Пария
Шрифт:
Я не знал, чего ожидать от Рудников, но уж точно не ожидал увидеть простой деревянный частокол высотой в пару десятков футов. Он вился на несколько сотен шагов в обе стороны по холмистой местности без деревьев, и заканчивался на юге каменным замком скромных пропорций и мрачного вида. Цепарь остановил телегу перед башней, охранявшей внешнюю стену замка, и спешился, чтобы отпереть клетку и снять цепи. Охранники, сопровождавшие нас в путешествии, без единого слова направили лошадей в замок, даже не взглянув на цепаря, который не соизволил обратить внимание на их отбытие.
Маленький огонёк возможности, который затеплился во мне, пока я шёл из клетки следом за Торией, быстро погас, когда я заметил дюжину,
– Всего двое? – спросил он нетерпеливым рубленым голосом. Как и охранники на дороге, он не встречался взглядом с каэритом и держался от него вне досягаемости.
– Сначала было четверо. – Цепарь пожал крупными плечами. – Зимой урожай скуден, и новый герцог Марки обожает вешать.
Сержант явно хотел поскорее с этим покончить, но один взгляд на Торию и меня заставил его помедлить.
– За этих полную стоимость дать не могу, – сообщил он, скривив тупое лицо. – В их состоянии они и недели не протянут.
– Ты ошибаешься, – ответил цепарь. Больше он ничего не сказал, и только смотрел на сержанта, пока тот не согласился встретиться с ним взглядом. Я видел, что сержант привык к властности и жестокости, присущей его роли здесь, но демонстрировал практически такую же реакцию на цепаря, как и охранники на дороге. И всё же, то ли из-за гордости, то ли из-за глупости, он не мог позволить себя запугать, а потому стиснул зубы, помрачнел и спросил:
– С чего это?
Цепарь как будто бы не обиделся на то, что его слова подвергают сомнению, а только указал на меня пальцем и спокойным тоном ответил:
– Этот протянет долгие годы и в конце концов постарается сбежать. Внимательно наблюдайте за ним. А эта… – его палец указал на Торию, – не столь… важна. Но она сильнее, чем кажется. – Он убрал от нас руку и протянул открытую ладонь сержанту. – В любом случае, их труд здесь принесёт прибыль твоему господину, следовательно, я требую полной оплаты.
Я увидел, как на лице сержанта разыгралась маленькая война – мышцы сокращались, морщины углублялись, он сражался с инстинктивным желанием обострить это разногласие. Ненависть сражалась со страхом, пока не победил последний – по моему опыту он обычно сильнее – и сержант потянулся к кошельку на поясе.
Получив свои сорок шеков, цепарь повернулся к своей телеге, но вдруг замешкался и развернулся ко мне. Я не собирался особенно вызывающе таращиться на него. Все дни после испытания на дороге я получал даже меньше еды, чем прежде, и потому, кроме голода, в моей голове мало что осталось. Однако цепарь, наверное, различил что-то в моём внешнем виде, поскольку шагнул вперёд, и огнеподобные отметины на его лбу сжались, когда он нахмурился. Если бы не истощение и сонное состояние, я бы, наверное, опознал его выражение лица как страх, который нарастает из-за очень серьёзной недооценки, но это осознание пришло позднее. В тот миг в ответ на его пристальный взгляд я мог лишь равнодушно смотреть тупыми глазами, а мой разум сосредоточился на возможности того, что эти новые пленители меня накормят.
– Минутку, – сказал цепарь сержанту, подняв свой кошелёк. – Я выкуплю этого обратно…
– Не могу, – прервал его сержант, вежливо, но с явным удовлетворением, и поднял счётную палочку с двумя новыми насечками. – Видишь, уже пометил палку. Его светлость ужасно любит проверять палки каждый день.
Я увидел, как цепарь немного пригнулся, красные отметины на его лице приобрели более глубокий оттенок.
– Я заплачу вдвойне, – сказал он, распуская завязки на кошельке.
Тут сержант
– Слишком поздно, – с явным облегчением проговорил сержант. – А теперь, – продолжал он, многозначительно глянув на солдат поблизости, – думаю, пора тебе куда-нибудь убрать отсюда свою языческую каэритскую жопу. Сам знаешь, мои ребята не любят, когда ты задерживаешься.
Цепарь в последний раз бросил на меня раздражённый взгляд, и с его губ слетело тихое шипение. Потом он что-то сказал, короткую фразу на том же языке, на котором говорил с Райтом:
– Эорнлишь дьен тира.
Несмотря на мою озабоченность усиливающимся голодом и стужу, которая охватывала уже все части моего тела, а также тем, что я никак не мог узнать, что он сказал, от этих слов меня ещё сильнее бросило в холод. А ещё страх усиливала загадка того, что он сказал после испытания. Конюх хочет знать, остался ли ты до сих пор неблагодарным.
Я понял, что инстинктивно отпрянул от смысла, заключенного в этих словах, и так же отшатнулся от того зла, которое увидел во взгляде цепаря, когда он закрыл клетку. Я понятия не имел, как он узнал о судьбе Конюха, или о термине, которым тот меня обычно очернял, и какое-то первобытное чувство предостерегало меня от размышлений о странности всего происходящего. Только одно я знал наверняка: зло этого человека и его способность знать то, чего он знать не мог, были связаны воедино в одной уродливой, оболочке с пламенным лицом. Я не хотел иметь с этим ничего общего, и когда он, наконец, побрёл к своей телеге и забрался на неё, я почувствовал огромное облегчение, зная, что скоро меня отправят в сравнительно безопасные объятия Рудников.
– Сюда смотри, парень! – рявкнул сержант, сильным ударом по макушке переключая моё внимание с удаляющегося цепаря. Сержант отступил, скептически оглядывая пару измождённых негодяев. – Сорок шеков, – пробормотал он, качая головой, а потом прокашлялся, немного выпрямился и дальше говорил уже монотонно, словно часто повторял эту речь:
– Слушайте внимательно и запомните хорошенько, ибо повторять вам не будут, – начал он. – По закону Короны вы приговорены к пожизненной службе на лорда Элдурма Гулатта, милостью короля хранителя замка Лофтлин и Королевских Шахт, более известных сброду вроде вас как Рудники. Лорд Элдурм известен своим великодушием и щедростью, которые он оказывает тем, кто находится под его опекой, при условии, что они подчиняются очень мудрым правилам, установленным его уважаемым предком сто лет назад. Первое: работайте хорошо, и вас будут кормить. Второе: если совершите нарушение, то вас выпорют. Третье: если совершите нарушение повторно, то вас повесят. Четвёртое: если совершите любую попытку побега от своих обязательств честно трудиться, то вас повесят. А в остальном, – он скупо улыбнулся, как наверняка улыбался бесчисленному количеству несчастных, – вы, грязные, беззаконные засранцы, вольны делать всё, что, блядь, угодно. Здорово, правда?
Он повернулся и подозвал пару охранников. Как и солдаты на дороге, все они носили одинаковые серо-чёрные ливреи, хотя эти вели себя заметно менее напугано. У тех присутствие цепаря приглушало привычную им жестокость, а этих ничего не сдерживало. Осознав повышенный риск, я опустил взгляд, как подобает подчинённому, и ткнул Торию, чтобы она тоже перестала зыркать своими слишком умными глазами.
– В сарай их, и покормите пару дней, а уж потом отправляйте, – проинструктировал сержант двух охранников. – Иначе они и пары недель не протянут, а его светлость в последнее время ругается из-за потерь.