Паутина
Шрифт:
Но женщина на том конце разговор завершать не торопилась.
– Лиана, - наконец медленно сказала она. – Ваша мама вытаскивала меня из бездны. Если… я могу хоть как-то помочь….
Так странно прозвучали эти слова. За последние недели о том, каким замечательным человеком был мой отец я узнала много, но почти никто не говорил со мной о маме. О той маме, которую я знала раньше. Решительной, доброй, сильной.
– Что она сделала? – вопрос вырвался сам собой.
– Лиана, - тихо ответила женщина, - у вас сейчас своих проблем хватает, - голос ее дрогнул, словно она едва
– Расскажите, - мне внезапно стало невероятно важно узнать это о маме.
— Лиана… — женщина всхлипнула, на мгновение замолчала, прежде чем произнести: — У меня умерла внучка…
Эти слова ударили, как холодная волна. Я сжала губы, не зная, что сказать.
— Ваша мама… — женщина перевела дыхание. — Она была рядом в тот момент, когда никто другой не мог быть. Она… она спасла меня, когда я уже не видела смысла жить. Познакомились случайно и только она нашла для меня слова…. Сын мой…. Он словно сам умер вместе с дочкой… ох…. Прости меня, дорогая, не до этого тебе сейчас….
Я молчала, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Эта разрывающая боль внутри – она знакома этой женщине.
— Как вы живёте с этим? — глухо спросила я, даже не осознавая, что говорю вслух. Не думая о том, насколько личный, болезненный вопрос задаю человеку, которого ни разу в жизни не видела.
Женщина на другом конце провода какое-то время молчала, а потом тихо ответила:
— Сначала я не жила.
Простые слова, но в них столько пустоты, что внутри что-то дрогнуло.
— Просто существовала. Долго. Ощущение, что ты внутри тёмного мешка, и выхода нет. Потом… начала, Лиана. Просто мелочами заниматься. День прожила — и хорошо. Неделя прошла — и ладно. Месяц выдержала — и уже достижение.
Я слушала, вцепившись пальцами в мягкую ткань отцовского свитера, и внутри словно что-то переворачивалось.
– Сын… опять же…. Он у меня сильный, но одной силы мало…. Его поддерживала. А он – меня. Друзья у нас хорошие…. С мамой твоей познакомилась… шаг за шагом. Шаг за шагом, дорогая.
Шаг за шагом.
Голос этой женщины внезапно стал для меня успокоением. Он был как журчание ручейка, как шелест листвы от ветра. Она знала о чем говорила и знала мою боль.
– Хорошая моя, - тихо позвала Наталья, - береги мамочку. Она у тебя золотая. Прости, что побеспокоила….
– Нет, - ответила очень быстро, стараясь не обидеть. – Все в порядке. Вы звоните…. Маме когда лучше станет, я обязательно вам скажу.
– Хорошо… - отозвалась Наталья, - ты себя береги. И если помощь нужна…. Дома, с мамой…. Я ведь уже на пенсии, время у меня есть… чем смогу всегда помогу. Верю я, Лиана, что вся эта боль на богом не просто так послана…. Как испытание….
– Хорошо, - ответила, чувствуя опустошение внутри, но не дежурно. – спасибо вам.
Помолчала секунду.
– Вы звоните, Наталья, - сама не зная почему вдруг добавила я. Может быть потому что впервые за эти недели говорила с человеком на одном языке.
– Спасибо, дорогая. Обязательно, - отозвалась женщина и положила трубку.
Я глубоко вздохнула, закрывая глаза.
9
—
Холодный голос декана поймал меня, как только я вошла в корпус, спеша с одной лекции на другую.
Я вздрогнула, хотя старалась не подавать виду. Развернулась медленно, собираясь с мыслями, и встретила его взгляд — привычно холодный, равнодушный, оценивающий.
— Да, Игорь Андреевич, — ответила я спокойно, стараясь не выдать удивления.
– Зайдешь ко мне после обеда, - холодно велел он.
Нахмурилась, не понимая причины столь внезапного приглашения, но прежде чем смогла что-то спросить, сбоку донесся тихий, насмешливый смешок.
Марина Ломова.
Я не повернула головы, но почувствовала, как она вперила в меня взгляд, полный ядовитого любопытства.
— Хорошо, — сказала ровным голосом, стараясь не подать вида, что подобное внимание декана вызывает у меня вопросы. Обреченно кивнув, все же не удержалась и машинально отметила про себя, что он, как всегда, выглядел безупречно.
Роменский уже собирался подниматься по лестнице, но внезапно остановился. Медленно развернувшись, он бросил взгляд не на меня, а на Ломову.
— Ломова.
Она вздрогнула, вжимая голову в плечи, и мгновенно стерла с лица ехидную улыбку.
— Вы зайдёте в четыре. Результаты вашего коллоквиума имеет смысл обсудить отдельно.
Голос его прозвучал холодно, без единой лишней эмоции, но этого хватило, чтобы Марина заметно побледнела.
Теперь пришла моя очередь ядовито улыбнуться. Впрочем, это не отменяло того факта, что назначенная встреча с Роменским тревожила меня куда больше. В принципе, за собой я не замечала косяков — с учёбой всё было в порядке, дисциплинарных нарушений не было. Значит, разговор явно пойдёт не о прошедшей контрольной.
Если он начнёт расспрашивать о том, как я справляюсь, просто встану и уйду. Не его собачье дело.
Одна только мысль о том, что этот холодный, безупречный человек может испытывать ко мне постыдную жалость, переворачивала всё внутри. Мозгом я понимала, что он — давний друг отца, и в каком-то смысле не может остаться равнодушным. Хотя… если кто и мог — то это он.
За первый месяц нового учебного года очарование новым деканом стремительно пошло на убыль. Первая волна восхищения, окутанная шёпотом восторженных студенток и оценивающими взглядами преподавателей, разбилась о холодную, неприступную реальность. За внешней привлекательностью мужчины скрывалась ледяная, отточенная до совершенства сдержанность.
Безразличие было его привычным состоянием, и никто, казалось, не мог пробить эту стену. Даже признанные красавицы и умницы университета, те, кто привык видеть вокруг себя восхищение и особое отношение, быстро остыли, столкнувшись с его ровной, абсолютно безэмоциональной манерой общения. Особо рьяных, как говорили, он осаживал с обескураживающей прямотой — так, что после этого они не могли даже глаза поднять.
Роменский не флиртовал, не делал комплиментов, не улыбался без причины. Никого не выделял, никому не потакал. Он не пытался понравиться, не заводил дружеских бесед, не стремился стать «своим» ни для студентов, ни для коллег.