Пеликан
Шрифт:
Днем он отправился за Лайкой. В обед, когда Тудман был еще на службе. Андрей побаивался встречи с человеком, которого шантажировал и который после несчастного случая проявил такое участие. Узкий переулок, где жил Йосип, Андрей знал, конечно же, досконально. Узкую полоску голубого неба над головой пересекало хитросплетение проводов и бельевых веревок. Другие электрические кабели, отчасти скрученные в мотки шириной с кулак, были хорошо закреплены на стенах.
Ни звука, все ставни закрыты. На одной из самых высоких веревок болтаются темные брюки, подвешенные за штанины; Андрею вспомнился дуче,
Открыла жена Тудмана — такая маленькая, что Андрей даже невольно присел и наклонился, чтобы казаться не таким огромным.
— Чего тебе? — спросила она решительно, широко расставив на плитке ноги в резиновых сапогах.
Андрей поймал себя на странной фантазии: она мамаша в борделе, а ему нужно озвучить свои предпочтения и сумму, на которую он готов раскошелиться. Хотя в борделе он ни разу не бывал, а госпожа Тудман на даму легкого поведения определенно не смахивала.
— Мою собаку, — сказал он.
— Собаку? Какую еще собаку?
Жена Тудмана смотрела на него тревожными ярко-голубыми глазами, и Андрей подумал, что она, может, и не шлюха, но точно опасна.
— Лайку, — уточнил он и в качестве доказательства поднял тонкий кожаный поводок, который принес с собой.
— Ты не из полиции нравов?
«Неужели она все же…» — растерянно подумал Андрей.
— За моим мужем. Он животное. Не пропустит ни одной юбки.
— Да нет же, — отмахнулся Андрей.
Она стала раскачиваться и, загадочно улыбаясь, смотрела на гостя.
— Я знаю, кто ты. Ты большой гренадер.
— Я почтальон, — возразил он.
— В форме — нет. Тогда ты красивый солдат, о котором мечтают все девчонки.
Топая резиновыми сапогами по плитке и резко повернувшись на девяносто градусов, она неожиданно освободила проход и приняла солдатскую стойку.
— Можете пройти! — отрапортовала она.
Совсем чокнутая, подумал Андрей и вошел.
У него было мало времени, чтобы запомнить обстановку, хотя личная жизнь мужчины, которого он шантажирует, его интересовала. Но тем не менее он понимал, что эта безобразная люстра из оленьих рогов, этот деревенский комод, эта блеклая картинка Эйфелевой башни — имущество человека, который, возможно, спас ему жизнь.
— Там. Там внутри, — сказала жена Тудмана, отодвигая ногой пластмассовую бельевую корзину и берясь за дверную ручку. — Знаешь, как меня зовут?
— Нет, госпожа Тудман.
— Все забыли мое имя. Никто не называет меня по имени. А меня зовут Любица. Просто хотела, чтобы ты знал.
Собака сидела не так, как должны сидеть собаки, а на крупе, широко расставив лапы и выставив напоказ лысые розовые ляжки. Андрей сразу заметил, что она сильно растолстела. Живот с маленькими сосками чудовищно раздулся.
— Лайка! — позвал он в надежде, радуясь предстоящей встрече.
Она посмотрела на него взглядом, полным паники, но не шевельнулась.
Спустя полчаса Андрей сидел в позе лотоса на ковре в спальне Тудмана и собирал пазл с Катариной. Он, конечно, слышал, что ребенок умственно отсталый, но все оказалось не так уж и плохо. Девочка находила нужные элементы пазла проворнее, чем он. Когда он вошел, она протянула ему руку и спросила, как его называть.
— Называй меня дядя Андрей, — предложил он.
Во время игры
— Лайка, ко мне! — приказал он, подняв поводок.
— Нет, нет! — воскликнула Катарина. — Жеребенка! Жеребенок должен вернуться!
— Ладно, — согласился он и на этот раз старался, поэтому жеребенок пони с желтым цветком в губах возник довольно быстро.
Когда Андрей снова взялся за поводок, Катарина обняла Лайку тоненькими ручками и спросила тихим голосом, нельзя ли песику остаться и подождать его здесь.
— А кто сказал, что я опять приду? — удивился он.
— Я, я! — воскликнула она. — У меня есть еще один огромный пазл. С Римом!
Когда он встал, мотая головой, она прижала к себе Лайку, а та принялась жалобно скулить; сложно сказать, кого она боялась больше — девочку или его.
— Всего две недельки, дядя Андрей, или одну, или денек…
— Я заберу собаку попозже, хорошо, Любица? — крикнул он в сторону кухни и направился к выходу.
— Да, да, — напевая, ответила она, — только если снова придешь в форме!
Целую неделю накануне Дня нации народ встречал множество гостей, а на этот раз Социалистическая Федеративная Республика отмечала двадцатилетие, поэтому фуникулер ожидала новая волна интереса. Юных пионеров из окрестных деревень расселили в молодежном лагере, гостиницы оказались переполнены ветеранами, а напарник Йосипа Анте Драгович, пожилой мужчина с висячими усами и огромными ушами, получивший эту должность как член партии с сорокалетним стажем, сейчас обслуживал другой вагон. Без собственной формы, но зато в запасной фуражке Йосипа. Он был глухонемым.
Каждые четверть часа Йосип и Анте пересекались в середине маршрута, но никогда не здоровались, в отличие от усердно махавших друг другу пассажиров.
Стояли чудесные безоблачные весенние дни, поэтому перед кассой собралась непривычная очередь.
Лицо Анте с обвисшими усами было, по обыкновению, сурово, и даже Йосип при исполнении держался сухо и формально — ничто не выдавало в нем потаенного чувства гордости. Пассажирам разрешалось громко смеяться, разговаривать и показывать друг другу достопримечательности: турецкую крепость вдали, бледные очертания островов на горизонте, купола церкви Святой Анастасии, нефтяной танкер, но Йосип держал руку на тормозном рычаге и смотрел прямо на рельсы. Может, для пассажиров это всего лишь веселое развлечение, но несправедливо думать, что полные вагоны и непрерывная занятость ничего не значат для него лично. Никто не знал, что вне этих популярных дней он порой неделями был своим единственным пассажиром, когда поднимался к памятнику героям пообедать и спустя час ехал вниз. И что в начале и в конце дня приходилось сначала подняться, а потом спуститься по крутой тропинке, чтобы пополнить водяной балласт верхнего вагона. Йосипу Тудману нравилось, что так много людей видит его в роли начальника фуникулера. Он открывал и закрывал двери, решал, кому войти, а кому еще подождать своей очереди, отточенными движениями присоединял и отсоединял водяной шланг и наслаждался восторгом, который выказывала молодежь, оценив гениальность механизма водяного балласта спустя почти столетие после строительства фуникулера.