Песни южных славян

Неизвестен 2 Автор

Девушка с кувшином и чашей. Деталь фрески (XIII в.). Монастырь в Сопочанах (Сербия).

Ела, жена Радула [535]

Радул молодой в поход собрался, Во дворе с женой своей прощался, Радулу жена тут говорила: «Ой, мой Радул, ясное ты солнце, Я пойду в поход с тобою, Радул, Или к матушке вернусь родимой». Говорил жене на это Радул: «Жен с собою не берут в походы, Во дворах их белых оставляют. Береги ты белый двор мой, Ела, Честь мою и честь свою храни ты». Спрашивала у Радула Ела: «Ты когда вернешься из похода?» Говорил на это Еле Радул: «Только черный ворон побелеет, Расцветет на мраморе куст розы, И к тебе вернусь я из похода». Речи мужа выслушала Ела, Яблоко дала ему златое И платок, служанкою расшитый. И тогда свой двор оставил Радул. Только заперли за ним ворота, Ела черна ворона поймала, Розу алую она достала, На холодный мрамор посадила. Не белеют вороновы перья, Не цветет на мраморе куст розы. Уж ее и мылом моет Ела, Молоком из грудей поливает, Поливает вечером, и утром, И во время зноя в жаркий полдень. Вот уж целых девять лет минуло, Говорит своей служанке Ела: «Ты, моя служанка молодая, Вот уж целых девять лет минуло, Как в поход мы Радо проводили, Но ни Радо нет, ни доброй вести! Мы не видим ни луны, ни солнца, Ни зари, ни Радула-юнака! Пусть меня не осуждает Радо, Поплясать хочу я в хороводе, Может, вести добрые услышу Я о муже о моем любимом». «Госпожа, сходи сегодня в коло, Вот уж целых девять лет минуло, А о Радо ничего не слышно». И послушалась служанки Ела, Нарядилась пышно и богато: Вся по пояс золотом и шелком, А к подолу — золотом червонным, Поясок серебряный надела, Золотой кушак надела сверху, А

за кушаком тысячецветник, Чтоб от солнца жаркого закрыться, Васильков букет взяла с собою, У цветов серебряные стебли, А листочки золотом прошиты. Нарядилась и пошла из дома Прямо в чисто поле к хороводу. Как пришла на поле к хороводу, Тут же всем здоровья пожелала, Ей еще радушней отвечали, До сырой земли ей поклонились: «Здравствуй, млада Радулова Ела! Попляши с юнаком в хороводе, Выбери сама, кого желаешь». Но она их поблагодарила: «Вам спасибо, плясуны лихие, Не плясать пришла я в хороводе, А весть добрую пришла услышать, Весть о Радуле моем любимом». Не прошло тут времени и часа, Как юнак к ним на коне подъехал, Пожелал всем доброго здоровья, Услыхал ответ еще радушней: «Здравствуй, добрый молодец проезжий! Оставайся в нашем хороводе, Попляши ты с девушкой любою, Только не с красавицею Елой, Не плясать пришла сюда к нам Ела, А весть добрую пришла услышать, Весть о Радуле своем любимом». Как услышал это незнакомец, Подошел он к Радуловой Еле: «Ты, душа моя, голубка Ела, Попляши со мною в хороводе, Я весть добрую тебе открою, Весть о Радуле твоем любимом; Красное вино вчера мы пили, И сказал мне господин твой Радул, Что приедет через год, не раньше». Выслушала Ела незнакомца И пошла плясать с ним в хороводе. Только встала Ела с гостем в пару, Обнимает он ее за пояс, Жмет ей руку в перстнях и браслетах, Рассыпает жемчуг с белой шеи, Наступает ей ногой на туфли. Говорила Ела незнакомцу: «Не держи, юнак, меня за пояс, Не твоя ведь мать меня вскормила, Жемчуг мой не рассыпай на плечи, Не твоя ведь мать его низала, А моя пускай почиет в мире, И не жми ты руки мои в перстнях, Ведь не ты дарил мне эти перстни, А мой муж, дай бог ему здоровья!» И на этом кончился их танец, Незнакомец обратился к Еле: «Подожди ты тут меня немного, Я пойду с тобой во двор твой белый, Я весть добрую тебе открою, Весть о Радуле твоем любимом». А она и слушать не желает, Подобрала рукава и полы, Ласточкою быстрой полетела, Так, что не догнали б даже вилы, А куда уж конному юнаку. Как она к воротам подбежала, Кликнула служанку молодую: «Ты открой мне двор, моя служанка! Вот уж целых девять лет минуло, Как живем здесь во дворе мы белом, Как в плену мы не были ни разу, Но, клянусь, сегодня будем обе!» Быстро ей служанка отворила И еще быстрей за ней закрыла. Тут юнак подъехал незнакомый, И зовет он Радулову Елу: «Ты открой мне, Радулова Ела, Добрые тебе принес я вести О супруге, Радуле-юнаке». Молодая будто и не слышит, Но ему тихонько отвечает: «Как возьму я Радула оружье, Не уйдешь и ног не унесешь ты!» Понял Елу всадник незнакомый, Только он ничуть не испугался, Яблоко ей бросил золотое, Что дала ему когда-то Ела, Как его в дорогу провожала, И платок, служанкою расшитый. Тут ворота отворила Ела, Господина Радула узнала. И сказал он: «Верь мне, моя люба, Верь мне, верная моя супруга, Если б ты мне раньше отворила, Чем я бросил яблоко златое, Тут же снял бы голову тебе я, А служанке выколол бы очи!»

535

Печатается по кн.: «Сербский эпос», т. 2. Составление и комментарии Н. И. Кравцова. Переводы под редакцией М. А. Зенкевича. М., 1960, с. 116–120. В песне представлена одна из многочисленных версий общеславянского сюжета: «Муж на свадьбе своей жены».

Оженился Янко [536]

Оженился Янко, взял свою он любу, Взял свою он любу за правую ручку, Привел свою любу к матери-старухе. «Поглядите, мамо, это ваша дочка. Дорогая люба, должен я уехать К королю на службу. Коль меня не будет Один, два, три года, будешь ты свободна С другим сговориться, за другого выйти». Ночью темной Янку вещий сон приснился «Ой ты, госпожа ты, моя королева! Мне сегодня ночью вещий сон приснился: Моя мила люба с другим сговорена, С другим сговорена, за другого вышла». «Ой ты, храбрый Янко, садись на коня ты, Что в моей конюшне изо всех резвейший!» Приезжает Янко к матери-старухе: «Бог вам в помощь будет, моя стара мати!» «И тебе бог в помощь, незнакомый путник!» «Прошу у вас, мамо, путнику ночлега, Путнику ночлега, у огня согреться». «Нет, нельзя, не можем, незнакомый путник, Полон дом сегодня, собралися гости». «Одно слово молвить вы позвольте, мамо, Моя стара мамо, молодой невесте, Вы ее пошлите, пускай сюда выйдет, Я скажу: «бог в помощь, молода невеста!»» «И тебе бог в помощь, незнакомый путник! Войди, войди в избу, незнакомый путник. Дайте человеку почетную чару!» «Благодать почиет пусть на этом доме. Можно ль незнакомцу выпить эту чару?» «Можно, пей во здравье, незнакомый путник!» «Будь благословенным, дом ты мой родимый, Дом ты мой родимый, мать моя родная, Моя верна люба с другим сговорена, С другим сговорена, за другого вышла». Взяла люба чару, чару пригубила, Чару пригубила, от стола вскочила, От стола вскочила, Янко усадила. «Ой ты, милый Янко, суженый мой первый, Суженый мой первый, сердечно любимый!» Гости тут вскочили и все разбежались.

536

Переведено по тексту сб.: Штрекел, № 218. Записано среди словенцев в северо-западной Хорватии, вблизи границы со Словенией. В песне отражена местная версия сюжета: «Муж на свадьбе своей жены».

Девушка оплакивает суженого [537]

Сон недобрый девушке приснился, Никому его не рассказала До рассвета, до восхода солнца. На рассвете, на восходе солнца Суженому девушка сказала: «Ах, мой милый, ах, мой светлый месяц, Нынче ночью страшный сон мне снился: Речка Вербас берег затопила, Твой скакун был приведен на площадь, «Твоя сабля пополам сломалась, Твоя шапка покатилась к речке, Мостовую мой усыпал бисер». Милая умолкла, молвил милый: «Солнце жаркое, моя подруга, Хочешь, сон твой мигом разгадаю? Речка Вербас берег затопила, Моя сабля — на две половины, Покатилась шапка прямо к речке, Это значит — скоро будет битва, Это значит — я в поход поеду, Это значит — голову сложу я. Покатился по дороге бисер, Значит — будем лить с тобою слезы». Миновало только две недели, И юнаков на войну призвали, Как явились в цесарское войско, Полетела каурская пуля, Угодила в Челебича Меху, Сразу Меху с конем разлучила, И лежит Мехмед в траве зеленой, Говорит своей дружине верной: «Моего коня вы изловите, У седельца — доломан зеленый, В доломане — яблоко и перстень, Отнесите их моей невесте. Коль невеста высокого рода, Будет плакать ровно год по милом, Коли роду невеста простого, Погорюет двадцать дней, не больше». Весть услышала краса-девица, Девять лет проплакала по Мехе, А когда же год пошел десятый, Отправлялась в верхние покои, Наряжалась в праздничное платье, Наряжалась, как перед Мехмедом. Зеркало брала невеста в руки, Поглядела и проговорила: «Боже милый, я лицом красива, Но Мехмед мой был еще красивей!» Подходила к светлому оружью, Выбирала кинжал поострее, И вонзила его прямо в сердце, И упала мертвая на землю.

537

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 88. Записано в г. Сараеве (Босния). «Это песня сараевская, — отметил собиратель, — и есть точно такая дословно, на камне высеченная, на Беговой мечети, и стоит до сих пор. Событие было истинное». Тем не менее вещий сон девушки является традиционным общеславянским мотивом.

Голова Янкулы [538]

Ворона два черных пролетали, Оба черные, кровь на обоих, Пролетали близ Брника-града, Их над городом никто не видел, Видела одна жена Янкулы, Так она их хорошо спросила: «Вы летели близ Брника-града, Цело ли под Брником войско, Вьются ли шелковые знамена, Пляшут ли там девушки и парни И гремят ли бубны и свирели?» Вороны ей оба отвечали: «Ты поверь-ка нам, жена Янкулы, Нет под Брником-городом войска, Там врага оно не одолело, Как вчера на землю ночь упала — Янко твой с душою распростился, Если нам, молодка, ты не веришь, Вот тебе шелковая рубашка, Вот тебе — гляди — рука юнака, Вот на ней два перстня золотые, Каждый в десять городов ценою, Если ты нам все еще не веришь, Вот тебе и голова юнака». Как увидела жена Янкулы, Закричала, залилась слезами, Увидала ее мать Янкулы, Спрашивает у жены старуха: «Ты чего кричишь, жена Стояна? Молви, что кричать тебя неволит?» Отвечает ей жена Янкулы: «Как мне, бедной, не кричать — не плакать, Матушка, вот голова Янкулы, Мертвая она, будь ей неладно!» Тут увидела и мать Янкулы, Голову в уста она целует, И в уста и в мертвые очи. Слезы потекли из глаз от горя, А сердечко ее разорвалось, Пала рядом с мертвой головою.

538

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 68. Записано в Далмации (Хорватия). Мотив воронов-вестников, приносящих руку или голову погибшего героя, широко распространен в фольклоре славянских народов.

Раненый юнак и его конь [539]

Что белеет у синего моря? Иль морская там белеет пена? Или белы лебеди белеют? Или овцы бродят по долине? Не морская там белеет пена, И не белы лебеди белеют, И не

овцы бродят по долине. На траве лежит раненый витязь, Молодой юнак в рубашке белой. Дождь ее стирает, солнце сушит. В головах торчит копья обломок, Добрый конь к тому копью привязан Ржет конек, хозяина он будит: «Поднимайся, дорогой хозяин. Я уже траву до корня выел, Я и землю выбил по колени, Воду выпил до самого камня». А из ближней рощи кличет вила: «Конь, ищи хозяина другого!» Плачет конь, заслышав голос вилы. Вила на коня глядит и плачет.

539

Переведено по тексту сб.: «Ерлангенски рукопис старих српскохрватских народних песама». Издао Г. Геземан. Сремски Карловци, 1925, № 177. Тексты «Эрлангенской рукописи» только в 1925 г. стали известны ученым, хотя были записаны приблизительно в 20-е годы XVIII в. Обстоятельства записи точно не известны. Предполагают, что запись вел какой-то немец, быть может, писарь или офицер, служивший на Военной границе, которая разделяла Австро-Венгрию и Турцию. Записывая песни, собиратель постоянно путал звуки «б» и «п», «з» и «с», «т» и «д», «к» и «г» и т. д., отчего многие слова текстов довольно трудно прочитать. Между тем эти записи — самая крупная ранняя коллекция южнославянских, в том числе и болгарских, песен, собранная на целый век раньше, чем приступил к записи первый крупный собиратель Вук Караджич. По своему значению 217 песен «Эрлангенской рукописи» так же важны для изучения истории южнославянского фольклора, как и «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» в первой половине XVIII в., для изучения русской эпической традиции. Песни «Эрлангенской рукописи» до сих пор не «переведены» на удобочитаемый в орфографическом отношении язык, их первое и пока единственное издание почти сразу стало библиографической редкостью.

Наказ юнака [540]

Что белеет там, на синем море? Или то весенние сугробы? Или пена белая морская? Или голубь, что отстал от стаи? Или белых овец отара? Если б это был снег весенний, Он давно бы на солнце растаял, Если б пена синего моря — Раскидало б ее море, Если б голубь отстал от стаи — Он давно бы нагнал свою стаю, Если б белых овец отара — Их давно б чабаны угнали. А было это Пере Ковачевич Середь дола, середь Садиковца, От удара Юриши Буторца. И пришла к нему белая вила, Собирала в лесу она травы, Чтоб ему залечить раны, Но ей молвил Пере Ковачевич: «Не сбирай, не трать напрасно время, Позови мне лучше побратима, Побратима Юру Рукавину, Пусть он на листке письмо напишет, Пусть пошлет его матери и супруге, Матери, чтобы меня не ждала, А жене — чтоб замуж выходила, Ибо Пере-юнак поженился Под Велетом, под белым градом, На земле на черной, на траве зеленой.»

540

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 27. Записано в с. Карлобаге на далматинском побережье (Хорватия).

Яна-кукушка [541]

Что белеет, кипенеет На вершине Белашицы? [542] Или нагорные снеги, Или же лебедей стая? Нет, не нагорные снеги, Не белых лебедей стая, Белый шатер там раскинут Для молодого Стояна. Стояна болезнь мучит, Он говорит сестрице: «Сестрица, белая Яна, Пойди принеси мне, Яна, С Дуная студеной водицы». Яна ему отвечает: «Стоян, молодой мой братец, Я ведь дороги не знаю, Чтобы пойти к Дунаю, Чтобы пойти и вернуться». Стоян говорит ей снова: «Сестрица, скорбная Яна, Разрежь себе меньший палец, Разрежь ты его до крови. Когда ты пойдешь по лесу, Меть деревья и камни, А как подойдешь к Дунаю, Нальешь студеной водицы, Чтобы назад воротиться, По меткам свой путь отыщешь». Яна послушала брата, Разрезала меньший палец, Пошла по темному лесу, Отмечала деревья и камни, Спустилась она к Дунаю, Там набрала водицы И заспешила обратно. Но Яна, бедная Яна, Заморосил мелкий дождик, И смыл он все ее знаки, Смыл кровь с деревьев и камней. И Яна, скорбная Яна, Скоро в лесу заплуталась И стала блуждать по чаще. Три дня ходила-бродила, На след она не напала, Чтобы дойти до брата, До брата, больного Стояна. И Яна, скорбная Яна, Жалостно к богу взмолилась; «Ой боже, господи боже, Обрати ты меня в птицу, Буду летать по букам, Буду искать брата, Брата, больного Стояна». Послушал господь Яну И сделал синею птицей, Синей птицей — кукушкой, Она до сих пор кукует.

541

Переведено по тексту сб.: Миладиновы, № 19. Записано в г. Кукуше (греч. Килкис) в Эгейской Македонии. Сходные песнн, но без мотива превращения девушки в кукушку, записывались и у восточных славян.

542

Белашица (Беласица) — горный массив вблизи современного пересечения греко-болгаро-югославской границы.

Благодарный сокол [543]

Что же в той стороне белеет? Белый туман, или белая туча, Или овчар с тонкорунным стадом? Не было там ни тумана, ни тучи, Не было там овчара со стадом. Был там только хворый Стоян. Сокол принес ему три подарка: В клюве принес студеную воду, Яблоко — под крылом своим правым, А под левым — виноград сушеный. Хворый Стоян пытает птицу: «Ай же ты, птица, птица соколик, Что за добро ты помнишь за мною?» «Ай же ты, хворый Стоян, я помню, Помню добро, что ты мне сделал. По лесу шло могучее войско, Сильный пожар бушевал в чащобе; Кто ни пройдет — все меня минуют, Ты мне помог в тяжелое время. Ехал тогда ты по дикому лесу, Крылья мои уже обгорели, Выдернул ты из стремени ногу, Вытащил ты меня из пожара. Это добро за тобою я помню».

543

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 534. Записано в районе г. Дебра (Вардарская Македония). Песня получила значительное распространение среди южных славян. Ее героем нередко оказывается гайдук.

Чума и татары [544]

Прослышались, появились Татары, [545] девять их тысяч, Людей секут, села палят. Прослышали это в селах, Прослышали — побежали. Большое село Прахово Не слышало, не бежало, Там только ночью узнали, Как поняли, так побежали. Лайчица одна, сиротка, Нигде никого не имела, Шила без родителей Лайка, Никто ей вести не подал, Не слышала, не побежала. Встала она в воскресенье, И заплакала Лайка: «Олиле, боже, олиле, Бежать — мне не домчаться, Кричать — не докричаться. Сидеть — не досидеться». До бога голос донесся, Святая Неделя сказала: «Лайчица ты, сиротина, Тому ли тебя наставить, Того ли еще не знаешь? Сожги ржаную солому, Белое лицо запачкай, Расплети русую косу, Возьми жесткую торбу С белой ореховой палкой, Навстречу татарам выйди. Татары тебя спросят: «Эй, босая цыганка, Ты ведь ходишь по селам, Ходила ли ты в Прахово, Слыхало ль оно, бежало ль?» А ты им ответь, Лайчица: «Я не босая цыганка, Зовусь я черною чумою, [546] Девять лет я гуляю, Вас отыскать стараюсь. Теперь помог мне всевышний: Искала я вас — отыскала»». И поднялась Лайчица, Солому сожгла ржаную, Лицо свое зачернила, Расплела русую косу, Взяла жесткую торбу С белой ореховой палкой, Навстречу татарам вышла. Татары молвят цыганке: «Эй, босая цыганка, Ходила ли ты в Прахово, Слыхало ль оно, побежало ль?» Лайчица в ответ татарам: «Я не босая цыганка, Зовусь я черной чумою, Девять лет я бродила, Вас девять лет искала. Теперь мне помог всевышний: Искала я вас — отыскала!» Татары чуме молвят: «Чума, моровая язва! Пощади ты нас, не губи нас! Тебе мы, чума, подарим Наших коней с добычей!» Лайчица им отвечает: «Татары вы, девять тысяч, Я человек не торговый, Чтоб торговать конями, Зовусь я черной чумою, Девять лет я бродила, Девять лет вас искала!» Попятилися татары, Попятились и побежали, Своих коней побросали, Коней с богатой добычей. А люди в село вернулись, И диву давались люди, Как это сделала Лайка, Чтоб испугались татары.

544

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 362–364. Записано в районе г. Елена (северо-восточная Болгария).

545

Татары. — Упоминание о татарах имеет основание в болгарской истории. С XIII в., когда на обратном пути из Далмации войско Батыя разделилось, в Болгарии долго жили татары хана Ногая, так называемые «ногайские татары», впоследствии откочевавшие в северное Причерноморье. В XVII в. на территории Болгарии свирепствовали крымские татары, призванные турецким султаном на войну с Австрией.

546

Зовусь я черною чумою… — Как и восточные славяне, болгары представляли себе, что чума — это женщина, обычно пожилая, которая незаметно ходит по селам и сама решает, кого ей погубить, а кого оставить живым. В болгарских песнях нередко обыгрывается воля чумы, доброжелательной к сиротам и убогим, беспощадной к порочным людям.

Отдашь, отдашь ли, горец Йово? [547]

«Отдашь, отдашь ли, горец Йово, Красотку Яну в турецкую веру?» «Эй, воевода, голову дам вам, Яну не дам в турецкую веру!» Руки по локоть ему отрубили, Снова о том же спрашивать стали: «Отдашь, отдашь ли, горец Йово, Красотку Яну в турецкую веру?» «Эй, воевода, голову дам вам, Яну не дам в турецкую веру!» Обе ноги ему отрубили, Снова о том же спрашивать стали: «Отдашь, отдашь ли, горец Йово, Красотку Яну в турецкую веру?» «Эй, воевода, голову дам вам, Яну не дам вам в турецкую веру!» Тогда Йово выдрали очи, Спрашивать больше его не стали. Схватили турки красотку Яну И посадили на вороного, Угнать решили полем-низиной, Полем-низиной в село к татарам. Яна Йовану тихо сказала: «Прощай, Йован мой, брат мой родимый!» «Будь же здорова, сестрица Яна! Нет глаз у Йово, чтобы взглянул он, Нет рук у Йово, чтоб мог обнять он, Нет ног у Йово, чтоб проводил он!»

547

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 3, с. 331. Искусная литературная обработка болгарского поэта П. П. Славейкова, сделанная по тексту, записанному в районе г. Сера (Серрес) в Эгейской Македонии (ср. БНТ, т. 3, с. 329–330).