но ты остался.

Он наклонился ещё ближе, положил руку мне на шею, и его прикосновение показалось мне холоднее, чем зимний воздух.

– Это не искупает твоей вины, – сказал он. – На Рудниках тебе выпадет ещё немало испытаний, мальчик. Сомневаюсь, что и они искупят. Мы оба знаем, что ты остался не ради неё. Ты просто слишком умён, чтобы бежать. – Он говорил практически шёпотом, хотя мне казалось, будто прокричал: – Конюх хочет знать, остался ли ты до сих пор неблагодарным? Пожалуй, скажу ему, что определённо остался.

Он затолкнул меня дальше в телегу, запихнул внутрь Торию, а потом быстро и эффективно запер наши кандалы и захлопнул дверцу. Секунду я мерялся с ним взглядами через прутья. Его красно-белое лицо теперь ничего не выражало, кроме обоюдного понимания, что со временем наши судьбы будут связаны. Я и раньше встречал плохих людей – злобных, жестоких, жадных, – но по-настоящему злые души мне до сих пор не попадались. Теперь же я увидел такую, и знал, что именно мне довелось увидеть.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Истории о Рудниках я слышал всю свою жизнь, поскольку разбойники их часто боятся больше петли. Около столетия назад кто-то из более прагматичных предков короля Томаса оказался перед двойной дилеммой. На восточных границах Шейвинской Марки нашли богатую жилу железной руды. Чтобы выкопать столь ценное сырьё из земли, требовались шахты невиданной прежде глубины и многие дни опасного труда. Если бы такой работой заставили заниматься местных керлов, то они наверняка устроили бы настоящий бунт. Однако благодаря очередному раунду династических ссор и сопутствующих им сражений этот многоумный король стал обладателем нескольких сотен пленников, которых можно было смело осудить как мятежников. Убийство зараз такого количества человек навсегда запятнало бы его наследие титулом мясника, а подобное прозвище некоторых монархов весьма тревожит. Его гениальность заключалась в том, что он нашёл решение обеим проблемам, поженив их друг на друге: мятежники стали добывать руду. В последующие годы, когда мятежники поумирали, свежих рекрутов на то, что вскоре стало известно под названием «Рудники», стали искать во всех герцогствах королевства. Как правило заключённые Рудников состояли из недовольных и разбойников, репутации которых не хватало на то, чтобы их казнь стала полезным примером. Поэтому мы с Торией были идеальными кандидатами.