Пепел. Гори оно все...
Шрифт:
Она встала и тихо вышла на кухню.
– Проснулась, маленькая, - проворковала хрупкая старушка с седыми волосами, сама похожая на маленькую птичку. – Как ты?
Альбина прислонилась к косяку и вздохнула.
– Больно….
– Раны они всегда болят, - покачала головой женщина, переворачивая на сковородке золотистые оладушки. – И долго. Даже когда их лечишь…. А твои, Алюш, только солью посыпают…. Стерва эта…. Сестричка твоя, всегда сукой была, только ты этого не замечала. У Али новое платье? Аля, тебе не идет, нужно забрать.
– Теть Кать….
– Знаю, маленькая, знаю. Я зло сейчас говорю, несправедливо… и в Эльке хорошее есть… но мне все равно, понимаешь. Избаловали ее и ты, и мамаша твоя, камаз дерьма ей на голову! Ай, - махнула рукой Катерина, - что сейчас говорить…. Я вам ягод привезла, овощей… ты вся белая, почти прозрачная стала – в гроб краше кладут. Этот бугай тоже на тень похож стал…. За неделю всего….
Альбина села за потертый стол и машинально стала чистить ягоды крыжовника, привезенные мамой Димы. Ягодка за ягодкой. Убирала хвостики и плодоножки, не замечая, как самые зрелые тетя Катя подсовывает ей в рот.
– Теть Кать…. Что там с заявлением?
Женщина тяжело вздохнула и горько головой покачала.
– Вот и стала на старости лет уголовницей, маленькая. Хулиганство мне вменяют. И нанесение легкого вреда…. А я ей всего лишь пощечину зарядила, стерве такой. Эх, жаль оглобли под рукой не оказалось. Если уж судить будут, так хоть бы оторвалась напоследок! Отвела душеньку…
Альбина невольно опустила голову.
– Они заберут заявление, - глухо сказала она. – Заберут. Я заставлю….
– Кто, Анька? – фыркнула Екатерина. – Она павлинихой ходит, дочка такого парня нашла! Он ведь… - женщина прикусила губу и отвернулась к сковородке.
Альбина замерла, её пальцы сжали ягоду так, что сок брызнул на стол.
— Они приезжали, да? — едва слышно спросила она, её голос дрожал, как тонкая нить, готовая порваться.
Тётя Катя не ответила сразу, только кивнула, её взгляд был прикован к шипящему маслу. Тишина повисла, как тяжёлый занавес, и Альбина почувствовала, как её сердце сжимается.
— Зачем? — выдохнула она, её голос был почти шёпотом, но в нём была боль, которую она не могла сдержать.
— Аль… — начала тётя Катя, но замолчала, её рука замерла над сковородкой.
— Зачем, тётя Катя? — Альбина повысила голос, её глаза сверкнули, полные отчаяния и гнева. Она сжала кулаки, её ногти впились в ладони, но она не чувствовала боли — только пустоту, что росла в ней.
Тётя Катя вздохнула, её плечи опустились, и она повернулась к Альбине, её лицо было полно горечи.
— Подарки твоей матери привезли… — тихо сказала она, её голос был тяжёлым, как будто каждое слово давалось с трудом. — Продукты, посуду… И… он руки Эльки попросил…
Альбина знала это — Ярослав рассказал ей вчера, но слова тёти Кати всё равно ударили, как молния. Её дыхание перехватило, горло
— А мама? — выдавила она, её голос был едва слышен, как шёпот умирающего. Она боялась ответа, но не могла не спросить.
Тётя Катя ничего не ответила, только махнула рукой, её жест был полон усталости и презрения. Это молчание было хуже слов — оно сказало всё. Горько и мерзко стало на душе, как будто кто-то вылил на неё ведро грязи. Мать не просто приняла подарки, не просто благословила Эльвиру — она даже не подумала об Альбине, о её боли, о её разбитом сердце.
— Ради чего… Тётя Катя? — прошептала она, её голос дрожал, слёзы жгли глаза, но она не дала им пролиться. — Неужели она меня совсем не любит? Неужели…
— Она не понимает, Аль, — тихо сказала тётя Катя, её голос был полон боли, но в нём была теплота. — Не понимает. Она любит тебя, но… ты для неё опора, сила, стена, а Эля — ребёнок…
— Но я ведь тоже её ребёнок! — закричала Альбина, её голос сорвался, и она вскочила со стула, её тело дрожало от гнева и отчаяния. — Я тоже её дочь! Чем я хуже? Неужели моя боль ничего для неё не значит?
Её крик эхом разнёсся по кухне, и на миг всё замерло — шипение сковородки, тиканье часов, даже дыхание тёти Кати. Альбина стояла, её кулаки были сжаты, слёзы наконец хлынули, жгучие и безмолвные, стекая по её бледным щекам. Она чувствовала себя раздавленной, но её ненависть, её боль были как огонь, что не гас, несмотря ни на что.
— Тише, маленькая, тише, — тётя Катя шагнула к ней и обняла её трясущиеся плечи, притянув к себе с материнской нежностью. Её руки, морщинистые, но тёплые, гладили её спину, как будто могли сшить все её раны. — Не знает Анька, что творит. Бывает так, Аль, в жизни. Ты на отца своего похожа, вот и видит она в тебе защиту и стену. Думает, что ты сильнее всей этой романтики… Не понимает, что ты словно мотылек, хрупкая и нежная.
Её слова были как бальзам, но они же резали, как нож. Альбина уткнулась в плечо тёти Кати, её слёзы впитывались в её кофту, а боль, что жила в ней, не уходила, но становилась чуть легче от этой близости.
— Я не хочу быть сильной… — прошептала она, её голос был слабым, но в нём была правда. — Я хочу, чтобы меня любили… Как её…
Тётя Катя отстранилась, её руки легли на щёки Альбины, и она посмотрела ей в глаза, её взгляд был твёрдым, но полным любви.
— Ты любима, Алюш, — сказала она, её голос был как скала. — Димка тебя любит. Я тебя люблю. И отец твой любил, пока был с нами. А те, кто не видит этого… они пожалеют, Аль.... сильно пожалеют.... потому что не понимают еще, что они освободили....