Паутина
Шрифт:
Я поймала себя на том, что, несмотря на усталость, не могу отвлечься, не могу позволить себе отстраниться от происходящего. Даже если бы я попыталась, мне бы не дали. Роменский легко переключал внимание с одного студента на другого, не давая спрятаться за спинами однокурсников. Его не устраивали дежурные ответы, которые можно было прочитать в учебнике. Он требовал размышлений, личного взгляда, умения аргументировать свою точку зрения.
В аудитории царила особая, напряженная тишина — не та, что возникает от скуки, а та, что рождается от сосредоточенности.
Дарья исподтишка взглянула на меня, её губы дрогнули в едва заметной усмешке. Я поняла, что она читает меня как открытую книгу. Ей было ясно, что, несмотря на мое внутреннее сопротивление, я тоже втянулась.
– Так, - он снова обернулся к нам, - кузнечики, какой метод вы выберете для определения уровня экспрессии гена и почему?
Тишина была ему ответом. Даже заинтересованные девушки слегка втянули головы, страшась, что его взгляд упадет на них.
Он быстро обвел глазами зал.
– Романова.
Я слегка вздрогнула, не сразу поняв, что обратился он ко мне и по отцовской фамилии. Подняла голову и встретилась глазами с холодным, отстранённым взглядом темных глаз. Позади раздались приглушенные смешки – кто-то, не знаю кто, видимо радовался моему потенциальному провалу.
Злость захлестнула с головой.
– Количественная ПЦР. Я выберу количественную ПЦР, - сквозь зубы ответила ему.
– Почему? – ровно продолжил он, наваливаясь на свой стол и скрещивая руки на груди.
– Обычная ПЦР покажет только наличие или отсутствие экспрессии гена. Количественная позволяет измерить уровень экспрессии и сравнить его между разными условиями.
– Хорошо, - голос не выражал ничего, он снова отвернулся к проектору и продолжил лекцию.
Я перевела дыхание, испытывая невероятное желание повернуться к недоброжелателям и показать им фак.
— Красиво, — вдруг раздалось у меня над ухом. Лена, даже не поднимая головы от тетради, наклонилась ко мне и, пользуясь тем, что Роменский уже отвернулся, небрежно вскинула средний палец в сторону завистников.
Я не удержалась от улыбки, но всё же погрозила ей пальцем в притворном укоре.
— Пусть подавятся, — фыркнула она, пожав плечами и снова сосредотачиваясь на записях.
Прозвеневший звонок прокатился по залу волной облегчения. Несколько студентов даже выдохнули вслух, а кто-то довольно громко захлопнул тетрадь, намекая, что всё — пытка закончена.
Но Роменский, казалось, вообще не обращал внимания на реакцию аудитории. Он абсолютно неспешно повернулся к нам, словно звонок его вообще не касался.
— На следующей лекции — коллоквиум. Готовьтесь, — холодно произнёс он, глядя прямо в зал, как будто видел каждого из нас насквозь.
В аудитории раздался единодушный стон. Кто-то тихо ругнулся, а несколько студентов обменялись растерянными взглядами.
—
Ответа не последовало.
Роменский даже не посмотрел в сторону говорившего. Он просто выключил проектор, собрал бумаги и, не теряя ни секунды, направился к выходу.
Казалось, вопрос о том, справимся мы или нет, его совершенно не волновал.
– Ебушки-воробушки, - прокомментировала Лена, вздохнув, - вот вам, девочки, и красавчик.
Я обернулась к Дарье, а вот она, молча прищурив глаза, смотрела в след ушедшему Роменскому, а потом перевела глаза на меня. И в них я прочитала немой вопрос.
8
Один день плавно перетекал в другой, похожий на предыдущий, как брат-близнец. Серый дождь, холодное, стальное небо без проблеска света, пронизывающий ветер, от которого хотелось кутаться в шарф даже в помещении. Всё вокруг стало каким-то приглушённым, словно жизнь утратила свои прежние краски, а звуки — привычную четкость.
Я училась жить без отца.
Эти слова звучали в голове слишком чуждо, слишком неестественно, словно не о моей жизни. Но каждый новый день лишь подтверждал их правдивость. Его больше не было — ни дома, ни в телефонных звонках, ни в раздражающе строгих советах, которые я привыкла пропускать мимо ушей. Не было даже той уверенности, что стоит мне наткнуться на слишком сложную задачу, как я смогу спросить, услышать, получить ответ.
Теперь я должна была справляться сама.
Я шла по улице, чувствуя, как мелкие капли дождя цепляются за ресницы, но не поднимала капюшон. Дождь, холод, промозглая осенняя сырость — всё это казалось ничем по сравнению с той пустотой, что застряла внутри меня, осев комом в груди.
В университете всё шло по расписанию. Лекции, семинары, разговоры с подругами, новые задания. Всё как обычно, всё знакомо, но при этом так чуждо. Люди говорили со мной, но мне казалось, что их слова проходят мимо, не задерживаясь в сознании. Я даже смеялась иногда, не могла сдержаться от острых перепалок подруг, но этот смех умирал во мне так же быстро, как и рождался. Стоило мне переступить порог нашей пустой квартиры, как весь мир оставался где-то вдалеке от меня, огражденный тяжелой, отделанной деревом дверью. Дверью за которой остались только я, мама и бабушка.
Неделя, вторая… Дни сменяли друг друга, но ничего не менялось. Мама все еще оставалась в своем странном, похожем на сон состоянии, словно застряв где-то между реальностью и забвением. Она почти не реагировала на происходящее, её движения были медленными, взгляд пустым, словно она разучилась видеть и чувствовать. В нашей семье она теперь была как ребенок — беспомощный, нуждающийся в постоянной заботе. Бабушка взяла на себя этот груз, присматривая за ней, пока я была в университете, но мне было страшно от одной мысли, что она не выдержит, что однажды ей просто не хватит сил.