Песни южных славян

Неизвестен 2 Автор

Мать-разлучница [512]

С вечера, как солнце заходило, Иво мать за ужин засадила, А жена лучиной им светила И невольно уронила искру. Пала искра Иво на рубашку, На шелку та искра дырку выжгла. Иво не сказал жене ни слова. Мать Иванова заговорила: «Видно, не к добру, сноха, пришла к нам, Ты зажечь огнем нас всех готова». Иво не сказал жене ни слова. Снова Иво мать за стол садила, А жена лучиной им светила И невольно уронила искру. Искра пала Иво на колено, На штанах та искра дырку выжгла. Иво не сказал жене ни слова, Мать Иванова заговорила: «Ой, невестка, хоть бы ты утопла, Наш порог ты перешла к несчастью, Ты зажечь огнем нас всех готова». Иво не стерпел второго раза, На ноги на легкие вскочил он И жену молодую ударил. Вроде бы несильно он ударил, Только три ей белых зуба выбил, Отворил ей три ручья кровавых. Замертво жена на землю пала, Чадо малое в ней закричало. Кованый булатный нож взял Иво, И легко вспорол ей тонкий пояс, И достал невиданное чудо: Вызолочен у дитяти волос, Золотятся у дитяти руки, Серебрятся до коленей ноги. Иво взял младенца молодого, Милой матери подал младенца: «Яблоко зеленое возьми-ка, Что в моем цветнике росло спокойно, А в твоем дворе его сорвали, Это ты дозреть ему мешала. Рядом с домом яблоня сухая, Галка черная сидит на ветке. Даст та яблоня побег зеленый И у галки побелеют перья — Вот когда к тебе твой сын вернется». Яблоня дала побег зеленый И у галки побелели перья, К матери же Иво не вернулся.

512

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 115. Записано в Боснии. Мотивом чудесного ребенка песня перекликается со второй частью былины «Дунай». Описание ребенка — вариация общеславянского типического описания.

Сестра и братья [513]

Два дубочка вырастали рядом, Между ими тонковерхая елка. Не два дуба рядом вырастали, Жили вместе два брата родные: Один Павел, а другой Радула, А меж ими сестра их Елица. Сестру братья любили всем сердцем, Всякую ей оказывали милость; Напоследок ей нож подарили Золоченый в серебряной оправе. Огорчилась молодая Павлиха На золовку, стало ей завидно; Говорит она Радуловой любе: «Невестушка, по богу сестрица! Не знаешь ли ты зелия такого, Чтоб сестра омерзела братьям?» Отвечает Радулова люба: «По богу сестра моя, невестка, Я не знаю зелия такого; Хоть бы знала, тебе б не сказала; И меня братья мои любили, И мне всякую оказывали милость». Вот пошла Павлиха к водопою Да зарезала коня вороного И сказала своему господину: «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ей подарки: Извела она коня вороного». Стал Елицу допытывать Павел: «За что это? Скажи, бога ради». Сестра брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею!» В ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха пошла в сад зеленый, Сивого сокола там заколола И сказала своему господину: «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ты ей подарки: Ведь она сокола заколола». Стал Елицу допытывать Павел: «За что это? Скажи, бога ради». Сестра брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею!» И в ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха по вечеру поздно Нож украла у своей золовки, И ребенка своего заколола В колыбельке его золоченой. Рано утром к мужу прибежала, Громко воя и лицо терзая. «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ты ей подарки: Заколола у нас она ребенка. А когда еще ты мне не веришь, Осмотри ты нож ее злаченый». Вскочил Павел, как услышал это, Побежал к Елице во светлицу: На перине Елица почивала, В головах нож висел злаченый. Из ножен вынул его Павел, — Нож злаченый весь был окровавлен. Дернул он сестру за белу руку: «Ой, сестра, убей тебя боже! Извела ты коня вороного И в саду сокола заколола, Да за что ты зарезала ребенка?» Сестра

брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею! Коли ж ты не веришь моей клятве, Выведи меня в чистое поле, Привяжи к хвостам коней борзых, Пусть они мое белое тело Разорвут на четыре части». В ту пору брат сестре не поверил; Вывел он ее в чистое поле, Привязал ко хвостам коней борзых И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросли там алые цветочки; Где осталось ее белое тело, Церковь там над ней соорудилась. Прошло малое после того время, Захворала молодая Павлиха. Девять лет Павлиха всё хворает, — Выросла трава сквозь ее кости, В той траве лютый змей гнездится, Пьет ей очи, сам уходит к ночи. Люто страждет молода Павлиха; Говорит она своему господину: «Слышишь ли, господин ты мой, Павел, Сведи меня к золовкиной церкви, У той церкви авось исцелюся». Он повел ее к сестриной церкви, И как были они уже близко, Вдруг из церкви услышали голос: «Не входи, молодая Павлиха, Здесь не будет тебе исцеленья». Как услышала то молодая Павлиха, Она молвила своему господину: «Господин ты мой! Прошу тебя богом, Не веди меня к белому дому, А вяжи меня к хвостам твоих коней И пусти их по чистому полю». Своей любы послушался Павел. Привязал ее к хвостам своих коней И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросло там тернье да крапива; Где осталось ее белое тело, На том месте озеро провалило. Ворон конь по озеру выплывает, За конем золоченая люлька, На той люльке сидит сокол-птица. Лежит в люльке маленький мальчик: Рука матери у него под горлом, В той руке теткин нож золоченый.

513

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. II, № 5. Записано от уроженца юго-западной Сербии. Баллада широко бытовала среди южных славян. У восточных славян этот сюжет известен в сказочной форме.

Брат и муж [514]

Стережет овец пастушка Мара, Стережет овец в лесу зеленом, Стережет овец и горько плачет. Два удалых молодца проходят, Спрашивают молодцы у Мары: «Что, пастушка молодая, плачешь?» Отвечает им на то пастушка: «Молодцы удалые, поверьте, Если плачу, значит, горе хочет. Были у меня и муж и братец, Оба на войну пошли когда-то, С той поры семь лет уже минуло, И не знаю, живы ли, мертвы ли». Два удалых молодца сказали: «Верь же нам, пастушка молодая, Оба, волею судьбы, погибли. А кого ты более жалеешь, Мужа ты жалеешь или брата?» Отвечает им пастушка Мара: «Молодцы удалые, поверьте, Мужа бы три года я жалела, Брата — пока буду жить на свете, Раз уже погибли они оба. Если с братом по лесу пойду я, Я сыщу себе другого мужа: С мужем хоть всю землю обойду я, А другого брата не найду я!» Как услышал Иван, юнак добрый, Тотчас потянул с бедра он саблю, Голову срубить жене он хочет. За руку брат его хватает: «Шурин милый, этого не делай — Так сестра б моя не поступила».

514

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 6, № 64. Записано на о. Хвар вблизи далматинского побережья (Хорватия). Своим построением баллада напоминает старинную русскую песню «Жена узнает в солдатах мужа и сына». Мотивом противопоставления брата мужу она перекликается с редкой русской балладой «Авдотья Рязаночка».

Грешный гайдук [515]

Растила мама, растила, Растила сына Стояна, Вырастила, воспитала, Стал восемнадцатилетним, Все думает мать, гадает. Куда бы послать Стояна, Где бы сына пристроить к месту: Послать в Валахию можно — Туда уезжало немало, Но кто оттуда вернулся? В Стамбул отправить Стояна? В Стамбуле чума лютует. Мать отправляла Стояна С юнаками удалыми. Он первый год был гайдуком, Стал во второй знаменосцем, На третий стал воеводой. Собрал он себе дружину, Набрал молодых юнаков, Пошел он с ними в дорогу, С юнаками молодыми. Поле они миновали, Встретили шумную свадьбу. Дали юнакам подарки, Стояну лишь не хватило. Вина поднесли юнакам, Стояну лишь не досталось. Свадьба поехала дальше, Отправились в путь юнаки, Стали в пути смеяться: «Стоян, воевода грозный, Да что же это такое? Нам всем дарили подарки, Тебе одному не дали, Нам всем вино подносили, Тебе вина не досталось». Обида взяла Стояна, Вдогон он пошел за свадьбой, Настиг он шумную свадьбу, Выхватил саблю-френгию [516] И порубил он всех сватов, И погубил он всех дружек, Лишь молодых он оставил — И жениха и невесту, Схватил жениха с невестой, Веревкой вязал к двум букам, Чтоб друг на друга глядели, Но не могли дотянуться. Пошел он своей дорогой, Догнал он свою дружину, И девять лет по дорогам Бродили они, бродили, Но не было им добычи, Грошей девяти не достали. Стоян говорил юнакам: «Верная моя дружина, Мы девять лет неразлучно Блуждаем в лесах зеленых, Но не было нам добычи, Грошей девяти не достали, Быть может, на нас заклятье, Быть может, нам нет удачи? Расстанемся ж без обиды И по домам разойдемся». Дружина с ним согласилась, Пошли по домам юнаки, И он пошел восвояси, В знакомое место прибыл, Где погубил он когда-то И жениха и невесту. Там две лозы виноградных Побегами переплетались, Выросли черные грозди. Хотел утолить он жажду, Рукой к лозе потянулся, Но вверх поднялись побеги, И не достать их рукою. Он выхватил мигом саблю, Под корень срубил он лозы. Когда он подсек их саблей, Черная кровь заструилась, Трясет лихорадка Стояна, И голова разболелась. Едва домой дотащился, Он слег и не мог подняться, И девять лет пролежал он. Мать вопрошала Стояна: «Стоян мой, милый сыночек, Ну что же это такое? Уже девять лет хвораешь, Лежишь, не можешь подняться, Лежишь — не живой, не мертвый. Какой же грех совершил ты, Когда ты бродил с дружиной?» В ответ ей Стоян промолвил: «Ах, матушка дорогая, Пошли мы как-то в дорогу, Прошли широкое поле, Встретили шумную свадьбу; Дружине дали подарки, Мне одному не хватило, Вина поднесли юнакам, Мне одному не досталось. Свадьба поехала дальше, И мы пошли в путь-дорогу, Дружина стала смеяться: «Стоян, воевода грозный, Да что же это такое? Нам всем дарили подарки, Тебе одному не дали, Нам всем вино подносили, Тебе вина не досталось». Взяла тут меня обида, Вдогон я пошел за свадьбой, Настиг я шумную свадьбу, Выхватил саблю-френгию, И порубил я всех сватов, И порубил я всех дружек, Лишь молодых я оставил — И жениха и невесту, Схватил жениха с невестой, Веревкой вязал к двум букам, Чтоб друг на друга глядели, Но не могли дотянуться. Пошел я своей дорогой, Догнал я свою дружину, И девять лет по дорогам Бродили мы, всё бродили, Но не было нам добычи, Грошей девяти не достали. И я говорил юнакам: «Верная моя дружина, Мы девять лет неразлучно Блуждаем в лесах зеленых, Но не было нам добычи, Грошей девяти не достали, Быть может, на нас заклятье, Быть может, нам нет удачи? Расстанемся ж без обиды И по домам разойдемся». Дружина вся согласилась, Пошли по домам юнаки, И я пошел восвояси, В знакомое место прибыл, Где погубил я когда-то И жениха и невесту. Там две лозы виноградных Побегами переплетались, Выросли черные грозди. Хотел утолить я жажду, Рукой к лозе потянулся, Но вверх поднялись побеги, И не достать их рукою. Я выхватил мигом саблю, Под корень срубил я лозы, Когда я подсек их саблей, Черная кровь заструилась, Меня затрясло ознобом, И голова разболелась». Заплакала мать Стояна, Заплакала и сказала: «Стоян мой, милый сыночек, Уже девять лет болеешь, Еще девять лет будь хворым! Сестру свою загубил ты, Сестру загубил и зятя: Вот и не дали подарка, [517] Вот и вина не досталось». Стоян услышал такое И разом с душой расстался.

515

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 2, с. 467–471. Записано в г. Копривштице (центральная Болгария). В песне отражена местная и очень популярная версия общеславянского сюжета, наиболее древнюю форму которого мы видим в русской балладе «Братья-разбойники и сестра».

516

Френгия — сабля западноевропейской работы.

517

Вот и не дали подарка… — Члену своей семьи подарков на свадьбе не дарят. Напротив, он должен одарить новобрачных.

Лазар и Петкана [518]

Где видано-слыхано было, Чтоб женщина трижды рожала, Трижды в раз по три сына? Стало их девять братьев, Девять братьев-тройняшек, А дочка одна — Петкана. Всех их мать поженила, Поженила и отделила, Осталась одна Петкана. Ходят к матери сваты, Высватывают Петкану За девять сел оттуда, Мать не дает Петкану, Дескать, слишком далеко, Мать в гости не соберется, Не выберется Петкана. А старший из братьев Лазар Так он матери молвил: «Отдай ее, мама, замуж, Нас девятеро братьев, По разу тебя проводим К Петкане-дочери в гости, Так девять раз наберется!» Послушала матушка сына И отдала Петкану За девять сел оттуда. Когда приехали сваты Забрать с собой молодую, Плакала сильно Петкана, Ехать она не хотела За девять сел отсюда. Когда увезли Петкану, Весь дом заболел чумою, Морила чума, уморила Всех близнецов-братьев И девять снох-молодок, Оставила девять внуков. Когда настала суббота, Мать воду лила на могилы. [519] Воду лила, поминала, А Лазара не поминала, Не лила на могилу воду, А сына мать проклинала: «Чтоб ты провалился, Лазар, Меня ты лишил Петканы, До нее дойти не сумею, И она ко мне не приходит». Лазар в могиле просит: «Слышишь ли, господи боже, Как мать меня проклинает, Дай же мне, господи боже, Из почвы легкое тело, Из гроба коня лихого, С креста — легкую флягу. [520] Поеду я, господи боже, И приглашу Петкану, Пусть к матери в гости едет, Тяжко мне от проклятий». Бог его просьбу услышал, Сделал господь ему, сделал Из почвы легкое тело, Из гроба — коня лихого, С креста — желтую фляжку. И Лазар встал и поехал. Когда у ворот постучался, Петкана ему отворила, Его увидала Петкана, Взяла она за руку брата И руку поцеловала. Рука землицею пахнет, Плесенью, черной землею. Молвит Петкана брату: «Братец старший мой, Лазар, Ты словно плесенью пахнешь…» А Лазар хитрит с сестрою: «Сестра, Петкана-Петкана, Когда ты ушла из дому, Матушка нас разделила, Мы девять домов воздвигали, Землю мы поднимали, Вот я и плесенью пахну. Скорей собирайся, Петкана, Ведь матушка помирает, Застанем в живых — не знаю». И собралась Петкана, В путь отправилась с братом. Долго ли, коротко ль едут, Лазару молвит Петкана: «Братец, братец мой, Лазар, Что ж ты плесенью пахнешь, Плесенью, черной землею? Уж твой кафтан не прогнил ли?» Лазар в ответ Петкане: «Сестра, Петкана-Петкана, Когда я в путь отправлялся, Упали летние росы И мне кафтан намочили, И он не успел просушиться, Вот и прогнил кафтан мой». Долго ль, коротко ль едут, Заехали в лес зеленый, И там одна птица запела: «Боже, господи боже, Где видано-слыхано было, Чтоб мертвый с живым ехал?» Петкана Лазару молвит: «Старший братец мой, Лазар, Про что это птица пела? Где видано-слыхано было, Чтоб мертвый с живым ехал?» Лазар в ответ Петкане: «Едем, сестрица Петкана, Здесь зеленая чаща, Водится всякая птица, Всякий язык понимает!» Долго ли, коротко ль едут, Нивы кругом сжаты, А нивы братьев не сжаты. Лазару молвит Петкана: «Братец мой, братец Лазар, Что это — нивы сжаты, А ваши нивы не сжаты?» «Едем, сестрица, едем. Строились мы, сестрица, Нивы сжать не успели». Как к селу подъезжали, Лазар сказал Петкане: «Иди-ка в наш дом, сестрица. Когда тебя матушка спросит: «Кто привез тебя, дочка?» — Ты отвечай ей прямо: «Старший братец мой, Лазар». Если она не поверит, Вот, сестра, тебе перстень, Вот серебряный перстень, Ты покажи ей перстень, — Сама его мать купила, Когда я с женой обручался, — Тогда тебе мать поверит. А я поеду, сестрица, К тому большому кургану, Где у нас нива большая — Жали ее, недожали, Вот я ее и объеду». Петкана в дом постучалась. Плакали девять внуков, Матушка их утешала. Петкана кричит снаружи: «Матушка, дверь отвори мне!» Мать ей кричит из дома: «Чума, моровая язва, Неужто тебе все мало? Ведь ты, чума, уморила Всех девять сынов-тройняшек, И девять снох уморила. Неужто опять пришла ты, Чтобы отнять девять внуков?» Петкана матери молвит: «Вставай, отвори мне, мама, Не чума я, не язва, А дочка твоя, Петкана». Мать тогда ей отворила И дочери говорила: «Кто же привез тебя, дочка? Девять лет миновало, Как ты в гостях не бывала». Петкана ей отвечает: «Привез меня братец Лазар». Мать говорит Петкане: «Обманывай кого хочешь, А мать свою не обманешь. Братец твой старший, Лазар, Вот уже год девятый, Как от чумы скончался». Ей отвечает Петкана: «Если ты мне не веришь, Вот тебе, мама, колечко, Кольцо — серебряный перстень!» Едва увидала старуха, Едва увидела перстень, Тотчас поверила дочке. Плакали мать и Петкана, Пока не умерли обе.

518

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 374–379. Записано среди болгар-переселенцев Бердянского уезда Таврической губернии. Баллада широко распространена на Балканах, где ее знают и все неславянские народы. Ее сюжет эволюционно предшествует общеевропейскому сюжету «Жених-мертвец», получившему отражение и в литературе (ср. «Ленору» Бюргера и русский перевод Жуковского).

519

Мать воду лила на могилы… — Поминая усопших, болгары льют на могилы воду. Этот обычай кое-где встречается и у восточных славян. Он связан с верованием в то, что покойник, жаждая воды, может вызвать засуху.

520

С креста — легкую флягу… — Приглашающий у болгар обычно отправляется в путь с хлебом и деревянной флягой, наполненной вином.

Майдаленка букет вязала [521]

Майдаленка букет вязала, На букет наговор шептала: «Слушай, Анзел, мой наговор ты, Приходи живой или мертвый, Приходи живой или мертвый!» Майдаленка в постель ложится, Только-только она задремала, Закричал под окошком Анзел: «Ты вставай, вставай, Майдаленка, Собирайся скорее в дорогу!» Майдаленка молчит, не дышит, Будто зова она не слышит, Будто зова она не слышит. Второй раз позвал ее Анзел: «Ты вставай, вставай, Майдаленка, Собирайся скорее в дорогу!» Майдаленка молчит, не дышит, Будто зова она не слышит, Будто зова она не слышит. Третий раз позвал ее Анзел: «Ты вставай, вставай, Майдаленка, А не встанешь — найду другую!» Майдаленка тут испугалась, Она скоро с постели вскочила, Она скоро с постели вскочила, Дверь одною рукой отпирала, Обнимала Анзела другою. Взял он ее за белую руку, Посадил на коня за собою, Посадил на коня за собою, А как только они поскакали, Говорит Майдаленке Анзел: «То ли звезды, то ль это месяц Хорошо нам и ясно светит, А ведь мертвые ездят быстро. Не боишься ли ты, Майдаленка, Не боишься ли ты, Майдаленка?» «Упокой, боже, души усопших, Ты ж оставь, Анзел, мертвых в покое, Ты ж оставь, Анзел, мертвых в покое!» И опять они дальше скачут, И опять говорит ей Анзел: «То ли звезды, то ль это месяц Хорошо нам и ясно светит, А ведь мертвые ездят быстро. Не боишься ли ты, Майдаленка, Не боишься ли ты, Майдаленка?» «Упокой, боже, души усопших, Ты ж оставь, Анзел, мертвых в покое, Ты ж оставь, Анзел, мертвых в покое!» И опять они дальше скачут И на всем скаку подлетают Прямо к каменной белой церкви, Ко широким дверям церковным, Ко широким дверям церковным. Тут с коня долой спрыгнул Анзел Посредине немого кладбища, Посредине немого кладбища. Закричал тогда громко Анзел: «Вы вставайте-ка, мои братья, Вы встречайте мою невесту, Вы встречайте мою невесту!» Майдаленка тут испугалась, И с коня она наземь упала У широких дверей церковных. Вдруг часы стали бить двенадцать, Петухи стали петь в округе, Петухи стали петь в округе. «Это счастье твое, Майдаленка, Что часы стали бить двенадцать, Петухи запели в округе, Петухи запели в округе. Коль часы не ударили б в полночь, Петухи не запели б в округе, Петухи не запели б в округе, Так тебя б мертвецы растерзали, Как зерно жернова терзают. Кто пришел бы с утра на кладбище, Увидал лишь твои одежды, По куску на каждой могиле!»

521

Переведено по тексту сб.: Штрекел, № 63. Записано в центральной части Словении. В тексте отражен сюжет «Жених-мертвец», известный многим народам Европы либо в виде песни, либо — и чаще — в виде былички и сказки.

Построение Скадра [522]

Строят город три родные брата, Три родных Мрлявчевича [523]– брата: Вукашин-король — из братьев старший, Воевода Углеша — брат средний, Третий, младший — Мрлявчевич Гойко. [524] Строят город Скадар на Бояне. Строят город вот уже три года, Мастеров им триста помогают, Основанье возвести не могут, А уж целый город и подавно: Что им за день мастера построят, Все им вила за ночь раскидает. Как настал четвертый год работе, Слышно, кличет им с планины вила: «Ты не мучься, Вукашин, напрасно, Сам не мучься, не теряй богатства! Основанье возвести не сможешь, А уж целый город и подавно, До тех пор, пока имен не сыщешь Двух похожих — Стою и Стояна; Да чтоб были братец и сестрица. Ты их в стену башни замуруешь, Будет крепко основанье башни, Вот тогда и город ты построишь». Как услышал Вукашин вещанье, То слугу зовет он Десимира: «Десимир мой, чадо дорогое! До сегодня был ты мне слугою, Впредь же будешь чадо дорогое! Запрягай, сынок, коней в повозки, Шесть мешков грузи на них с деньгами. Поезжай, сынок, по белу свету, Поищи два имени похожих, Разыщи нам Стою и Стояна, Да чтоб были братец и сестрица, Укради ты их или купи их, Привези их в Скадар на Бонне. Мы их в стену башни замуруем, Чтобы крепко было основанье, Вот тогда и город мы построим». Как услышал Десимир ту просьбу, Вывел он коней, запряг повозки, Нагрузил и шесть мешков с деньгами, И поехал он по белу свету Поискать два имени похожих. Ищет, ищет Стою и Стояна, Ищет их без малого три года, — Не сыскал два имени похожих, Не сыскал он Стои и Стояна. И вернулся в Скадар на Бояне. Возвращает он коней, повозки, Возвращает шесть мешков с деньгами: «Получай, король, коней, повозки, Получай и шесть мешков с деньгами — Не сыскал я двух имен похожих, Не сыскал я Стои и Стояна!» Как услышал Вукашин известье, Закричал на зодчего он Раду, Тот на триста мастеров

прикрикнул, Строят дальше Скадар на Бояне. Что король построит — вила рушит, Не дает построить основанье, А уж целый город и подавно! Вновь кричит с горы высокой вила: «Эй, король! Ты слышал иль не слышал? Сам не мучься, не теряй богатства: Основанье возвести не сможешь, А уж целый город и подавно! Слушай лучше: вас тут трое братьев, Каждый любу верную имеет. Чья придет к Бояне завтра люба И обед для мастеров доставит, Ту вы в стену башни замуруйте, Будет крепко основанье башни, Вот тогда построите и город». Как услышал Вукашин вещанье, Призывает он родных двух братьев «Вы слыхали, братья дорогие, Что кричала нам с планины вила? Понапрасну мучаемся с вами, Не дает построить основанье, Ну а целый город и подавно! А еще кричит с планины вила, Говорит, что здесь нас трое братьев, Каждый любу верную имеет. Чья придет к Бояне завтра люба И обед для мастеров доставит, Мы ее и замуруем в башню: Будет крепко основанье башни, Вот тогда и город мы построим! Поклянемся же сейчас друг другу, Что никто про то не скажет любе; Предоставим счастью и удаче, Кто из них придет к Бояне завтра!» Тут друг другу братья поклялися, Что никто про то не скажет любе, И на том их ночка и застала. Возвратились в белые хоромы, Там поужинали, ели-пили, Каждый почивать пошел с женою. Тут и быть неслыханному чуду! Вукашин-король нарушил клятву, И сказал он первый своей любе: «Моя люба верная, послушай! Не ходи ты завтра на Бояну, Не носи ты мастерам обеда: Зло с тобою может приключиться, Замуруем мы тебя там в башне». Не сдержал и Углеша той клятвы, Он про все поведал верной любе: «Берегись, не ошибись ты, люба! Не ходи ты завтра на Бояну, Не носи ты мастерам обеда, Потому что молодой погибнешь — Замуруем мы тебя там в башне». Только Гойко клятвы не нарушил, Не сказал ни слова своей любе. А как только утро наступило, Встали три Мрлявчевича-брата, Поспешили на реку Бояну. Час пришел нести обедать людям, А черед нести был королеве, — Королева с просьбою к золовке, К золовушке, Углешиной любе: «Ох, золовушка милая, слушай! Голова у меня разболелась… Худо мне! Не поправлюсь я, видно, К мастерам ты пойди уж с обедом!» Отвечает Углешина люба: «Ох, золовушка, свет-королева! Что-то правую рученьку ломит… Худо мне! не поправлюсь я, видно, Попроси молодую золовку». Королева к золовушке младшей: «Ох, золовушка, Гойкина люба! Голова у меня разболелась… Худо мне! не поправлюсь я, видно, К мастерам ты пойди уж с обедом!» Отвечает Гойковица тихо: «Не взыщи с меня, свет-королева! Я б тебя послушала без слова, Да сыночек мой еще не купан, Белый холст не выстиран остался». Говорит на это королева: «Ты иди, золовушка, не бойся: И снеси уж мастерам обед-то! Полотно-холсты я постираю, А сынка золовка искупает». Что тут было Гойковице делать? Понесла обед она на реку. А когда пришла она к Бояне — Там стоит и ждет Мрлявчевич Гойко! Разыгралось сердце у юнака, Жаль ему свою родную любу, Жаль ему и чадо в колыбели — От роду младенцу только месяц… Покатились горячие слезы, Видит Гойко: жена молодая Тихо ходит, медленно подходит, Тихо ходит, разговор заводит: «Что с тобою, господин мой добрый, Что ты слезы горько проливаешь?» Ей промолвил Мрлявчевич Гойко: «Зло стряслось большое, моя люба! Золотое яблоко имел я, Уронил его сегодня в реку, Жаль его мне, позабыть не в силах». Люба стройная тут без раздумья Отвечает мужу-господину: «Ты проси у господа здоровья, Отольешь второе, еще лучше». Стал еще печальней юнак Гойко, Отвернулся, голову понурил И смотреть не хочет он на любу. Тут подходят деверя к ней оба, Два других Мрлявчевича-брата, Берут любу за белые руки И ведут замуровывать в башню, Закричали на зодчего Раду, Рада-зодчий мастерам прикрикнул, Но смеется молодая люба: Ей сдается — с нею просто шутят. Стали город городить над нею: Рубят триста мастеров поставы, Рубят срубы, камнем засыпают, До колен уж бедную закрыли, — Все смеется молодая люба: Ей сдается — с нею просто шутят. Рубят триста мастеров поставы, Рубят срубы, камнем засыпают, Уж по пояс бедную закрыли… А как камни тело придавили, Поняла тут страшную судьбину, Как змея озлилась, зашипела, Умоляет деверей любезных: «Не давайте, коль боитесь бога, Чтоб меня замуровали в башне!» Просит, молит — нет, не помогает, Братья даже на нее не смотрят. Как ни стыдно и как ни зазорно, А взмолилась к мужу-господину, «Господин мой! Не давай меня ты, Чтоб меня замуровали в башне! Шли меня ты к матери-старухе, Есть у ней достаток и богатство, Пусть раба или рабыню купит, Чтобы в башне их замуровать!» Просит, молит — нет, не помогает… Увидала молодая люба, Что ничто уже не помогает, Она к Раде-зодчему с мольбою: «Брат по вере христианской, Рада! Ты оставь окно для белой груди, Чтобы я, как принесут мне Йову, Покормить могла своею грудью!» Поступил по-братски зодчий Рада, Он окно оставил ей для груди И сосцы извлек ее наружу, Чтоб она, как принесут ей Йову, Покормить могла своею грудью. И опять зовет и просит люба: «Брат по вере христианской, Рада! Ты оставь мне для очей окошко, Чтоб глядеть на белые хоромы, Чтоб глядеть, как Йову мне приносят И в хоромы от меня уносят!» Поступил по-братски зодчий Рада: Для очей оставил ей окошко, Чтоб глядеть на белые хоромы, Чтоб глядеть, как Йову к ней приносят И в хоромы от нее уносят. Так ее замуровали в стену. Вот кормить приносят к ней ребенка, Кормит чадо первую неделю, На вторую потеряла голос, Но ребенка молоком и дальше Целый год кормила и — вскормила! Что случилось — не переменилось: Камень точит молоко доныне, [525] Ради чуда точит [526] понемногу Безмолочным матерям в подмогу.

522

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. II, № 25. Записано от старца Рашка, уроженца г. Колашина (Черногория). Баллада известна всем балканским народам. Наиболее популярна версия о Маноле-мастере. Действие баллады, как и в данном случае, нередко привязывается к близким для певца местам. Публикуемый текст представляет собою историзованную версию баллады.

523

Мрлявчевичи. — В ранних письменных источниках король Вукашин и его брат деспот Углеша упоминаются без фамилии. Их родословная с указанием на происхождение от некоего Марнявы или Мрняна известна по письменным источникам лишь со второй половины XVI в. Поэтому упоминание их фамилии вероятнее всего нужно считать церковно-книжным влиянием.

524

Гойко. — В грамотах царя Стефана Душана, датируемых 1355 г., упоминается царский логофет (канцлер) Гойко. Следовательно, логофет, видимо, был современником братьев Вукашина и Углеши. Однако о его родственных связях с ними неизвестно.

525

Камень точит молоко доныне… — Образующиеся со временем потеки на камнях крепости (моста, монастыря и др.) певцы этой баллады объясняют как застывшие струйки молока. Во всяком случае, именно такое объяснение автору этих строк доводилось слышать при записи баллады о Маноле-мастере.

526

Ради чуда точит… — Известковатым потекам на камнях придавали чудодейственное значение, считая, что матери, съевшие немного вещества от этих потеков, будут иметь много молока.

Построение минарета Дервиш-паши [527]

Кончена мечеть Дервиш-пашою, За семь лет паша ее построил И высокий минарет поставил. Тридцать мастеров ему служили. И когда был минарет закончен, Прочь пошли все мастера оттуда. Дунул ветер среди ночи темной, Наземь минарет паши обрушил. И когда с рассветом встало солнце, То паша Дервиш-паша [528] увидел, Что высокий минарет повален. Очень тяжко тогда ему стало, Тридцать мастеров он созывает, Говорит он мастерам такое: «Тридцать мастеров, дери вас дьявол, Где, скажите, старый старший мастер? Пусть он даст ответ и мне и богу, Отчего так минарет построил, Что от ветра тот свалиться может». Тридцать мастеров в ответ сказали: «Господин паша, о милый боже, Старый старший мастер будет тотчас. Спрашивай его, о чем захочешь, Но послушай, что тебе мы скажем. В этом старший мастер не виновен, Нет вины на старике нисколько, Грех паша Дервиш-паша содеял». Мастер нам вчера сказал такое: «Минарет паши разбить не смогут Пушки, даже самые большие. Богу захотелось — и обрушил. Мастеров нельзя винить нисколько». Отвечает им паша на это: «Стройте минарет точно таким же». Подошел тут старый старший мастер, Минарет обрушенный увидел, И перекрестился мастер [529] трижды, И сказал Дервиш-паше такое: «О паша Дервиш-паша, ей-богу, Вилы минарет свалили ночью, То ли вилы, то ли, может, дивы. Господин паша, могу поклясться, С той поры, как начал я их строить, Крепче этого не мог построить». И паша опять уговорился С мастерами минарет построить. Мастера закончили постройку, И опять ее обрушил ветер. Так семь раз заканчивали башню, И семь раз валил постройку ветер, Но паше все это надоело. Он решает сотворить молитву, Попросить великого Аллаха, Чтоб во сне открыл ему причину Многих обрушений минарета. Только совершил паша молитву, Лег на свой молитвенный коврик, И как лег паша, уснул немедля. Добрый дух в двери во сне заходит, Окликает его Дервиш-пашою: «Ты, Дервиш-паша, хотел дознаться, Отчего твой минарет обрушен? Ты заклать не хотел барана, Минарет сей начиная строить, Паша Дервиш-паша, слушай вот что! У тебя, Дервиш-паша, три сына. Одного из них заклать придется. Если снова минарет построишь, Больше не обрушится он наземь». Услыхал Дервиш-паша все это, Словно раненый, во сне он крикнул И по той причине пробудился. И пошел в комнату другую, Чтобы рассказать жене все это. И жена паше сказала тихо: «Господин паша, прошу пощады. Прекрати постройку минарета. Сын для нас дороже минарета!» Паша Дервиш-паша ей ответил: «Верная моя жена, послушай, Всех троих готов принесть я в жертву, Лишь бы только минарет не рухнул». В комнату свою паша вернулся, Бедная жена осталась плакать, Плакать, на детей бросая взоры. Белый день едва рассвел наутро, В комнату к жене паша приходит, Тихо говорит жене такое: «Верная жена, тебе придется Выбрать одного из трех для жертвы!» Очень тихо жена отвечает: «Заклинаю обоими мирами, Я их мать, всех троих рожала, Все они равны в моем сердце. Я клянусь великому богу, Пережить не смогу ни одного я». Разгневался паша Дервиш-паша, И схватил он младшего сына, И унес из парадных комнат. Как увидела жена молодая, Закричала так, что дом весь дрогнул, С горя начала она бегать По комнате из угла в угол, Запнулась о молитвенный коврик И в парадной комнате упала, Как упала, дух тотчас испустила. А паша пришел к своей мечети, Тридцать мастеров призвал он тотчас, И сказал он мастерам такое: «Еще раз минарет мне постройте. Если он обрушится наземь, Больше строить его не буду. Оболью его стены маслом И жестокий пожар устрою. Все, что было, на него истратил И дитя заколю дорогое, Ибо сон такой увидел ночью». И заклал на фундаменте сына, А строители начали строить. А когда они кончили строить, Разошлись они все оттуда. Минарет паши был воздвигнут. До сих пор он стоит, как прежде. Закопал паша под минаретом Верную жену молодую, Вместе с нею — младшего сына.

527

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 91. Записано близ г. Мостара (Герцеговина). Боснийская версия баллады типа «Построение Скадра».

528

Паша Дервиш-паша. — Этим выражением одновременно обозначается и звание, и указание на происхождение из рода паши. Звание паши в Турции получали управители областей.

529

…перекрестился мастер… — Мастера были славянами-христианами.

Хасанагиница [530]

Что белеет средь зеленой чащи? Снег ли это, лебедей ли стая? Был бы снег, он давно бы стаял, Лебеди бы в небо улетели; Нет, не снег там, не лебяжья стая: Хасан-ага там лежит в палатке. Там страдает он от ран жестоких; Навещают мать его с сестрою, А любимой стыдно показалось. Затянулись раны и закрылись, И тогда он передал любимой: «В белом доме ждать меня не нужно, Ты в семье моей не оставайся». Услыхала люба речь такую, Горьких мыслей отогнать пе может. Топот конский слышен возле дома; Побежала женщина на башню, И прильнула там она к окошку; Вслед за нею бросились две дочки! «Что ты, наша матушка родная, Не отец наш на коне приехал, А приехал дядя Пинторович». Воротилась женщина на землю, Крепко брата обняла и плачет: «Ой, мой братец, срамота какая! Прогоняют от пяти малюток!» Бег спокоен, не сказал ни слова, Лишь в кармане шелковом пошарил И дает ей запись о разводе, Чтобы все свое взяла с собою, Чтоб немедля к матери вернулась, Прочитала женщина посланье, Двух сыночков в лоб поцеловала, А двух дочек в розовые щеки, Но с меньшим сынком, что в колыбельке, Слишком трудно было расставаться. За руки ее взял брат суровый, И едва лишь оттащил от сына, Посадил он на коня сестрицу И поехал в белое подворье. Долго дома жить не удалось ей, Лишь неделю побыла спокойно. Род хороший, женщина красива, А такую сразу едут сватать. Всех упорней был имотский кадий. Просит брата женщина, тоскует: «Милый братец, пожалей сестрицу, Новой свадьбы мне совсем не надо, Чтобы сердце с горя не разбилось От разлуки с детками моими». Бег спокоен, ничему не внемлет, Принимает кадиевых сватов. Просит брата женщина вторично, Чтоб послал он белое посланье, Написал бы просьбу от невесты: «Поздравленье шлет тебе невеста, Только просьбу выполни такую: Как поедешь к ней ты на подворье С господами, сватами своими, Привези ей длинную накидку, Чтоб она свои закрыла очи, Не видала бедных сиротинок». Кадий принял белое посланье, Собирает он нарядных сватов, Едет с ними за своей невестой. Сваты ладно встретили невесту И счастливо возвращались с нею, Проезжали мимо башни аги, Увидали девочек в оконце, А два сына вышли им навстречу И сказали матери с поклоном: «Дорогая матушка, зайди к нам, Вместе с нами нынче пообедай». Услыхала Хасанагиница, Обратилась к старшему из сватов: «Старший сват, прошу я, ради бога, Возле дома сделай остановку, Чтоб смогла я одарить сироток». Кони встали у подворья аги, Матушка одаривает деток: Двум сыночкам — с золотом кинжалы, Милым дочкам — дорогие сукна, А дитяти малому послала Одеяльце — колыбель закутать. [531] Это видит храбрый Хасан-ага, И зовет он сыновей обратно: «Возвратитесь, милые сиротки! Злая мать не сжалится над вами, Сердце у нее подобно камню». Услыхала Хасанагиница, Белой грудью на землю упала И рассталась со своей душою От печали по своим сиротам.

530

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. III, № 81. Эту песню, со своими поправками, В. Караджич перепечатал из книги аббата А. Фортиса «Путешествие в Далмацию», вышедшей в Венеции в 1774 г. Уже в 1775 г. в Швейцарии был издан немецкий прозаический перевод, пользуясь которым Гете написал свое стихотворение в 1778 г. Песню переводили В. Скотт, П. Мериме, А. С. Пушкин, А. Мицкевич и др. Известны десятки переводов песни во многих странах мира. Первый опыт изложения песни на русском языке был сделан в 1794 г. Ф. В. Каржавиным, первый полный стихотворный перевод — А. X. Востоковым в 1827 г. В Югославии песня приобрела заметную популярность, так что стало очень затруднительным отделить народные варианты от книжных заимствовании в версии В. Караджича. В 1974 г. Югославия торжественно отмечала 200-летие публикации «Хасанагиницы», в связи с чем проводились и поиски сведении о героях песни.

Песня была сложена в среде боснийских славян-мусульман. Опираясь, судя по всему, главным образом на народные предания, югославские исследователи локализуют место действия баллады в районе г. Имотски, вблизи далматинского побережья и у стыка границ Хорватии, Боснии и Герцеговины, — ранее этот район входил в состав Турецкой империи. Время действия относят к 40-м годам XVII в. Хасан-ага Арапович, славянин-мусульманин, был местным феодалом, владельцем нескольких сел. В одном из боев с венецианцами или славянами-христианами, напавшими на его владения, он был ранен. Чтобы избежать повторного и смертельного нападения, Хасан-ага перебрался лечить раны в горы. Его шурин бег Пинторович, тоже, видимо, славянин-мусульманин, жил в крепости Клис, вблизи г. Сплита. Местные жители указывают на развалины одной башни времен турецкого владычества, убежденно считая ее бывшим жилищем Хасан-аги. В другом месте показывают могилу его жены Фатимы.

Такого рода подробности, локализующие балладу, однако, не объясняют ее содержания. Напомним, что согласно шариату, мусульманскому обычному праву, муж, и только он, когда угодно и без всяких проволочек может развестись со своей женой, то есть прогнать ее из своего дома или вернуть к родителям. При этом от его желания зависит судьба детей, которых он волен и разлучить с матерью. Баллада, следовательно, служит своеобразной иллюстрацией к брачным установлениям шариата. Хасан-ага, приняв «стыд» жены за неприязнь, поступает так, как предписывают нормы. Брат Хасанагиннцы действует точно так же и потому все время молчит. Хасанагиница до последней речи бывшего мужа, видимо, не теряет надежды на лучшее. Недоразумение приводит к трагедии.

531

Одеяльце — колыбель закутать… — В. Караджич настаивал на том, что здесь должно быть выражение «убошке хальине», то есть «нищенское платье»: мать дарит грудному младенцу, ибо он вырастет сиротой и пойдет просить по миру.

Женитьба влашича Радула [532]

Как решил жениться влашич Радул, [533] Высватал красавицу невесту, Дал ей перстень и назначил свадьбу: «Будет свадьба через две недели, А пока на белый двор свой съезжу, Соберу там благородных сватов». Вот приехал он во двор свой белый, И собрал он там немало сватов, И собрал он сватов там три сотни, И собрал, а сам не едет с ними, Посылает он коня невесте, Посылает он родных двух братьев, А двух братьев, деверей двух милых. Выехали сваты за невестой, Хорошо их встретили, на славу, Дали каждому платок расшитый. Дали жениху коня гнедого, Сокола и красную девицу. Дружка кличет, музыка играет: «Подымайтесь, нарядные сваты! Подымайтесь, сваты и невеста! Время отправляться нам в дорогу!» Поднялись нарядные тут сваты, В тот же день отправились в дорогу. Только сваты в темный лес въезжают, А в лесу стоит Банянин Диняр, [534] На копье оперся боевое. Пропустил всех сватов по порядку, А когда подъехала невеста, За узду ее коня схватил он, Девери, как только увидали, Так за сабли острые схватились, Диняру снять голову хотели. Но сказала девушка-невеста: «Ради бога, девери-юнаки! Вы его, юнаки, не губите, Вы его ответа подождите, Голову рубить не торопитесь». Поклонился Банянин невесте, Землю черную поцеловал он: «Девица-краса, сестра по богу! Будешь Радуловой ты женою, Знай, томятся там моих два брата, Держит их в темнице влашич Радул, Может быть, хоть ты освободишь нх!» Он пошарил в шелковом кармане, Вынимает дюжину дукатов, Дарит их сестре своей по богу, А она ему рубашку дарит. Как приехали на двор свой белый, Сразу с седел сваты соскочили, Только девушка слезать не хочет. Вышла к ней мать Радула навстречу. Вынесла ей столик золоченый, По краям змеею оплетенный, Та змея из серебра и злата, Вместо жала — драгоценный камень. Говорит мать Радула невесте: «Слезь с коня ты, милая невеста! Погляди на столик золоченый, По краям змеею оплетенный, Та змея из серебра и злата, Вместо жала — драгоценный камепь. Можно с ним, сноха, вязать и в полночь, В полночь с ним светло, как в ясный полдень», Ей сноха смиренно поклонилась, Но с коня сойти не согласилась. Выходили Радуловы сестры, Выносили золотые перстни: «Слезь с коня ты, милая невеста! Погляди на перстни золотые, Ты носи их, будь невесткой нашей». Им она смиренно поклонилась, Но с коня сойти не согласилась. В дом они сердитые вернулись, Зло взглянули, зло проговорили: «Брат ты наш, любимый Радул-влашич! Не желает слезть с коня невеста, Хочет видеть, за кого выходит». Рассердился Радул не на шутку, Вышел хмурый, с обнаженной саблей: «Слезь с коня, не девушка ты, сука! Слезь с коня иль с головой простишься! Ты коня не привела из дому, Моего коня ты заморила». Отвечала Радулу невеста: «Ой ты, господин мой Радул-влашич! Не сердись ты, не на что сердиться, С твоего коня не слезу, Радул, Коль не дашь ключей мне от темницы». Рассмеялся Радул во все горло, Дал ключи ей от своей темницы, И тогда с коня сошла невеста, Деверей двух милых подозвала: «Вы идите, девери, со мною, Покажите двери мне темницы». И пошли с ней девери к темнице, Отворили мрачную темницу, Говорит красавица невеста: «Кто тут братья Диняр Банянина? Выходите оба из темницы!» Вышли тут два ослабевших брата, Вышли из сырого подземелья, Волосы у них — хоть покрывайся, Ногти — хоть копай ты ими землю. Тут все тридцать узников вскричали: «Ой, красавица, сестра по богу, Выпусти и нас ты из темницы!» Говорит красавица невеста: «Выходите, узники, на волю!» Вышли тут все узники на волю, Говорит красавица невеста: «Разбегайтесь, узники, скорее!» И взяла она двух побратимов, Повела на белый двор обоих, Позвала двух ловких брадобреев, Мылят, бреют, даже лбы потеют, Грязные им ногти обрезают, Два платка дала им полотняных И дала им чистую одежду, А когда домой их отправляла, Яблоко дала им золотое: «Моего поздравьте побратима, Диняра поздравьте Банянина, Золотое яблоко отдайте».

532

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. II, № 87. Записано от старушки, судя по языку песни, видимо, родом из Черногории или восточной Герцеговины. По основному содержанию песня близка к былине «Хотен Блудович».

533

Влашич Радул. — Вслед за В. Караджичем югославские комментаторы видят в этом эпическом образе валашского воеводу второй половины XV — начала XVI в. Радула IV, который женился на племяннице черногорского феодала Ивана Церноевича. Однако серьезных оснований этому нет. В XIV–XVI вв. жило несколько валашских воевод с таким именем, кстати, популярным и у южных славян. Это имя явно стало эпическим. И в данном тексте оно не имеет того формально исторического значения, какое ему приписывают.

534

Диняр Банянин — эпический персонаж. Имя дано по названию Динарских гор, а прозвище — по названию одного из черногорских племен. Эпизод с этим героем — показатель контаминированного характера песни. Образ Банянина создан по типу образа Черного Арапа, встречающего свадьбу в лесу (ср. «Дитя Голомеше»), но ему придана роль не насильника, а просителя. В соответствующих болгарских вариантах этой песни невеста требует от жениха освободить ее собственных братьев.