Паутина

Костадинова Весела

Он не вел долгих разговоров, не тратил слов впустую, не терпел пустой болтовни. Его манера общения была лаконичной, чёткой, порой почти бесцеремонной.

Он просто делал свою работу.

И делал её чертовски хорошо.

Удивляясь самой себе я даже подругам почему-то не стала говорить о назначенной встрече. Все узнаю, тогда и скажу, а пока…. Нечего их тревожить пустяками. Тем более, что Дашка снова ходила мрачнее тучи, а на ее левой руке синели яркие синяки, оставленные сволочью отчимом.

На долю секунды прикрыла

глаза – с этим надо что-то делать. Смерть отца перевернула не только мою жизнь. Бабушка жила теперь со мной, переезд Дашки отложился… Я винила себя, а она – ругалась на меня за это.

Ровно в час дня, на пару минут задержав дыхание, я осторожно постучала в массивные деревянные двери деканского кабинета.

– Заходи, - услышала ровный, спокойный голос Роменского.

Толкнула тяжёлую дверь и переступила порог, мгновенно оказываясь в совершенно другом пространстве. Кабинет декана отличался от других помещений университета. Просторный, строгий, пропитанный атмосферой порядка и сосредоточенности. Здесь не было ни лишних деталей, ни личных мелочей, ни беспорядочно разбросанных бумаг — всё выглядело аккуратно, подчинённое четкой системе, как и сам хозяин этого места.

Стол из тёмного дерева, массивные книжные шкафы, строгие тёмно-синие шторы, не пропускающие слишком много дневного света. В воздухе витал лёгкий, едва уловимый аромат цитрусов и уда — его запах, который я хорошо помнила. Странно, но этот запах словно подчёркивал его холодность, одновременно создавая ощущение чего-то необъяснимо притягательного.

Роменский сидел за своим столом, на звук моих шагов поднял голову от бумаг, разложенных перед ним.

— Садись, — коротко кивнул он в сторону кресла напротив.

Я подошла и осторожно опустилась в глубокое кожаное кресло, мягкое, но при этом такое, в котором невозможно расслабиться.

Пару минут он молчал, словно выстраивая в голове наш диалог, а после внимательно посмотрел на меня.

– Лиана, разбирая бумаги своего предшественника, я нашел вот это, - он протянул мне лист. – Объяснишь, что это такое?

Я взяла листок из его рук, невольно отмечая, что даже руки у него красивые. Пробежала глазами по написанному на листе четким красивым почерком тексту.

– Это… заявление, - выдохнула, - заявление Дарьи Гладких на предоставление места в общежитии. Я думала, Николай Власович его выбросил….

– Дарья ведь твоя подруга, да?

– Да… - я все еще не могла понять к чему он клонит. И зачем вытащил на свет божий это старое заявление. Почему вызвал меня, а не Дашку.

– Красивая девушка, - задумчиво заметил он, чуть прищурив глаза.

Я замерла, не сразу поняв, к чему вообще этот комментарий.

— Эм… Что?

Он не ответил сразу, снова пробежав взглядом по заявлению.

– Красивая, - снова посмотрел на меня. – Яркая. Такую сложно не заметить, согласна?

Что-то в его словах неприятно царапнуло изнутри.

Да, Дашка действительно была красива — это признавали и я, и Ленка, и даже наши недоброжелательницы. Но зависти к ней не было, никогда. Каждая из нас обладала своими преимуществами, своей уникальностью. Но впервые в жизни мне стало неуютно от того, что при мне так обсуждают подругу.

Не в компании друзей, не в безобидном разговоре, а в строгом, выверенном голосе Роменского, в его внимательном, оценивающем взгляде.

— Красивая и серьёзная, — продолжил он, словно размышляя вслух. — И контрольную написала лучше всех вас.

Я почувствовала, как начинают гореть уши.

— Это к чему вообще? — спросила резко, не в силах сдержать напряжение.

Роменский чуть приподнял брови, но голос его остался ровным, абсолютно спокойным:

– Ты мне скажи, Лиана. Почему такая красивая девушка, имеющая жилье в городе искала место в общежитии? И почему у меня на столе ее заявление о работе в лаборатории младшим лаборантом? Почему даже в теплую погоду она носит свитера с длинным рукавом? Почему, когда мальчишки бросают на нее взгляд – отворачивается?

Я ошалело молчала, понимая, что этот человек не просто наблюдает за нами – он читает нас как открытые книги. Дашка никогда не жаловалась на свою жизнь, она старалась сохранить хотя бы видимость нормальности. Но этот человек за один месяц считал то, что знали только мы – ее самые близкие подруги.

Или… дело было в другом?

Мне стало невыносимо жарко в этом кабинете. Полыхали уже не только уши, но и щеки.

– Лиана? – чуть поторопил меня Роменский.

– Игорь Андреевич, вам лучше поговорить с ней, - я встала с кресла.

– Нет, - резко ответил он. – Сядь и рассказывай.

Я медлила, но он не отводил взгляда.

— Лиана, — повторил он, чуть мягче, — сядь.

Я стиснула зубы, но всё же опустилась обратно в кресло, сжимая пальцы в кулаки.

Роменский поднялся и подошёл к окну, бесшумно приоткрыв створку. В кабинет ворвался свежий, мокрый воздух, наполненный запахом дождя и осенней прохлады, разбавляя терпкий аромат цитрусов и удового дерева.

— Ты же понимаешь, — его голос стал чуть тише, словно он не хотел пугать, хотел объяснить, — что есть вещи, которые ни одна девушка постороннему мужчине не расскажет.

Вот значит как, ледяной декан...

Я внимательно наблюдала за ним, пока он, отвернувшись, смотрел на мокрый университетский двор, сложив руки за спиной. Что-то в его позе, в этом кажущемся безразличии, казалось обманчивым.

— Ты — её самая близкая подруга, — он повернул голову, снова посмотрев на меня. — Если есть что-то, что я должен знать...

Я не выдержала, перебила его:

— У Дашки большие проблемы дома. Очень большие. Её отчим… невменяем.

Роменский не изменился в лице, но в глазах промелькнула едва уловимая тень.