Партизанская богородица
Шрифт:
— Скажите этому, как его...
— Илья Федосеич Голованов, — напомнила попадья.
— ...Голованову, что хороша брусника. А вы, отец Феоктист, запишите мне названных вами в памятку.
Отец Феоктист тут же встал из-за стола и через минуту принес из соседней комнаты продолговатый листок розовой бумаги.
Капитан прочел, перегнул листок пополам, положил в нагрудный карман френча и усмехнулся.
Фамилии Голованова в списке не было.
После
За околицей солдаты разложили костер. На звук тальянки собрались парни и девки. Парней немного. Не то попрятались, не то неурожай на них в селе Перфильево. Парни стояли грудкой и, казалось, сами не рады были, что пришли. Девки держались смелее. И когда гармонист, ефрейтор Куркин, оборвав «На сопках Маньчжурии», лихо рванул польку-бабочку, девки пустились в пляс в паре одна с другой, а самые отчаянные — и с солдатами.
— Вас не привлекают танцы на лугу? — спросил капитан.
Сонечка помотала кудряшками.
— Нет. Пойдемте на берег.
Идти с ней под руку было неудобно. Она значительно ниже ростом, и никак не приладиться к ее мелким шажкам.
Сонечка сочувствовала капитану и, чтобы вознаградить его, старательно прижималась к нему.
Капитан понимал, что отказа не будет, рука его давно уже вела себя нескромно, — но не подгонял время. Так интереснее. Он знает, чем все это закончится, а она еще не уверена — пусть поволнуется. Так вкуснее...
— Гавриил Александрович, вы были на войне?
— Был.
Медленно двигаясь, как приклеенные друг к другу, прошли еще несколько шагов. А все-таки она волнует, эта пухленькая Сонечка...
— Гавриил Александрович, а вы убивали? Вы сами?
— Убивал.
Сонечка вздрогнула всем телом.
— Ах!
И тут же сказала жалобно:
— Пойдемте домой. Я озябла.
У ворот остановились в тени от дощатого козырька.
Капитан поцеловал Сонечку. Она крепко стиснула его шею.
— Где ты спишь?
— Наверху... в летней горенке.
— Одна?
Она кивнула.
— Не запирай дверь. Иди. Я еще пройдусь.
— Ты сдурел, Федор!
— Отстань! Своя голова на плечах.
— Дурень, одна ведь! И тую сам в петлю суешь!
— Отстань, Петруха! Не хватайсь!
Федор с сердцем оттолкнул брата, вырвал винтовку, шагнул к порогу.
Петруха с отчаянием смотрел на него. Силой не удержать. Силы Федору одному на троих отпущено.
— Дарья! — обернулся к заплаканной Федоровой жене. — Ты чего молчишь!
— Федя! — взмолилась Дарья. — Не ходил ба...
— А ну вас всех! — разъярился Федор. — До могилы я к ней прикипел, да? Отвоевался я,
— Мертвый не вспашешь! — тоже наливаясь яростью, закричал Петруха, загородил брату дорогу.
Но Федор отшвырнул его от двери и выбежал из избы.
Надо было торопиться. Все, поди, уже сдали. А в таком строгом деле тянуть ногу опасно.
И Федор кинулся крупным шагом, вобрав в плечи кудлатую голову, ровно преследуя кого-то.
— Фединька, вернись! — в печальном страхе крикнула вдогон Дарья.
Жалобный ее крик словно веревочкой захлестнул горло, остановил на миг. Федор тяжело сжал челюсти, матюгнулся, мотнул головой, разрывая невидимую, но цепкую веревочку.
На улице было пусто. Ни единой души. Только на высоком крыльце пятистенного дома несколько солдат.
Фельдфебель Барсуков сидел в красном углу, упираясь в стол плотно сжатыми кулаками.
Глубокий шрам, разваливший левую бровь, приспустил ему веко, и взгляд был тяжелый, подозревающий.
— А ну дай сюда! — Он встал из-за стола, взял протянутую Федором винтовку.
Осмотрел внимательно. Вынул добротно смазанный затвор, глянул на свет в дуло.
Винтовка была в порядке.
— Где взял?
— С фронта принес.
— Давно ли?
— Летось, в успенье вернулся.
— Летось?.. В успенье?.. — угрожающе тихо переспросил фельдфебель.
Он резко шагнул вперед, на Федора. Звякнули три медали на его широкой груди.
— Почему до сих пор не сдал? Партизанам берег!
И наотмашь стегнул затвором Федора по лицу.
Федор качнулся, но устоял. Кровь из разбитых губ потекла по крутому, давно не бритому подбородку.
— Ты пошто же так-то?..
Несправедливость, казалось, только поразила, но не испугала и не разъярила его...
— Взять! — будто выплюнул фельдфебель.
Двое солдат проворно подскочили, вознамерились заломить руки за спину.
Федор отбросил их.
Тогда третий, маленький, смуглый, кошачьим прыжком подскочил сзади и рукояткой нагана ударил Федора по темени.
Потом схватили под руки, поволокли в заднюю горницу. Швырнули на голый топчан.
...Очнулся Федор, когда в лицо плеснули ведро холодной волы.
Открыл глаза. Приподнялся на локте.
— Жить хочешь — не придуривай! — сказал фельдфебель. — Говори, кто из ваших в партизанах.
Федор молча смотрел на него.
— Говорю, не придуривай! — Фельдфебель закричал. — Небось, развяжем язык!
— Прости, Петруха, виноват я перед тобой, — не то простонал, не то всхлипнул Федор и, уронив голову, ткнулся лицом в грязный топчан.