Пеликан

Дриссен Мартин Михаэль

Строго говоря, его форма уже не была служебной, но он все равно носил свою ленточку ордена Югославской народной армии. Многие старые ветераны, которым он почтительно предлагал места с лучшим видом — задние скамейки при подъеме и передние при спуске, — были увешаны медалями. Открывая или закрывая двери, он всегда отдавал им честь, и те, кто был помоложе и лучше видел его маленькую ленточку, обычно отвечали на приветствие.

Чудесное время. Вот бы пригласить Яну увидеть его во всей красе, но он не решался. При всех великолепных чертах характера она не относилась к тому типу женщин, что способны устоять перед соблазном публично похвастаться приятельскими отношениями с начальником фуникулера, и, разумеется, такая светская львица из Загреба была бы в этом обществе слишком заметной.

А приди ей в голову надеть нейлоновые чулки… А она уж точно на такое способна! Зато он согласился, чтобы Шмитц, который хорошо зарабатывал на снимках пассажиров — те оплачивали их заранее, получали квитанцию, а на следующий день забирали фотографии в его ателье, — проявил пару удачных кадров с ним, эти снимки он ей и покажет.

По прогнозу в течение дня обещали дождь, но на радость Йосипа небо было ясным, и зазубренные серые вершины гор четким контуром возвышались на фоне безупречной синевы. Солнце стояло уже низко и слепило с моря широкой сверкающей полосой, когда с последней группой пришел Марио. Очередной повод для Йосипа радоваться, что он не пригласил Яну. Марио — неисправимый бабник и точно начнет к ней приставать.

Еще в этой группе Йосип заметил своего бывшего командира, легендарного полковника Николу Модрича, под командованием которого сражался на горных перевалах у города Сень. Шмитц тоже прибыл наверх со штативом и всем остальным, потому что такой высокий гость просился на фотографию у памятника героям.

Сердце Йосипа забилось сильнее, когда полковник позвал их с Марио присоединиться к групповому снимку на мраморных ступенях. Если бы только Яна видела…

Марио, который приехал в добротном темно-синем костюме, но без галстука, повязал галстук Шмитца.

Так три несгибаемых пожилых мужчины — все в солнечных очках из-за низкого солнца, отбрасывавшего им под ноги тень фотографа, — позировали перед памятником самим себе.

Когда вагон спускался, приближаясь к месту пересечения, Йосипу не давала покоя только одна вещь, а именно конверт с деньгами во внутреннем кармане кителя, который после дежурства нужно было оставить под проклятым бетонным блоком на обочине улицы Миклоша Зриньи.

Вагоны неизменно элегантно разошлись, встав ненадолго каждый на собственный путь. Анте не поздоровался, Йосип тоже.

В другом, поднимающемся вагоне сидел Андрей.

Он специально выждал, когда настанет черед Анте, и выбрал место у окна с видом на север, чтобы Тудману труднее было его заметить.

В его внутреннем кармане лежал конверт с деньгами, который по указанию шантажиста он должен был оставить где-то у высоковольтной мачты на холмах.

Тот апрельский день 1988 года стал началом их зависимости друг от друга.

Часть третья

Андрею выдали новый велосипед, и он снова вышел на службу. Йосип каждые шесть недель ездил к Яне, успокаивая себя тем, что ежедневные упражнения по подъему к памятнику героям, чтобы пополнить балласт верхнего вагона, приносят хоть какую-то пользу: поддерживают его в форме для возлюбленной, пусть и не юной, но все же намного моложе его.

В первые месяцы того года начались и первые серьезные политические беспорядки не только в Косово, где росло сопротивление сербской экспансии, но и в самой Хорватии; ситуацию усугубляло то, что следующим председателем президиума снова стал серб, хотя по регламенту полагалось назначить уроженца из другой части республики.

Оба мужчины все меньше переживали из-за того, что оказались жертвами шантажа. Более или менее свыкнувшись с невольными ежемесячными тратами, они возмещали убытки, требуя новый платеж у собственной жертвы. Так возник своего рода денежный круговорот. Суммы, которые они друг у друга вымогали, росли вместе с инфляцией, что казалось вполне естественным и в некотором смысле даже успокаивало, свидетельствовало о том, что визави — надежный и трезвомыслящий деловой партнер.

Андрей все так же ездил в казино в Риеку, где постоянно останавливался в трехзвездочном отеле — получше уровнем, чем в тот первый раз, когда он отдавал в проявку фотографии. Доверенную ему почту он на всякий

случай больше не вскрывал, и этого дополнительного дохода ему явно не хватало. Особенно учитывая новое дорогое увлечение — эксклюзивный односолодовый виски. Бутылочки, предназначавшиеся для Марио, он выпил сам, и все вкусы так ему понравились, что он купил себе в Риеке по целой бутылке каждой марки. Самое простое решение — требовать больше денег у Тудмана. Делал он это без охоты — в шантаже Тудмана с самого начала не было ничего личного, к тому же этот человек, возможно, спас ему жизнь. По сути, во всем виноват преступник, который шантажировал его самого за ошибки, совершенные когда-то в прошлом, хотя чувства вины Андрей уже давно не испытывал. В профсоюзной газете даже напечатали статью, избрав его работником месяца за то, что после тяжелой производственной аварии он так быстро приступил к работе. Порой его приводил в ярость тот факт, что подонок воспользовался его немощным состоянием, пока он лежал в больнице с жуткой травмой. Выяснить, кто это был, так и не удалось. Даже когда субботним днем Андрей появился в кафе «Рубин», чтобы поблагодарить всех своих спасителей и проставиться, отчеты о происшествии оказались до такой степени запутанными, тщеславными и противоречивыми, что, когда речь заходила о том, кто, что и когда делал, показания расходились, не приближая его к разгадке ни на шаг. К тому же мужчины не особо хотели погружаться в детали. Они все были его спасителями и помощниками, но, конечно, Марио и Тудман, остановившие кровотечение, сыграли главные роли. Последнего, кстати, в тот день не было, о чем Андрей знал заранее, поскольку фуникулерщик опять уехал на автобусе в Загреб. Никогда ранее не посещавший их кафе, теперь Андрей, по сути, оказался включен в круг завсегдатаев, куда, вероятно, входил и его Иуда. Новые приятели интересовались мнением Андрея о футбольных матчах и фестивале «Евровидение» и от всего сердца приглашали заходить чаще.

Их встреча не могла откладываться бесконечно, как бы они ни противились, хотя бы потому, что Лайка по-прежнему жила у Тудманов и приходилось все время договариваться. Столкнулись они неожиданно.

Андрей отправился к Тудману домой навестить Лайку и Катарину, рассчитывая, что Йосип, как обычно, сидит за кассой. Но памятник и даже верхний вагон полностью скрылись за низкими облаками, и Йосип понял, что в такой пасмурный день пассажиров можно не ждать. Он закрыл кассу и пошел домой раньше.

Жена возилась на кухне, сильно гремя кастрюлями и сковородками. Поразительная демонстрация домашнего прилежания — она никогда не готовила.

На ковре в его спальне Катарина и почтальон складывали пазл. Она — в фуражке почтальона, наполовину закрывающей ее личико. Собака лежала на спине в его постели, оскалив острые зубы.

Андрей смущенно поднял глаза, да и сам Йосип не сразу нашелся что сказать поражающему воображение молодому великану, по-отечески играющему с его дочуркой. Мысль о том, что он шантажирует этого доброго юношу, больно кольнула в сердце.

К счастью, Катарина вскочила, разрешив неудобную ситуацию. Она стала возбужденно танцевать, обеими руками придерживая слишком большую фуражку.

— Смотри, папа, что мы делаем с дядей Андреем! Ну посмотри же!

Радуясь, что можно отвлечься, он бросил взгляд на пазл на ковре и растерянно заморгал.

Все было не так. На куполе Святого Петра красовалась задняя нога белой кобылы, а где-то внизу фрагментарный жеребенок жевал половину желтого цветка. Другие части картины были белыми, потому что детали вставили рубашкой вверх.

— Здорово, да? Здорово, да? — радовалась Катарина.

Андрей тем временем встал, поправил пиджак и, извиняясь, улыбнулся:

— Да, это что-то новенькое. Я обнаружил, что оба пазла одного производителя и элементы подходят… вот почему.

— А, точно, теперь я понял, — ответил Йосип.

Андрей собрал волю в кулак и протянул руку:

— Господин Тудман, я хочу сердечно поблагодарить вас за то, что вы заботились о моей собаке и спасли мне жизнь.

— Ничего особенного, господин Рубинич, каждый поступил бы так на моем месте, — сказал Йосип, пожимая протянутую руку.