Песни южных славян

Неизвестен 2 Автор

Ворон каркнул на высокой ели [498]

Ворон каркнул на высокой ели, Волк завыл да на горе высокой, Ворон каркнул, ворон крикнул волку: «Ой ты, волк, ой, побратим любезный, Опускайся вниз, к высокой ели, Здесь лежит юнак с тяжелой раной, Ты наешься вволю белым телом, Утолю я жажду черной кровью». Крикнул ворон, опустился с ели, Опустился прямо на юнака, Но очнулся вмиг юнак сраженный, И схватил он ворона рукою, Хочет крылья ворону отрезать, Хочет резать вороново тело. Ворон каркнул, стал просить юнака: «Ой же ты, юнак с тяжелой раной, Ты не режь мне, не секи мне крылья, Воронята малые заплачут, Станут каркать, слать тебе проклятья». Отвечал юнак с тяжелой раной: «Если мать моя по мне заплачет, Милая сестра и девять братьев, Пусть уж лучше плачут воронята». Ворон каркнул, закричал юнаку: «Отпусти меня, юнак, на волю, Полечу я к белому Дунаю, Полечу я в белый Будин-город, Наберу я там воды целебной». Отпустил юнак на волю птицу, Черный ворон скоро возвратился, Он водицы дал испить юнаку, Тот испил и на ноги поднялся.

498

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 542–543. Текст записал Л. Каравелов, известный болгарский писатель и революционер 60-70-х годов XIX в., и, видимо, несколько им обработан. Обыгранный в песне мотив целебной воды ведет свое происхождение от известного сказочного мотива живой воды.

Стара-Планина [499]

Пустыня Старой Планины Полна и зимой и летом, Отар здесь полно зимою, А летом полно юнаков: Под каждым деревом — воин, У каждого камня — знамя. Идет, шагает планиной Стефан Караджа из Тульчи, С другом отважным шагает — Сливенским Хаджи Димитром, А третий с ними шагает Филипп Бабаджан-воевода. И молвил Димитру Стефан: «Хаджи Димитр, милый братец, Сон мне намедни приснился: Пес укусил меня черный, Красная кровь заструилась. К худу ли это, к добру ли, А может, к неурожаю?» Хаджи Димитр отвечает: «Стефан ты наш, воевода, Твой сон был к добру, пожалуй». Едва он промолвил слово, Турки юнаков настигли, И крикнул булюкбашия: «Сеймены, младые турки, Вернее цельтесь, вернее, Стефана пулей сразите!» Разом все турки стреляли, Стефана ранили пулей. И крикнул Стефан дружине: «Верная моя дружина. Стойте, юнаки, не бойтесь, Лютым врагам не сдавайтесь, Знамя свое поднимите, Головы с турок снимите!» И

загорелись юнаки, И наскочили на турок, Схватили булюкбашию И в лес увели зеленый.

499

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 365–366. Записано среди болгар-переселенцев Бердянского уезда Таврической губернии. Песня по-своему отразила подлинные события. В 1868 г. чета (отряд) гайдуков во главе с Хаджи Димитром и Стефаном Караджей пересек Дунай и направился к Старой Планине, намереваясь провозгласить там независимость Болгарии и поднять парод на восстание. Турки организовали преследование и непрестанно атаковали четников превосходящими силами. Раненый Стефан Караджа был взят в плен 10 июля и спустя двадцать дней умер в темнице. Хаджи Димитр погиб в бою 18 июля, на Бузлудже, одной из вершин Старой Плапины. Чета была уничтожена, но дело героев продолжили новые борцы.

В 1968 г. Болгария торжественно отмечала столетнюю годовщину со дня гибели гайдуков. Праздником — «Прослава на хайдутството» — стал этот день. Десятки тысяч людей съехались в горы на воспетую в песнях гайдуцкую Агликину поляну, севернее г. Сливена. Тысячи людей приняли там участие в конкурсе на лучшего исполнителя народных песен, в том числе и гайдуцких.

Баллады

Дитя из камня [500]

Ходила Стойна бездетной, Детей она не рожала. Встала в субботу рано, Пошла она в новый терем, В новые те покои, Села к ткацкому стану Ткать полотно из шелку. Тут дрема ее одолела, И над полотном уснула, И дивный сон увидала. От сна пробудилась Стойна И говорит свекрови: «Матушка, вот что было: Когда ткала я у стана, Дрема меня одолела. Я на полотне уснула И дивный сон увидала: Что встала я рано утром, Взяла белые ведра, Пошла на Дунай за водою, Вошла бы в Дунай по пояс, Взяла бы мраморный камень, В платок его запеленала, За пазуху бы положила, За пазуху слева, у сердца; Как сердце мое задышит, Камешек потеплеет, И как придет ему время, Станет он малым сыном». Свекровь отвечала Стойне: «Сноха ты моя, Стойна, Все пробовала ты, Стойна, Сделай теперь и это, Авось и сон будет в руку». Рано проснулась Стойна, Спустилась она к Дунаю, Налила студеной водицы, Вступила в Дунай по пояс, Выбрала мраморный камень, В платок его запеленала, За пазуху положила, Слева поближе к сердцу. Девять месяцев миновало, И как пришло ему время, Стойна вынула камень, Его в пелены повила С золоченым повоем, В люльку клала золотую И говорила мужу: «Вставай, мой муж, поскорее, Ступай на середку деревни, Ступай в корчму на деревню И там, супруг мой, побрейся, А я замешу караваи, У нас появился мальчик. А ты позови кума, Пускай идет, поспешает И мальчика нам окрестит». Пошел Стоян поскорее На середину деревни, Там он в корчме побрился И домой воротился. Стойна берет караваи, Кладет их в новую торбу, Взял Стоян караваи, [501] Привел своего кума. Явились Стоян с кумом, Вдвоем за трапезу сели, Кум говорит Стойне: «Стойна, кума молодая, Давай-ка сюда младенца, Мы крестить его будем». Куму молвила Стойна: «Постой, погости немного, Я только дитя искупала, Потом его укачала, Дождемся, пока проснется!» Три дня они ели и пили, Кум вновь говорит Стойне: «Вставай-ка, Стойна, вставай-ка И принеси младенца, Теперь крестить его будем». Стойна ответствует куму: «Постой, погости немного, Уже я дитя разбудила, Теперь повить его надо». Встала, пошла Стойна В новые те покои И над колыбелью склонилась. Горько плакала Стойна, Горячие слезы ронила, Сама с собой говорила: «Боже, господи боже, Кума я обманула, [502] Камень, как есть — все камень», Когда горевала Стойна, Голос слышался в небе, Сам господь удивился, Кто это так сильно плачет. Позвал он ангелов божьих: «Ангелы, божьи чада, Скорей на землю спускайтесь, Увидите дивное диво: Кто это громко плачет, То ль это год голодный, То ль это мор страшный? И на Дунай пройдите, Нету ли там потопа, Не потопились ли лодки?» Ангелы быстро спустились, Землю они исходили, Прошли они вдоль Дуная, И Стойну они увидали, Что родила она камень, С Дуная мраморный камень. Ни ног, ни рук нет у камня, Ни рта, ни очей у камня, Нету божьего лика. Вернулись ангелы к богу, И так они богу сказали: «Боже, господь всевышний, Это не год голодный, Это не мор страшный, И на Дунае все тихо, Лодки плывут по Дунаю — То родила Стойна, Родила мраморный камень!» Ангелам бог промолвил: «Скорей на землю спуститесь, И душу в камень вдохните». Как ангелы удалились, Покои просияли, Пелены зашевелились, Скрипнула люлька златая, Заплакал малый ребенок. Стойна взяла свое чадо И отнесла его куму, Вместе пошли они в церковь; Покуда дитя крестили, Рубашку обшила Стойна Чистым бисером белым. Как воротились из церкви, Кум передал ей младенца. От радости плакала Стойна, Куму она поклонилась, Рубашку ему подарила. [503] Три дня они ели-пили, И начал ходить младенец, Стойна сказала куму: «Постой, погости немного, Ты нам пострижешь сына». [504] Яств наготовила Стойна, Соседей к себе созывала, Три бочки вина подавала, Четвертую — чистой ракии.

500

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 486–490. Записано близ Софии (западная Болгария).

501

Взял Стоян караваи… — По обычаю, идущий приглашать на крестины или на свадьбу подносит приглашенным хлеб. Хлеб — свят, этим даром символизируется чистота намерений приглашающего.

502

Кума я обманула… — Обман кума, по народным нормам, — тяжкое преступление.

503

Рубашку ему подарила — ритуальный дар.

504

Ты нам пострижешь сына… — Обрядовый постриг мальчика совершается крестным отцом, когда мальчику исполняется три года. Здесь происходит сказочное ускорение события.

Свирель поет голосом Яни [505]

Яню матушка в шутку укоряла: «Чадо Яня, не дери одежу, Как дерут ее твои подружки». Оттого обидно стало Яне, Все ходила, господа молила: «Сотвори меня, господи, березой, Тело белое — стволом березы, Белы ручки — ветками березы, Черны очи — речными струями, Косы русые — светлой левадой». Что молила — то и намолила, Сотворил ее господь березой, Тело белое — стволом березы, Белы ручки — ветками березы, Черны очи — речными струями, Косы русые — светлой левадой. Говорила матушкина Яня: «Солнце жаркое, приветствуй братьев, Пусть не рубят белую березу — Перерубят белое тело. Солнце жаркое, приветствуй братьев, Пусть не рубят березовые ветки — Руки белые они отрубят, Пусть не пьют студеную водицу — Не то выпьют черные очи. Солнце жаркое, приветствуй братьев, Пусть не косят светлую леваду — Не то скосят русые косы». Мимо той березы шла дорожка, Шел дорожкою пастух овечий, И отсек он у березы ветку, Из нее свирель себе он сделал, Услыхала ее матушка Яни, Услыхала и говорила: «Что за чудная свирель, мой боже! Словно это нашей Яни голос!»

505

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 62. Записано вблизи г. Славонски Брод в Славонии (северо-восточная Хорватия). Баллада сплавлена из общеславянских мотивов, известных как по песням, так и по сказкам.

Лоза и плющ [506]

Любилися, любилися Двое юных, двое глупых, И никто про то не ведал, Только ведали, эх, знали В зеленом лесу — листочки, Во поле — густые травы, На море — песок сыпучий. Но откуда-то узнала Девушкина мать про это, Девушку она зарыла Под горой, пониже церкви, Посадила на могиле Виноградную лозу. И откуда-то проведал Молодца отец про это, Молодца зарыл он в землю На горе, повыше церкви, Посадил он на могиле Плющ зеленый лебединый. Вился плющ и подымался, Доверху увил он церковь, С молодой лозой обнялся. Но откуда-то узнала Девушкина мать про это, И лозу она срубила. И откуда-то проведал Молодца отец про это, И срубил он плющ зеленый. Потекли тогда у церкви Две реки, реки кровавых. Собралися, собралися Книжники, попы с округи, Всё читали, всё гадали, Что за диво приключилось, Что за две реки кровавых, Чья в тех реках кровь струится? А была то кровь влюбленных. Тот, кто им судил разлуку, Эх, грехов он не замолит Ни до гроба, ни в могиле. Двое юных, двое глупых От любви своей погибли, Ведь любовь — плохое дело!

506

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 457–458. Записано в Северной Добрудже. Мотив о превращении гонимых влюбленных в растения известен всем славянам (ср. русскую балладу «Василий и Софья»).

Омер и Мейрима [507]

По соседству двое подрастали, Годовалыми они сдружились, Мальчик Омер, девочка Мейрима. Было время Омеру жениться, А Мейриме собираться замуж, Но сказала сыну мать родная: «Ах, мой Омер, матери кормилец! Отыскала я тебе невесту, Словно злато, Атлагича Фата». Юный Омер матери ответил: «Не хочу к ней свататься, родная, Верность слову не хочу нарушить». Отвечает мать ему на это: «О мой Омер, матери кормилец, О мой Омер, голубь белокрылый, О мой Омер, есть тебе невеста — Словно злато, Атлагича Фата. Птицей в клетке выросла девица, Знать не знает, как растет пшеница, Знать не знает, где деревьев корни, Знать не знает, в чем мужская сила». Юный Омер матери ответил: «Не хочу я, матушка, жениться! Крепкой клятвой я Мейриме клялся, Будет верность слову крепче камня». И ушел он в горницу под крышу, Чтоб прекрасным сном себя утешить. Собрала мать всех нарядных сватов, Собрала их тысячу, не меньше, И пустилась с ними за невестой. Лишь Атлагича достигли дома, Тотчас же их Фата увидала И навстречу им из дома вышла, Жениховой матери сказала, С уваженьем ей целуя руку: «О, скажи мне, мудрая старушка, Что за полдень, коль не видно солнца, Что за полночь, коль не виден месяц, Что за сваты, коль не прибыл с ними Юный Омер, мой жених прекрасный?» А старуха отвечает Фате: «Золото Атлагича, послушай! Ты слыхала ль о лесах зеленых, О живущей в чащах горной виле, Что стреляет молодых красавцев? За родного сына я боялась, И его я дома задержала». От зари до самого полудня Там на славу сваты пировали, А потом отправились обратно, Взяли Фату Атлагича, злато. А подъехав к дому, у порога, Спешились вернувшиеся сваты, Лишь невеста на коне осталась. Говорит ей ласково старуха: «Слезь на землю, доченька родная». Отвечает золото-невеста: «Не сойду я, мать моя, ей-богу, Если Омер сам меня не примет И на землю черную не снимет». К Омеру старуха побежала, Будит сына своего родного: «Милый Омер, вниз сойди скорее И прими там на руки невесту». Юный Омер матери ответил: «Не хочу я, матушка, жениться! Крепкой клятвой я Мейриме клялся, Будет верность слову крепче камня». Сокрушенно сыну мать сказала: «Ах, мой Омер, матери кормилец, Если слушать мать свою не хочешь, Прокляну я молоко из груди!» Жалко стало Омеру старуху, На ноги он встал и вниз спустился, Золото он взял с седла руками, Нежно принял и поставил наземь. Полный ужин сваты получили, Повенчали жениха с невестой И свели их в горницу пустую. На подушках растянулась Фата, Омер в угол на сундук уселся, Сам снимает он с себя одежду, Сам на стену вешает оружье. Застонала Атлагича злато, Проклинает сватовство старухи: «Старая, пусть бог тебя накажет: С нелюбимым милое сдружила, Разлучила милое с любимым!» Отвечает юный парень Омер: «Ты послушай, золото-невеста! До рассвета помолчи, не дольше, Пусть напьются до упаду сваты, Пусть сестрицы водят хороводы! Дай чернила и кусок

бумаги, Напишу я белое посланье». Написал он белое посланье, И сказал он золоту-невесте: «Завтра утром, чтоб остаться правой, Ты старухе дай мое посланье». Лишь наутро утро засияло, Новобрачных мать будить явилась, Постучала в дверь опочивальни. Плачет, кличет золото-невеста, Проклинает замыслы старухи, Но старуха удивленно молвит: «О мой Омер, матери кормилец, Что ты сделал? Быть тебе безродным!» Дверь открыла и остолбенела, Недвижимым видит тело сына. Люто воет в горести старуха, Проклинает золото-невесту. «Что ты с милым сыном натворила? Как сгубила? Быть тебе безродной!» Отвечает золото-невеста: «Проклинаешь ты меня напрасно! Он оставил белое посланье, Чтоб ты знала правоту невесты!» Мать читает белое посланье, Горько слезы льет она, читая. Ей посланье так проговорило: «Облачите в тонкую рубаху, Что Мейрима в знак любви дала мне! Повяжите шелковый платочек, Что Мейрима в знак любви связала! Положите на меня бессмертник, Украшала им меня Мейрима. Соберите парней неженатых, Соберите девок незамужних, Чтобы парни гроб несли к могиле, Чтобы девки громко причитали. Через город пронесите тело, Мимо дома белого Мейримы. Пусть целует мертвого Мейрима, Ведь любить ей не пришлось живого». А как мимо тело проносили, Вышивала девушка Мейрима, У окна открытого сидела. Вдруг две розы на нее упали, А иголка выпала из пяльцев. К ней меньшая подошла сестрица, Говорит ей девушка Мейрима: «Бог помилуй, милая сестрица! Дал бы бог нам, чтоб не стало худо. Мне на пяльцы две упали розы, А иголка выпала из пяльцев». Тихо отвечает ей сестрица: «Дорогая, пусть господь поможет, Чтобы вечно не было худого. Нынче ночью твой жених женился; Он другую любит, клятв не помнит». Застонала девушка Мейрима И хрустальную иглу сломала, Золотые нити свились в узел. Быстро встала на ноги Мейрима, Побежала, бедная, к воротам, Из ворот на улицу взглянула, Омера несут там на носилках. Мимо дома гроб несли неспешно, Попросила девушка Мейрима: «Ради бога, други молодые, Плакальщицы, юные девицы, Опустите мертвого на землю, Обниму его и поцелую, Ведь любить мне не пришлось живого!» Согласились парни молодые, Опустили мертвого на землю. Только трижды крикнула Мейрима И из тела душу отпустила. А пока ему могилу рыли, Гроб Мейриме тут же сколотили, Их в одной могиле схоронили, Руки им в земле соединили, Яблоко им положили в руки. Лишь немного времени минуло, Поднялся высоким дубом Омер, Тоненькою сосенкой — Мейрима. Сосенка обвила дуб высокий, Как бессмертник шелковая нитка.

507

Сводный перевод по текстам сб.: Караджич, т. I, № 343–345. Боснийская версия баллады о гонимых влюбленных.

Сходный боснийский вариант, доставленный русским ученым В. И. Григоровичем из поездки по Балканам в 40-е годы XIX в., был переведен на русский язык поэтом Н. Ф. Щербиной и включен в хрестоматийный сборник «Пчела», вышедший в 1865 г. А шесть лет спустя собиратель А. Ф. Гильфердинг услышал на Кенозере (Архангельская обл.) «старинку» про Йову и Мару: певица уже не отличала это произведение от былин и баллад, перенятых от родителей. «Она в состоянии была пропеть всю сербскую поэму так же плавно и без запинки, как какую-нибудь родную былину, — писал А. Ф. Гильфердинг. — Она применяла сербский стих к нашему эпическому складу, протягивая его хореическое окончание, так что оно занимало темп дактиля, она преисправно произносила слова «тамбура», «горная вила», «родимая майка» и проч. Не показывают ли эти факты, что там, на Кенозере, воздух, так сказать, еще пропитан духом эпической поэзии, что эта поэзия там но только не вымирает, а даже еще ищет себе новых предметов?..»

Фольклорное бытование перевода Н. Ф. Щербины собиратели затем неоднократно отмечали в разных районах русского Севера: на Карельском и Терском берегах Белого моря, на Пинеге, снова на Кенозере. В 1957 г. автору этих строк вместе с Ю. А. Новиковым довелось попасть на Водлозеро (восточная Карелия), где девяностолетний старик, слепой и почти глухой, сам предложил сказку «про доброго молодца Ово и красную девушку Мару». Балладу либо пели, приспособив к напевам собственных эпических песен («стихов» или «старин», как на Севере называют в народе былины и баллады), либо рассказывали. Последняя запись была сделана сто лет спустя после выхода «Пчелы» в свет.

Божана и портной [508]

Туман над землей сгустился, Ни зги не видно в тумане, Виден один только явор, Под ним — молодой портняжка. Божана своей дорогой Идет, портняжку встречает И кланяется любезно: «Портной, соседушка милый, Скрои мне, сшей безрукавку. Но сшей ее без иголки, Скрои без ножа и ножниц, Примерь ее без примерки». Портной говорит Божане: «Сошью тебе безрукавку, Глазами скрою, примерю, Сукно прострочу глазами. А ты приготовь мне хлебы, Мучицу просей без сита, Тесто поставь без водицы, Спеки без огня и печи». «Ну что ж, — говорит Божана, — Я за твою безрукавку Хлеб приготовлю свежий, Через ресницы просею, Муку замешу слезами И на груди своей жаркой Тебе испеку я хлебы».

508

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 8, с. 425–426. Записано близ г. Брезника в западной Болгарии. Сходная песня о взаимных трудных задачах известна всем славянам.

Стоян-олень [509]

Кричал Стоян своей матушке: «Скорей невесту мне высватай!» «Нельзя, сынок, нынче свататься, Нынче худая година, Мера пшеницы — за тыщу, Ока ракии — за сотню, Кувшин вина — за монету». Больно стало Стояну, Больно стало и горько, И он у господа просит: «Сделай ты меня, боже, Оберни олененком серым, Пойду я в лесную чащу, Там я пастися стану». Услышал господь молитву, Сделал его оленем. И убежал он в чащу, И тут как раз собралися Стоянова соседка И матушка Стояна. Они отправились в чащу Сухой собирать хворост. Навстречу им олененок, Рогами ломает сушину, Ртом собирает в кучи. Как мать домой воротилась, Соседям она закричала: «Соседи мои, крестьяне, Слушайте, что скажу вам, Вот что я в лесу увидала: В той тенистой чащобе, Ходит там олененок, Рогами сушняк наломает, Ртом собирает в кучи». Тогда собрались соседи, Соседи Стояна, крестьяне, Отправились в лес и в чащу, И в этом лесу тенистом Нашли они олененка. Тонкое ружье прогремело, Ударило олененка Между очей черных, Прямо в белое сердце. И закричал олененок: «Рубите меня, рубите На четыре части, Матери — белое сердце, Пусть она ест, пусть наестся Она Стояновым сердцем».

509

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 424–425. Записано среди болгар-мусульман в Западных Родопах (южная Болгария).

Сон Яницы [510]

Как у матушки родимой Дочь одним-одна Яница Красоты была отменной. Стал Яницу сватать Милен. Девять городов проехал — Высватал ее в десятом, И ему согласье дали. Мать плела Янице косы. Вдруг Яница задремала, Прилегла к ней на колени, Да мгновенно пробудилась. Матери она сказала: «Разорви помолвку, мама! Видела я сон зловещий: Как хоромы ставил Милен, На хоромах вывел башню. Сел на башню серый сокол. Стали рушиться хоромы, Камни там о камни бились. Глядь, на Миленовых ножнах Мертвая лежит косуля». Мать Янице говорила: «Ничего не бойся, дочка! Про себя ты сон видала. Что обрушились палаты — Это сваты наши, дочка! А на башне серый сокол — Молодой юнак твой, Милен». Лишь успела слово молвить — Сваты двор заполонили, Спешились, вошли в покои, Там за трапезу уселись, Да не долго пили-ели. Кум, отец-то посаженый, Выводить велел невесту: «Куму пусть целует руку, Да и всем подряд в застолье, И поскачем поскорее! До дому нам — свет не ближний Девять городов проедем, Спешимся с коней в десятом». И тогда, по слову кума, В горницу вошла невеста. Куму руку целовала И подряд всему застолью. Выходили молча сваты, На коней они садились. А как вывели Яницу, Говорила мать невесты, — Деверям наказ давала: «Два деверя, два павлина, Вы Яницу берегите! На коне сидеть ей внове!» Увезли невесту сваты. Вот и поле миновали, И в зеленый лес въезжают. Тут случись олень рогатый. И пустились без оглядки Сваты за бегущим зверем. И одна в лесу зеленом Очутилась вдруг Яница. Птица в чаще прошуршала. Конь шарахнулся пугливый, Стремя зацепил за ветку Стройной и зеленой ели. И кричит Яница в голос: «Боже, милостивый боже! Есть ли где душа живая, Чтобы стремя отцепить мне От зеленой, стройной ели?» Услыхал Яницу Милен, И подъехал он к невесте — Стремя отцепить от ели. Целовать он стал Яницу. Нож его из ножен выпал. Угодил ей прямо в сердце И облился кровью черной. Сметлива была Яница. Из-за пазухи достала Умница платок свой белый, Рану им заткнула крепко. Собрались на место сваты И поехали гурьбою. Им свекровь спешит навстречу, Чтоб фату скорей откинуть, Увидать в лицо невестку. Говорит она Янице: «Ой же ты, сноха Яница! Больно мне тебя хвалили: Белолица, мол, румяна… Не бела ты, не румяна, А бледна, желта и схожа С недозрелою айвою!» Не ответила Яница. Отвели ее в покои. Белый свой платок из раны Вырвала Яница с силой, Черной кровью облилася И с душой навек рассталась. А когда увидел Милен, Что она с душой рассталась, Выхватил свой нож из ножен И себе всадил он в сердце.

510

Переведено по тексту сб.: «Българскый народен сборник. Събран, нареден и издаден от В. Чолаков». Болград, 1872, № 75. Записано в г. Самоков (юго-западная Болгария). Баллада широко распространена среди южных славян.

Севастократор (правитель области) Калоян и его жена Десислава. Фреска (XII в.). Боянская церковь под Софией (Болгария).

Вылко-змей [511]

Вылку учила матушка: «Чадушко, Вылко, чадушко, Не бери ты Раду Попову, А бери ты Анку-красавицу, Потому что она тебе ровня». Вылко мать не послушал, И взял он Раду Попову. И Вылку матушка прокляла) «Чадо Вылко, ты чадушко, Будь ты клято и проклято». Миновало немного времени, Мать отыскала цыганку И говорит цыганке: «Будь мне, цыганка, сестрою, Давай с тобой поколдуем, Чтоб погубить Раду, Тебе за то подарю я С шеи мое монисто, С рук витые браслеты, С пальца злаченый перстень». Цыганка сунула руку, Сунула руку за пазуху, Вынула вялые травы — Фиалку да горечавку, И мать-и-мачеху тоже. И говорит свекрови: «Возьми чародейные травы И у себя дома Найди решето простое, Потом среди ночи, в полночь, Костер разведи у дома, Ставь новую сковородку, Кидай на нее травы, А решетом прикрой их. Так и вари те травы, Пока не закличет кочет, Тогда ты возьми базилик И замочи в отваре, Обуй желтые туфли, Накройся белою шалью, В дом войди и зажмурься, Смотреть никуда не пробуй, Окропи только белую Раду». Настало раннее утро, Рада взяла кувшины, К колодцу пошла Рада, Чтоб принести водицы, Свежей воды для свекрови. Как шла она по дороге, Видит — навстречу цыганка, И та ее увидала, И сердце ее заболело. Когда сошлись они близко, Сказала Раде цыганка: «Рада ты, молодица, Кто видит тебя, жалеет, Кто видит тебя, милеет, Свекровь тебе первый недруг, Готовит тебе чары; Когда домой воротишься, Когда рядом с Вылко ляжешь, То не ложися справа, Ложися слева от мужа». Рада назад повернула, И возвратилась к дому, И говорит Вылке: «Муж мой, супруг мой, Вылко, Нынче я лягу справа, На правой твоей ручке». А Вылко ей отвечает: «Жена моя, милая Рада, С тех пор как мы поженились, Полсотни дней миновало, А ты не ложилась ни разу Рядом со мною справа». Когда они улеглися, Когда легли и уснули, Свекровь прокралась в покои Посреди ночи, в полночь, Взяла зеленый базилик И покропила отваром, Не покропила Раду, А покропила сына. Настало раннее утро, Рада Вылку будила, На Вылку она поглядела, До пояса был он Вылкой, От пояса змеем зеленым. Увидела мать змея, И говорит она Раде: «Бери-ка Вылку на плечи, Неси его за селенье, На край селенья в леваду, Чтоб не пугал мне наседок». Взяла его Рада на плечи, Его отнесла за селенье, За край селенья, в леваду. Сидит близ него и плачет. Пока красавица плачет, К ней вновь подходит цыганка И так говорит Раде: «Рада, белая Рада, Вот тебе этот камень, Ударь этим камнем Вылку, Когда пропоет кочет!» Как только запел кочет, Рада ударила Вылку, Встал Вылка, сделался прежним. И с Радой они убежали За девять сел оттуда, За девять чащ зеленых, Чтоб мать его не увидала.

511

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 415–418. Записано в г. Копривштице (центральная Болгария).