Песни южных славян

Неизвестен 2 Автор

Секула-дитя и змея шестикрыла [81]

Конь заржал в своей конюшне длинной. Дитятко-Секула коня проклинает: «Чтоб тебя, постылый, разорвало! Отчего ты ржешь в конюшне длинной? Из серебряна ведерка водой не напоен Иль пшеницей белоярой вдоволь не накормлен?» Из конюшни конь ему ответил: «Ой, Секула, молодой хозяин, Я водой напоен, пшеницей накормлен. Оттого заржал я, что в лесу зеленом Огонь полыхает, пышет пламень синий, Пышет пламень синий до самого неба». Встал-поднялся дитятко Секула. Он коня подпругами подпружил, Девятью широкими ремнями. С палицей тяжелой, с острой саблей Он верхом в зеленый лес въезжает. Не огонь увидел он в лесу зеленом, Не огонь увидел и не пламень синий И не пламень синий до самого неба. Он увидел змею шестикрылу, Что глотала серого оленя. Говорила змея шестикрыла: «Ой ты, богатырь, юнак безвестный, Обруби рога у серого оленя, Чтобы мне глотать сподручней было! Одарю тебя за это щедро». Обманулся дитятко Секула. Размахнулся палицею желтой, Мигом обломал рога оленю. Заглотала змея шестикрыла И оленя, и коня Секулы: Ноги с крупом — до луки седельной. Громко крикнул дитятко-Секула: «Ой ты, Марко, мой любимый дядя! Приезжай быстрее в лес зеленый. Гибну я от змеи шестикрылой!» Крик услышал Королевич Марко, Крик услышал в тереме высоком. Он вскочил на коня Кыршигора [82] И верхом в зеленый лес помчался. Что же видит Королевич Марко? Конь Секулы до седла проглочен, Конь проглочен змеей шестикрылой. Взял желтую палицу он в руки, Да змея сказала шестикрыла: «Не бей, Марко, палицею желтой! Пришибешь ты серого оленя, Заодно убьешь коня Секулы. Лучше ты возьми свой ножик фряжский Да вспори мне клятую утробу. Вытащишь и серого оленя, И освободишь коня Секулы». Фряжский нож взял Королевич Марко, Распорол ей клятую утробу. Вытащил он серого оленя И освободил коня Секулы. И тогда олень пошел за Марком, По пятам за ним пустился серый. И промолвил Королевич Марко: «Не ходи за мной, олень мой серый. Оставайся ты в лесу зеленом!» Не послушался олень тот серый, Он в зеленый лес не воротился. Побежал олень за Марком следом, Прямо к расписным его хоромам.

81

Переведено по тексту сб.: Шапкарев, кн. III–IV, № 362. Записано от уроженки г. Прилепа (Вардарская Македония).

82

Конь Кыршигор. — Буквально его имя означает: Ломилес.

Бранко-юнак и лютая змея [83]

Похвалялся Бранко-юнак Как-то вечером у колодца Перед девицами и парнями: Дескать, Бранко добрый юнак, Дескать, конь у него добрый, Вихрегон у него хилендарский, [84] Вихри гонит, ветры обгоняет; Перед девицами похвалялся И в корчме с крестьянами спорил, Спорил с кметами [85] и мужиками, Что отправится и погубит На планине лютую змеиху, На планине в темной пещере, Лютую о трех главах, О трех главах, шести крыльях, А хвостов у нее двенадцать, И лютует она по планине, По всем пастбищам на планине, Перекрыла змея три ущелья, Три планины загородила И три города разгородила, Девять деревень расселила И расстроила девять свадеб, Так стоят — венчаться не могут. Похвалялся Бранко-юнак, Вызывался не из геройства, Вызывался с сильного хмеля. Ему в дар давали крестьяне Магделену, лучшую деву, Словно звездочку, лучшую деву, И дала Магделена слово, Дала слово, дала заручку, Перстни с пальцев и с рук браслеты. И отправился Бранко-юнак, Вечерять отправился Бранко. Мать ему тогда говорила, Говорила ему, пытала: «Исполать тебе, Бранко-юнак, Что ж ты, Бранко, не вечеряешь, Что ж ты дремлешь, роняешь слезы? Или ты об заклад побился, Иль товарищи осмеяли, Или дальше тебя метали?» Бранко-юнак ей отвечает, Говорит он ей, отвечает: «Моя матушка, слава богу, Ты ни разу меня не пытала С той поры, как я уродился, Раз пытаешь — тебе отвечу: Нынче вечером я похвалялся, Нынче вечером у колодца Пред девицами и парнями, Молодицами и молодцами, Слово дал и о том поспорил, Что убью я лютую змеиху, Что живет у нас на планине, На планине, в темней пещере. А змея та о трех главах, О трех главах, шести крыльях, А хвостов у нее двенадцать. Подарили мне Магделену, Магделену, лучшую деву!» Вскоре дрема его одолела, [86] И поспать завалился Бранко, А проснулся утречком рано, На заре, ранешенько-рано, Своего коня засупонил, Обуздал его желтой уздою, Оседлал его седлом синим, Накормил его мелким рисом И вином напоил красным. Сел верхом и тронулся Бранко, И поехал он на планину, К той пещере лютой змеихи. Закричал тогда Бранко-юнак, Закричал он что было мочи: «Эй, змея, покарай тебя небо, Где ты есть — выходи навстречу, Мы с тобой судьбу попытаем, Кто из нас герой из героев, Кто любой змеихи сильнее!» А змея его голос слышит На планине внутри пещеры; Как услышала, зашевелилась, Зашумела и зашипела, Она дыхом лавины рушит, И

трясет крылами всю землю, И ногами леса ломает, Где пройдет она — все увянет, А где ступит, там все посохнет, Как увидел Бранко-юнак — Испугался, давай бог ноги, Он вперед бежит, назад смотрит, А змея его настигает, Трехголовая настигает, Настигает его, ловит, Головой одной коня хватает, Головой другой — его хватает, Третьей хочет испить крови, Лютым зверем пищит Бранко, Говорит он змее умильно: «Я прошу, дорогая сестрица, Ты позволь мне вымолвить слово». Слово молвить змея разрешает, Трехголовая эта змеиха Говорить ему разрешает, Говорит ей Бранко-юнак, Сам он плачет, умильно плачет, Плачет Бранко, слезы роняет: «Не любить я сюда явился, Не губить я тебя приехал, Просто мимо ехал в Загорье, У меня там сестра родная, Та сестра, что меня постарше И в Загорье выдана замуж. Я к сестрице своей ехал, Навестить ее собирался, Да с пути на планине сбился. Как настанет раннее утро, Рассветет ранешенько-рано, Я отсюда поеду в Загорье». И ему лютое чудище верит, И поверило, и обманулось, Разрешило ему слово молвить, Он же взял острую саблю, Погубил он лютую змеиху, Рассек ее на две части. Понеслось молоко потоком, [87] До селенья струя дохлестнула, До одной деревни в Загорье. И крестьяне ему подарили Магделену, лучшую деву, Из-за этой радости славной Ему девушки песни слагают, Ему поклоняются парни.

83

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 254–257. Записано в районе г. Софии. Тексты типа публикуемого в эволюционном плане выглядят предшественниками русской былины «Добрыня и змея».

84

Хилендарский. — Эпитет связан со знаменитым Хилендарским монастырем на горе Афон в Греции, однако причинность этой связи неизвестна.

85

Кметы — зажиточные крестьяне, составлявшие круг старейшин в селе.

86

Вскоре дрема его одолела… — Змееборец обязательно спит перед боем со змеем (ср. русские сказки).

87

Понеслось молоко потоком… — Из распоротой змеи поглощенное молоко, зерно, виноград выливаются целыми реками.

Малое дитя и ламия [88]

С месяцем сговаривалось солнце: «Ты меня послушай, месяц ясный! Вместе мы всходить с тобою станем, Вместе будем заходить мы оба». Красно солнце поднялось на зорьке, Добралось помалу до полудня. Лишь тогда взошел и месяц ясный. «Погоди, обманщик, солнце красно! Или мы с тобой не сговорились, Что всходить мы станем оба вместе, Заходить опять же вместе будем?» «Или ты не знаешь, ясный месяц, — Молвило, однако, солнце красно, — Что не всходит солнце пополудни, Что всходить на ранней зорьке надо?» Отвечает солнцу ясный месяц: «Ай же ты, обманщик, солнце красно! Не взошел я поутру, на зорьке, Оттого, что чудо видел нынче. Собиралась вдова молодая, Собиралась породить сыночка. При семи старухах-повитухах Еле разродилась роженица. А когда дитя на свет явилось, С матерью заговорило тотчас: «Пеленай меня, [89] милая мати, Пеленай пеленкой кумачовой, Повивай повоем златотканым. Дай мне сроку три дня и три ночи, Дай мне сроку — я посплю маленько». Мать исполнила дитяти волю. Через три денька оно проснулось, Пробудившись, вновь заговорило: «Ой ты, матушка моя родная! Есть у тебя резвый конь отцовский, Есть отцово у тебя оружье?» Отвечает сыну мать родная: «У меня есть резвый конь отцовский, У меня отцово есть оружье!» «А отцова белая одежда?» «Есть, сынок, и белая одежда!» «Коли так, достань ее, родная!» Расписной сундук свой отворила И достала белую одежду. Он в кафтан отцовский нарядился. Тут выносит мать ему оружье, Богатырского коня выводит. Выехал он из ворот высоких, А куда поехал — не сказался. Дитятко спешит к Янкуле-дяде, К брату матери своей родимой. Свадьбу он три месяца справляет, Он справляет свадьбу, да не смеет Съездить по красивую невесту. Ехать за невестой он страшится. Разрази, господь, ламию-суку, Что пала на ровные дороги! Нет спасенья ни пешим, ни конным. Въехало дитя во двор Янкулы. Конь под ним играет богатырский. Дитятко его разгорячило, Вокруг сватов крутится со злостью: «Ой вы, сваты, нарядные сваты, Три месяца вы едите-пьете, Едите да пьете, не хотите Ехать по красивую невесту». «Ты небось, дитятко-малолеток, Не слыхал про великое чудо? Разрази, господь, ламию-суку, Что пала на ровные дороги. Нет спасенья ни пешим, ни конным. По невесту ехать мы боимся». «Эй, вставайте, вслед за мной езжайте. Я поеду, сваты, перед вами». Поднимались нарядные сваты, Снаряжались ехать по невесту. Впереди малое дитя едет, Сзади — сваты, за дитятей малым. Как приблизились к ламии-суке, Сваты разом коней осадили. А дитя берет палицу желту И дамасскую острую саблю. Острой саблей рубит змее горло, Палицей по тулову колотит. У ламии-суки в белом чреве Три свадебных поезда застряло. Со сватами — женихи младые, Три младых невесты — с женихами. Люди только диву дивовались! Во дворе у пригожей невесты Вырастала яблоня златая. Увезли невесту после пира. Взяло дитя яблоню златую, Что рождала три плода златке. Едет впереди, а сваты — сзади, Прямо ко двору дяди Янкулы. И дивятся люди богатырству — Богатырству малого дитяти. Вскоре привезли невесту сваты. И сказало дитятко Янкуле: «Ой ты, дядя мой, любимый дядя, Три месяца праздновал ты свадьбу, А теперь со сватами поедем, Попируем на моих крестинах!» Удивился тут Янкула-дядя. Он с собою взял нарядных сватов, К милому племяннику поехал. В честь его крещенья веселились, Пировали ровно три недели.»

88

Переведено по тексту сб.: Миладиновы, № 59. Записано в Вардарской Македонии. Мотивом чудовища, запирающего дороги, песня напоминает былину «Илья Муромец и Соловей-разбойник».

89

Пеленай меня… — Аналогичное требование только что родившегося героя (Волха Всеславьевича, Алеши Поповича) встречается и в русских былинах. По происхождению такой герой был змеевичем, рожденным от связи женщины со змеем.

Аждая избавляет девушку [90]

Близ Мостара, в зеленой леваде, Пас коней своих Черный Арапин, Звал мостарцев он на поединок. Но боятся мостарцы сраженья И богатую дань высылают: Днем — овцу, красну девицу — на ночь Да вина непомерную чару. Мало девушек нынче в Мостаре! Вот черед и единственной дочке; Поднялась в светлу горницу дева, В чисто зеркало долго гляделась, Любовалась лицом своим белым. Как увидела лицо свое белое, Разрыдалася на голос дева, Плачучи, лицу говорила: «Ах, лицо мое, горе мне, бедной! Для того ль я тебя умывала, Чтоб ласкал тебя Черный Арапин? Чтобы змея его поцеловала!» Провожают красавицу деву, Провожают к Арапину на ночь, А она громче прежнего плачет. И услышала аждая деву, Из студеной воды она вышла, Проглотила Арапина мигом. И красавицу освободила. Воротилась на двор свой девица. То-то было в Мостаре веселья: Веселились три месяца кряду, Три-то месяца да три годочка.

90

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 16. Записано в Герцеговине. В песне своеобразно отразился широкоизвестный сюжет «Победитель змея». Змея здесь заменил его эпический преемник — Черный Арап, а сказочного избавителя — аждая, чудовище, аналогичное русскому змею-горынычу, но обязательно женского рода. Проклятье девушки («Чтобы змея его поцеловала!») и древняя память о змее-покровителе сыграли, видимо, решающую роль в таком изменении сюжета.

Благодарная змея [91]

Сиротой остался Георгий, С матерью без отца остался. Бьется мать, решить не может, Куда отдавать в ученье, Ремеслу научить какому. Отдала его мать, послала К златокузнецу, ювелиру. Матери сказал Георгий: «Златокузнецом я не буду, Хочу в овчары я, мама, Пасти овец на лужайке, Играть на медовой свирели!» Бьется мать, решить не может И сняла монисто с шеи, И купила мать, купила Двенадцать овец годовалых, Посох и свирель пастушью. Как повел Георгий стадо, Он завел его в чащобу, На краю он остановился, Как увидел он, увидел — Лес горит с четырех концов. На дереве змейка пищала, Георгию говорила: «Георгий, сирота Георгий, Покуда еще глуповатый, Свирель подай мне, Георгий, Спаси меня от пожара». Отвечал змее Георгий: «Змейка, ущельная змейка, Как же мне подать свирель, Если я боюсь тебя, змейка. Змейка, ты меня укусишь». «Подай, Георгий, свой посох, По посоху проползу я И спасусь от пожара». Протянул Георгий посох, Проползла по посоху змейка, Так она спаслась от пожара. И Георгию сказала: «Ты иди за мной, Георгий!» И Георгий повел стадо. Завела в середину леса, Вырвала ему дерево: «Бери, оно плодовитое. Трижды в год плоды родит: Золотой — на каждой ветке, Грошик — на каждом листочке, На вершине — яблоко золотое», У Георгия были соседи, Царю они рассказали, Царь позвал Георгия: «Что бы Георгий ни делал, Ко мне пусть немедля приходит!» Встал и пошел Георгий, Издали царю поклонился, Честь воздал, подойдя поближе. Царь сказал Георгию: «Георгий, сирота Георгий, Твое плодовитое древо Трижды в год родит плоды: Золотой — на каждой ветке, Грошик — на каждом листочке, На вершине — яблоко золотое. Не тебе оно подобает. Подобает древо это Царскому двору мощеному!» Георгий голову повесил, Стал ронить мелкие слезы, К себе домой вернулся, Выкопал плодовитое древо, Перенес его к царю, Посадил его, посадил На мощеном царском дворе. Год минул — древо засохло. Георгия царь вызывает: «Возьми древо, Георгий, Для меня оно не к счастью, Для тебя же оно — к счастью». Забрал Георгий древо, И отнес домой Георгий. У него на дворе мощеном Древо прижилось, Прижилось и пустило: Золотой — на каждой ветке, Грошик — на каждом листочке, На вершине — яблоко золотое.

91

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 538–540. Записано в районе г. Свиленграда (юго-восточная Болгария). Мотив спасения змеи из огня довольно популярен и в фольклоре восточных славян, в том числе в былинах, однако тексты, где бы змея отдаривалась за свое спасение именно чудесным деревом, неизвестны.

3мей-жениx [92]

Стойте, братья, расскажу про чудо! Девять лет с поры той миновало, Как король будимский оженился, А потомства нет у государя. Вот собрался Милутин [93] будимский И поехал на охоту в горы Позабавиться звериным ловом. Только не дал бог ему удачи, Не поймал ни серны, ни косули; Милутина одолела жажда, И поехал он к студеной речке, Напился король воды студеной, И присел он под зеленой елью. Времени затем прошло немного, Как три горных вилы появились, Напились они воды студеной, Завели между собой беседу. Говорит меньшим старшая вила: «Вы меня послушайте, две дочки! Помните ли, знаете ли, дочки, Сколько лет женат король будимский? Девять лет сегодня миновало С той поры, как, бедный, оженился, Нет от семени его потомка». И еще им говорила вила: «Нету ли у вас такого зелья, Чтоб жена его тяжелой стала?» Но молчат в ответ меньшие вилы, И тогда опять старшая молвит: «Ведал бы король, что мне известно, Он собрал бы девушек будимских, Да принес бы чистого им злата, Да сплели они бы частый невод, Частый невод из чистого злата, Да в Дунай забросили бы невод, Да поймали б золотую рыбку, Да перо бы правое отъяли И опять пустили б рыбку в реку, А перо отдали королеве, Чтоб от правого пера поела, И тогда она затяжелеет». Слушает король, запоминает, Едет он обратно в Будим-город, Собирает девушек будимских И приносит чистого им злата, А они сплетают частый невод, Частый невод из чистого злата, И в Дунай забрасывают невод. Тут и дал господь ему удачу, И поймал он золотую рыбку, Взял он правое перо у рыбки, А ее пустил обратно в реку, А перо отнес он королеве И отдал перо ей золотое; Королева то перо поела, И тогда она затяжелела. Целый год она носила бремя, А настало время — разрешилась. Было то не человечье чадо, Было то змеиное отродье. Как змееныш тот упал на землю, Тут же под стену уполз змееныш. Побежала королева к мужу, Говорит супругу королева: «Ой, король, пришла я не с весельем, Не с весельем, а с большой печалью: Родила я не людское чадо, Родила змеиное отродье, Как змееныш тот упал на землю, Тут же под стену уполз змееныш». И тогда король сказал супруге: «Господу спасибо и на этом!» Семь годов с поры той миновало, Говорит из-под стены змееныш: «Государь-отец, король Будима! Что ты ждешь, зачем меня не женишь?» Так и этак король повернулся, Наконец сказал такое слово: «Ой, змееныш, горькое ты чадо! Кто же выдаст девушку за змея?» Но ему змееныш отвечает: «О родитель мой, король Будима! Ласточку-коня седлай немедля, Поезжай на нем ты в Призрен [94]– город, К государю Призренского царства, Царь отдаст свою мне дочку в жены». И послушался король Будима, Ласточку-коня из стойла вывел, Оседлал его, в седло садился, И король поехал к Призрен-граду. Он подъехал к царскому подворью, А уж царь его заметил с башни. Быстро сходит царь с высокой башни, Посреди двора встречает гостя, Обнялись они, расцеловались И поздравствовались по-юнацки. Гостя царь за правую взял руку, За собой повел его на башню, Ласточку расседлывают слуги И отводят в новую конюшню. Сплошь три белых дня пропировали; Лишь вином насытились юнаки, И ударило вино им в лица, Ракия язык им развязала, Но кручинится король Будима, И царь Призрена заметил это И сказал такое слово гостю: «Ради господа, король Будима! Что с тобою, отчего невесел? Отчего тебя томит кручина?» Говорит ему король Будима: «Ты, царь призренский, меня послушай, Помнишь ли ты, царь, или не помнишь, Как давно я, бедный, оженился? Девять лет прошло, как я женился, Не рождалось у меня потомство, Но когда девять лет миновало, Родилося не людское чадо, Родилось змеиное отродье. Как змееныш тот упал на землю, Тут же под стену уполз змееныш. Семь годов с поры той миновало, Говорит из-под стены змееныш: «О родитель мой, король будимский! Что ты ждешь, зачем меня не женишь?» Я змеенышу тогда ответил: «Ой, змееныш, горькое ты чадо! Кто же выдаст девушку за змея?» И тогда мне говорит змееныш: «О родитель мой, король будимский! Ласточку-коня седлай скорее, Поезжай на нем ты в Призрен-город, К государю призренского царства, Он отдаст свою мне дочку в жены». Потому-то в путь я снарядился, Потому-то я к тебе поехал». И хозяин так ответил гостю: «Слушай ты меня, король Будима! Поезжай обратно в Будим-город И спроси у змея под стеною, Сможет ли такое дело сделать: Привести своих нарядных сватов От Будима в белый Призрен-город, Чтоб лучом их солнце не коснулось, Чтоб роса на них не опустилась. Если может сделать так змееныш, За змееныша я выдам дочку». Как услышал то король Будима, Выводил коня он из конюшни, На коня на ласточку садился И по ровному поехал полю, Как звезда по ясному небу. А когда подъехал он к Будиму, Про себя подумал, горемычный: «Ой, беда мне, господи единый! Как найду я змея под стеною, Чтобы царское поведать слово?» Тут подъехал он к вратам будимским, А ему и говорит змееныш: «О родитель мой, король будимский! Царскую ты высватал ли дочку?» И ему король на это молвит: «Ой, змееныш, горькое ты чадо! Если можешь так, змееныш, сделать: Привести своих нарядных сватов От Будима в белый Призрен-город, Чтоб лучом их солнце не коснулось, Чтоб роса на них не опустилась, — Дочку царскую получишь в жены. Если ж привести не сможешь сватов, Не получишь и царевну в жены». И на это отвечал змееныш: «Кликни сватов, поезжай к невесте, Приведу я так нарядных сватов, Чтоб лучом их солнце не коснулось, Чтоб роса на них не опустилась!» Собиралися сваты без сметы, Собралося сватов ровно тыща, Все на двор явились королевский. Ласточку из стойла выводили, Пляшет коник, во дворе играет. Закричали молодые дружки: «Собирайтесь, нарядные сваты! Собирайся, женишок, в дорогу!» Услыхал змееныш под стеною, Выполз к ним из-под стены змееныш, По колену на коня взобрался, На седле вокруг луки обвился. Двинулись от города Будима, А над ними взвился синий облак, [95] От Будима и до Призрен-града Солнце их лучами не коснулось И роса на них не опустилась. Подъезжают в белый Призрен-город, Заезжают во дворы царевы, Сваты все своих коней разводят, Лишь один змееныш не разводит, Ласточка и без него гуляет. Царь встречает их со всей душою, От души подносит им подарки: Сватам всем по шелковой рубашке, Жениху подарок — конь и сокол, А в придачу — призренка-девица. Закричали молодые дружки: «Собирайтесь, нарядные сваты! Собирайтесь, кум со старшим сватом! Собирайся, призренка-невеста! Ехать надо нам, пора в дорогу!» На коней горячих сели сваты, На коня невесту посадили, А змееныш под стеной услышал, Выполз к ним из-под стены змееныш, По колену на коня взобрался, На седле вокруг луки обвился; Двинулись они из Призрен-града, А над ними мчится синий облак. Горячат коней щеголи-сваты, Горячит и ласточку змееныш, Так он своего коня разгневал, Что разрушились все мостовые, В Призрене дома все повалились. С той поры прошло уж лет двенадцать, А дома разрушены, как были. Вот какой урон нанес змееныш! И поехали в здоровье добром, И приехали к Будиму-граду, Там играли свадьбу всю неделю, Там играли свадьбу и сыграли И к дворам своим отбыли с миром, А змееныш под стеной остался, А король остался жить в палатах. Молодых сводить настало время, Жениха сводить с его невестой. Привели красавицу невесту, Привели красавицу на башню, Привели на самый верх, в светлицу. А когда в ночи настала полночь, Загремело высоко на башне. Королева-госпожа крадется, С лестницы на лестницу крадется, Поднимается в светлицу наверх, Отворяет дверь она тихонько. Что ж увидела? Какое диво? Видит на подушке шкуру змея, А в постели доброго юнака, Спит юнак, свою невесту обнял! Рада мать, узнав родное чадо, Забирает быстро шкуру змея И в живой огонь ее бросает, Новость королю спешит поведать. «Благо нам, король, большое благо! Поднялась я за полночь на башню, Отворила двери я в светлицу, Вижу — на подушке шкуру змея, А в постели доброго юнака, Спит юнак, свою невесту обнял! Забрала тогда я шкуру змея И в живом огне ее спалила». «Что ты, люба! Что ты сотворила!» Побежали вверх они на башню, Что ж увидели? Какое диво? Мертвый юноша лежит в постели, А его невеста обнимает И над ним, над мертвым, причитает: «Горе, горе мне, единый боже! Я осталась молодой вдовицей! Пусть, свекровь, господь тебя накажет! Это ты мне горе причинила И себе несчастье учинила!» Так лишилась мать родного сына. От нас песня, от господа здравье. Что нам врали, то мы рассказали. [96]

92

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. II, № 11. Записано от А. Вуковича, уроженца Косова-Метохии (ныне автономный район в составе Сербии). В песне отражен сказочный сюжет, широко распространенный среди южных славян и изредка встречающийся у восточных славян. В. Караджич зашкал лишь часть текста в виде песни, а прозаические переходы между песенными кусками он сам переложил десятисложным стихом, подражая косовскому диалекту. Поэтому вопрос о том, не является ли эта песня поздним новообразованием, остается открытым.

93

Милутин. — Под этим именем известен сербский король (1281–1321), а певец этим славянским именем нарек иноэтнического короля.

94

Призрен — город в Метохии, был столицей сербского государства в XIV в. Вероятно, зная что-то об этом, певец использовал его название как обобщенное название столицы.

95

А над ними взвился синий облак… — См. выше об отождествлении змея со стихиями. Задача будимского короля сводилась, таким образом, к тому, чтобы выяснить, действительно ли жених является змеем. Убедившись в этом, король легко отдал свою дочь, и эту легкость нельзя понять, если не знать о древней роли змея-покровителя.

96

Что нам врали, то мы рассказали. — Певец уже не верил в достоверность содержания и этим стихом выразил свое отношение к песне.

Юнацкие песни

Дитя Дукадинче и Коруна-Делия [97]

Породила древняя старушка Девять сыновей себе на радость. Сыновьям иглой обновы шила, С ног сбивалась — только б накормить их. Девять милых сыновей вскормила, Девять милых сыновей взрастила. А ушли на заработки, в люди — Выслужили девять башен злата И к старухе-матери вернулись. Оженила древняя старушка Девять сыновей своих любимых. Всех юнаков созвала на свадьбу. Обошла лишь Коруну-делию. Бог его убей — как разъярился! Девять милых сыновей сгубил он, Он конем топтал старуху-матерь И в полон угнал ее невесток. Он в полон угнал их, в Будим-город. Отобрал и девять башен злата, Девять башен золотых червонцев. И тогда на ель старушка взлезла, Взгромоздилась древняя высоко. Девять лет оттоле не спускалась. Девять лет очей не промывала, Девять лет волос не убирала. Как пошел десятый год — старушка Породила малого мальчонку. Породила — и вскочил на ножки, К матери-старухе обратился: «Ой ты, мати, ой, старая мати! Братнина коня мне из конюшни Выведи, родимая, скорее. Вынеси мне братнино оружье. Я искать поеду старших братьев». Братнина коня она выводит И выносит братнино оружье. Палицу она ему выносит, В той палице девяносто ока. «Оставайся! — молвит мать-старуха. — Ты еще, сыночек, не крещенный, Не творили над тобой молитву». «Некогда, родимая, мне мешкать!» Как на доброго коня вскочил он Да поехал прямо в Будим-город, В Будим-город, на реку Ситницу. Там он увидал невесток девять. Девять снох в реке руно стирают: Черное руно добела моют. «Эй, невесток девять, бог на помощь! Черное руно зачем стирать вам, И кому вы вяжете носочки?» Девять снох ему сказали тихо: «Ты поверь нам, дитя Дукадинче, Нынче мы прослышали, прознали, Что у нас есть малолеток-деверь. Надобно связать ему носочки». И тогда дитя спросило тихо: «Девять снох, скажите без утайки, Где жилище Коруны-делии?» А невестки отвечали тихо: «Право слово, дитя Дукадинче, Коруна — юнак такой могучий, Что и сабли обнажить неможно, А не то чтобы с Коруной биться!» И сказало дитя Дукадинче: «Вы мне двор Коруны укажите!» А невестки отвечали тихо: «Двор Коруны ты узнаешь сразу: У двора железные ворота, Алой кровью выкрашены стены, Девичьими руками подперты, Выстроены из голов юнацких. [98] Сам Коруна — юнак из юнаков. У него есть мраморная глыба. Он ее по пояс поднимает». Взяло дитя мраморную глыбу, Зашвырнуло прямо в Дунай белый! А невестки диву дивовались, Набрались и великого страху. Ко двору Коруны прискакало Дитятко и выкликает биться: «Эй, не прячься, Коруна-делия! Бог тебя убей, Коруна, выйди!» А Коруны дома не случилось. Оставалась только мать-старуха. Сапогом дитя ворота пнуло, Аж во двор влетели обе створки. Двор Коруны разорил младенец, Взял оттуда девять башен злата. Растоптал конем он мать Коруны, Саблей зарубил его сынишку. И сказало дитя Дукадинче: «Ой вы, кметы, будимские кметы! Время искупать меня родимой. Я в леса зеленые поеду. Отыщу два родника студеных. Искупаюсь малость в их водице. Если я понадоблюсь Коруне, Пусть в леса зеленые приедет». Поскакало дитя Дукадинче Во леса зеленые, густые, Искупалось в роднике студеном, Искупалось и грудь пососало. Прилегло вздремнуть в лесу зеленом. Тут как тут и Коруна-делия! Издали дитя он выкликает: «Вставай, вставай, дитя Дукадинче! Поднимайся, — чтоб ты не поднялся! Двор мой разорил дотла, проклятый». Но дитя речей его не слышит. Встрепенулся добрый конь дитяти: «Вставай, вставай, дитя Дукадинче. Поднимайся, — чтоб ты не поднялся! Сам погибнешь и коня загубишь». Но дитя речей его не слышит. Конь склонился головою долу, Ухватил дитя он за пеленки. Пробудилось дитя Дукадинче И на доброго коня вскочило. И сказало дитя Дукадинче: «Палицу швырни, швырну я тоже!» Палицу свою оно метнуло И пришибло Коруну-делию, На девять аршин вогнало в землю. Тут малыш поехал в Будим-город, Взял оттуда девять башен злата, Вызволил он девять снох любимых. И повез он девять башен злата, Проводил он девять снох любимых. Отдали они ему носочки, На прощанье руку целовали, Целовали край его одежды. И сказало дитя Дукадинче: «Вы, невестки милые, ступайте, Вы к отцу и матери ступайте, Про меня поведайте правдиво». Девять милых снох домой вернулись, К матери, к отцу они вернулись, Рассказали, как руно стирали, Как вязали деверю носочки, Как их навсегда избавил деверь От злодея Коруны-делии.

97

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 1, с. 579–583. Записано в районе г. Брезника (западная Болгария). Песня является эпической переработкой довольно редкого сказочного сюжета. У восточных славян — это сказка о Покати-горошке, который губит змея, похитителя его сестры и погубителя его братьев.

В публикуемой песне мотив чудесного зачатия Дукадинче опущен. Тема кровной мести доминирует.

98

Алой кровью выкрашены стены, // Девичьими руками подперты, // Выстроены из голов юнацких… — Вариация общеславянского типического описания двора эпического или сказочного врага.

Больной Дойчин и Черный Арап [99]

Разгулялся,

ой, да разгулялся Черный Арап, турок-басурманин, Разгулялся он да по Солунской, По земле Солунской, по ее равнинам. Голова-то у него котел котлом, [100] Уши у него, как две лопаты, Прямо б хлеб совать с них в печку, И, как две бадьи, его глазища, А уж губы — как большая лодка. Белые шатры он пораскинул И попов к себе созвал и старцев. Что ни день, все требует он хлеба, [101] Что ни день, по целой печке хлеба. Что ни день, вина давай две бочки, В день ракии требует по кадке. На день трех коров давай яловых И одну красавицу молодку, На ночь дай красивую девицу. Очередь стояла в городе Солуне, Очередь за домом шла от дома, Подошла и к молодой Грозданке, К молодой Грозданке, младшенькой в семействе. Ходит по двору она и горько плачет И слезами двор свой поливает: «Убиваюсь, ой, я погибаю, Погибаю я, зеленая, младая! Не отдайте Черному Арапу, Черному Арапу, турку-басурману». Увидал ее тревогу Дойчин, Больной Дойчин со своей постели, Где лежал больной три года целых. И больной ей молвил Дойчин: «Ой, Грозданочка, моя сестрица! [102] Что так жалобно, сестрица, плачешь И весь двор слезами поливаешь? Может быть, тебе уж надоело, Что три года целых я болею, Что три года я лежу в постели, Не встаю с нее, не умираю? Может быть, тебе уж надоело Перевязывать мне злые раны, Подавать студеную мне воду?» Отвечала юная Грозданка, Юная Грозданка, младшая в семействе: «Ой ты, братец! Братец ты мой милый! Мне никак не надоело, братец, Что лежишь ты, братец мой, три года, Ой, три года на своей постели, Не встаешь с нее, не умираешь. Мне никак не надоело, братец, Перевязывать, брат, злые раны, Подавать студеную, брат, воду! Но терпеть нет больше силы, Как Арап тот Черный разгулялся, Черный Арап, турок-басурманин На земле Солуйской, по ее равнинам. Голова-то у него котел котлом, Уши у него, как две лопаты, Прямо б хлеб совать с них в печку. И, как две бадьи, его глазища, А уж губы — как большая лодка. Белые шатры он пораскинул И попов созвал к себе и старцев, Что ни день, все требует он хлеба, Что ни день, по целой печке хлеба, Что ни день, вина давай две бочки, В день ракии требует по кадке, На день трех коров давай яловых И одну красавицу молодку. Очередь идет по всему Солуну, Очередь идет от дома к дому, Очередь ко мне подходит, братец, И должна идти я к Черному Арапу». Брат возлюбленный ей отвечает: «Ой, Грозданочка, моя сестрица! Драгоценную достань мне саблю, Иноземной дорогой работы. Неотточенной лежит три года, Неотточенной, сестрица, неотбитой. Отнеси ее к точильщику Юсману, Пусть наточит поострее саблю! Коль поправлюсь, заплачу я щедро, Коль умру, пускай простит убыток». Побежала юная Грозданка, Драгоценную достала саблю, Что была три года неотбитой, Неотбитой, неотточенной лежала, Отнесла ее к точильщику Юсману: «Ой, Юсман-точилыцик, здравствуй! Я к тебе от Дойчина больного. Наточи ему острее саблю. Коль поправится, заплатит щедро, Коль умрет, прости ему убыток». И ответил ей Юсман-точилыцик: «Ой, Грозданочка ты молодая! Если белое лицо свое подаришь, Отточу я поострее саблю». Зарыдала юная Грозданка, Зарыдала и пошла обратно. «Ой ты, мой любимый братец, Дойчин! Он не хочет, брат, Юсман-точилыцик, Дорогую он точить не хочет саблю. Белое мое лицо себе он просит. Подарю — и саблю он наточит». И больной ей отвечает Дойчин: «Ой, Грозданочка, моя сестрица! Ты оставь мне саблю на постели Да пойди в прохладные подвалы, Выведи коня мне дорияна, [103] Что стоял три года не подкован, Отведи его ты к Кольо в кузню, Чтобы подковал он дорияна. Коль поправлюсь, заплачу я щедро, Коль умру, пускай простит убыток». Положила саблю юная Грозданка, На постель к больному положила И пошла в прохладные подвалы. Вывела оттуда дорияна, Что стоял три года не подкован, К Кольо-кузнецу пошла с ним в кузню! «Ой, кузнец ты Кольо, здравствуй! Я к тебе от Дойчина больного. Подковать коня он дорияна просит. Коль поправится, заплатит щедро, Коль умрет, прости ему убыток». И кузнец ей Кольо отвечает: «Ой, Грозданочка ты молодая! Подари свои мне брови завитые, Как шнурочки, завитые брови. Подкую коня я дорияна». Зарыдала юная Грозданка, С белого лица скатились слезы, И по вышитой рубашке заструились, И на вышитый подол упали. И пошла Грозданка молодая И больному Дойчину сказала: «Ой ты, братец мой любимый, Дойчин! Подковать коня кузнец не хочет, Подковать не хочет дорияна, Просит завитые мои брови, Брови завитые, как шнурочки». И ответил ей больной, ответил Дойчин: «Ой, Грозданочка, моя сестрица! Моего коня оставь ты дорияна. А пойди к Юмеру-брадобрею, Пусть придет он да меня побреет. Коль поправлюсь, заплачу я щедро, Коль умру, пускай простит убыток. Поскорей иди, Грозданочка, сестрица! Поскорей иди, ведь времени-то мало!» И пошла Грозданка молодая, Подошла к Юмеру-брадобрею: «Здравствуй, брадобрей Юмер! — сказала. Я к тебе от Дойчина больного, Приходи, побрей его скорее! Коль поправится, заплатит щедро, Коль умрет, прости ему убыток» Брадобрей Юмер ей отвечает: «Ой, Грозданочка ты молодая! Если черные подаришь очи, Очи черные, угля чернее, Вот тогда пойду я и побрею, Я побрею Дойчина больного». Осерчала юная Грозданка И пошла обратно к Дойчину больному: «Ой ты, братец, дорогой мой Дойчин! Брадобрей Юмер идти не хочет, Он прийти побрить тебя не хочет. Хочет, чтоб ему я подарила Очи черные свои, как уголь». И больной ей отвечает Дойчин: «Ой, Грозданочка, моя сестрица, Потерпи ты, потерпи немного. Сам пойду, спрошу я побратимов. Сундуки мадьярские открой мне И локтей достань мне девяносто, Девяносто мне локтей холста льняного, Девять ран, сестра, перевяжи мне, Девять ран от сабли иноземной». Девять страшных ран перевязали, Опоясался он саблей иноземной, Палицу тяжелую он поднял, На коня взобрался дорияна И поехал прямо на Солунско поле. Ах, и крикнул же больной там Дойчин, Изо всей своей он силы крикнул: «Эй, Арап ты Черный, басурманин! Выходи-ка на юнацкое ты поле! Посмотреть хочу, какой юнак ты!» Вышел в поле, Черный Арап вышел: «Погоди, юнак желтее воска! Размахнусь и душу твою выну!» И за тяжкий боздуган схватился, Чтоб больного Дойчина ударить, Прямо в голову ему наметил. Размахнулся тяжким боздуганом. Тотчас дориян пригнулся верный, Тотчас лег на черную он землю — Тяжкий боздуган промчался мимо. Быстро выпрямился Дойчин. «Погоди-ка ты, Арапин Черный, И с моим спознайся боздуганом, Девятьсот в нем ок — он палицей зовется!» И больной тут целиться стал Дойчин, Он ни вверх, ни вниз не брал прицела, Прямо в голову коню наметил. Палицу тяжелую забросил. Тотчас конь Арапина пригнулся, Тотчас лег на черную он землю, Но ничто не помогло Арапу! Палица ударила Арапа, Прямо между глаз ему попала. Голова Арапа оторвалась, Выскочили сразу оба глаза. Припустил коня больной наш Дойчин, Голову Арапа в руке держит. Все живое вышло, чтоб увидеть, Чтоб увидеть чудо, удивляться: «Как сухое дерево, юнак по виду, А великий подвиг совершил он! Вот юнак смелее всех юнаков! Вот юнак, рожденный от юнака! Слава богу, что явил нам чудо!» А больной наш Дойчин гонит дорияпа, Он к точильщику Юсману мчится: «Выходи-ка ты, Юсман-точилыцик! Саблю наточить мою не хочешь? Белое лицо сестры ты хочешь?» Как завертит саблей иноземной, — Напрочь голову отсек Юсману. Прямо к Кольо-кузнецу помчался: «Ой ты, Кольо, ой, кузнец! — воскликнул. — Или глаз своих тебе не жалко, Что посмел обидеть ты так сильно Милую мою сестру Грозданку?» Так сказал и размахнулся саблей, Напрочь голову отсек он Кольо. И летит к Юмеру-брадобрею: «Ой, Юмер ты, брадобрей, — кричит он, — Очи черные сестры просил ты, Очи черные, чернее угля, Мол, тогда я Дойчина побрею? Вижу, ждешь ты от меня награды! Я пришел, чтоб расплатиться щедро». Так сказал и размахнулся саблей, Напрочь голову отсек Юмеру. Подстегнул коня, домой помчался. Вот к отцовскому двору приехал И с коня воскликнул, закричал он: «Ой, Грозданочка, моя сестрица! Постели постель мне в комнате красивой. Все, чего ждала ты, я исполнил, А теперь, сестра, мне смерть подходит. Ты не плачь, сестрица дорогая, А к юнаку позови юнаков, Пусть трубят рожки, бьют барабаны, Из поминок сотвори мне праздник». Полетела юная Грозданка, Кованые распахнув ворота, Испугалась головы Арапа, Испугалась вся и задрожала. А больной с коня сошел наш Дойчин, И на мягкую постель прилег он. Хуже худшего ему тут стало, И с душою распрощался Дойчин. И когда юнака хоронили, Все исполнила его сестрица, Созвала к юнаку всех юнаков, И попов, и старцев заповедных, Пировали целую неделю. Господи, прости юнаку, Прости, боже, Дойчину больному!

99

Переведено по тексту кн.: «Юнак ясно слънце». Отбор и редакция И. Бурин, София, 1955, с. 215–221. Записано в г. Горна-Оряховице (северная Болгария). В первоиздании (сб. НУ, кн. XXVI, с. 18–20) главный герой назван Перваном, а не Дойчином, однако это ошибка, обусловленная длительным бытованием песни, известной не только южным славянам, но и албанцам и румынам. Перепечатывая песню, И. Бурин подверг ее своей правке.

Дойчин неизвестен истории. Попытки идентифицировать его с византийскими правителями г. Солуна (греч. Фессалоники) первой половины XV в. представляются неосновательными. Имя Дойчин (Дойчил) было очень популярным у славян Македонии, но пока, неясно, не явилась ли популярность имени следствием распространения этой песни. В самом Солуне и его окрестностях славяне не сомневались в истинности событий песни и ее героев.

Болгарский исследователь П. Драганов сообщал в 1894 г., что ему показывали в Солуне дом, близ Чауш-монастыря, где якобы лежал больной Дойчин, а еще ранее ему показывали будто бы даже «ребро» Дойчина. На Мисирчаршии (Египетском рынке) в Солуне находилась гробница Дойчина, которую почему-то особенно почитали мусульмане. Над гробницей теплилась неугасимая лампада, праху с могилы приписывали целебные свойства. А в загородном парке «Беш-чинар» («Пять чинаров») указывали на место погребения Черного Арапа у корней самого старого из чинаров. В первую пятницу мая солунцы справляли здесь праздник по случаю победы Дойчина, а «турецкие негры» (потомки рабов, завезенных в Солун) справляли поминки на могиле Арапа, плясали и пели. До балканских войн (1912–1913 гг.) северо-западнее Солуна находилось славянское село Араплия, построенное, судя по одному раннему македонскому варианту песни, на том самом месте, где был убит Черный Арап.

Сюжет песни является своеобразным развитием широкоизвестной сказки «Победитель змея», от которой, кстати сказать, ведет свое происхождение и родственный сюжет о том, как Георгий Победоносец (Егорий Храбрый) укротил или убил змея и спас от пожрания царевну.

100

Голова-то у него котел котлом… — Вариация общеславянского описания внешнего вида эпического врага (ср. описание Идолища и Тугарина в русских былинах).

101

Что ни день, все требует он хлеба… — Вариация общеславянского описания прожорливости эпического врага.

102

Ой, Грозданочка, моя сестрица! — За этим стихом в оригинале следуют еще два стиха, опущенные в переводе: «Отчего ты до сих пор молчала, // Отчего ты мне раньше не сказала?»

103

Конь дориян — конь каурой или гнедой масти.

Змей. Деталь фрески 'Страшный суд' (1321 г.). Монастырь в Грачанице (Косово-Метохия).

Больной Дойчин [104]

Расхворался Дойчин-воевода В белокаменном Солуне-граде, Девять лет болеет воевода, И в Солуне про него забыли. Думают, что нет его на свете. Злые вести не стоят на месте — Долетели до страны арапской. Услыхал про то Арапин Усо, [105] Услыхал, седлает вороного, Едет прямо к городу Солуну. Приезжает под Солун Арапин, Под Солуном во широком поле Он шатер узорчатый раскинул, Из Солуна требует юнака, Чтобы вышел с ним на поединок, Чтобы вышел с ним на бой юнацкий. Нет юнака в городе Солуне, Чтобы вышел с ним на поединок. Дойчин был, а ныне расхворался, А у Дуки [106] разломило руки, А Илия младше, чем другие, Несмышленыш, боя он не видел, А не то чтоб самому сражаться. Он и вышел бы на бой юнацкий, Только мать-старуха не пускает: «Ты, Илия, младше, чем другие, Ведь Арапин тот тебя обманет, Дурня малого, убьет, поранит, Одинокою меня оставит». Как увидел тот Арапин Черный, Что в Солуне больше нет юнака, Чтобы вышел с ним на поединок, Обложил солунцев тяжкой данью, С каждого двора берет по ярке Да по печи подового хлеба, Красного вина берет по вьюку, И ракии жженой по кувшину, Да по двадцать золотых дукатов, Да к тому еще по красной девке, По девице или молодице, Что приведена совсем недавно, Что приведена, но не поята. Весь Солун исправно дань приносит, Вот и Дойчину платить настало. Никого нет в Дойчиновом доме, Кроме верной любы — молодицы, Кроме Елицы [107] — родной сестрицы. Хоть они всю дань давно собрали, Некому нести ее Арапу, Дань Арапин принимать не хочет, Без сестры, без Блицы-девицы. Извелися вовсе горемыки, Плачет Ела в изголовье брата, Белое лицо слезами мочит, Братнино лицо кропит слезами. Как почуял Дойчин эти слезы, Начал сетовать болящий Дойчин: «Чтоб мои дворы огнем сгорели! Не могу я умереть спокойно, Дождь сочится сквозь гнилую крышу!» Отвечает Елица больному: «О мой милый брат, болящий Дойчин! Нет, дворы твои не протекают, Это плачет Елица-сестрица!» Говорит тогда болящий Дойчин: «Что случилось, ты скажи по правде! Иль у вас уже не стало хлеба? Или хлеба, иль вина в бочонках? Или злата, иль холстины белой? Или нечем вышивать на пяльцах? Нечего расшить и шить вам нечем?» Отвечает Елица-сестрица: «О мой милый брат, болящий Дойчин! Хлеба белого у нас довольно, Красного вина у нас в избытке, Хватит злата и холстины белой, Есть у нас чем вышивать на пяльцах, Что расшить и чем узоры вышить. Нет, другое нас постигло горе: Объявился к нам Арапин Усо, Под Солуном во широком поле, Из Солуна требует юнака, Чтобы вышел с ним на поединок, — Но в Солуне нет сейчас юнака, Чтобы вышел с ним на поединок. Как узнал про то Арапин Черный, Обложил солунцев тяжкой данью: С кажого двора берет по ярке Да по печи подового хлеба, Красного вина берет по вьюку, И ракии жженой по кувшину, Да по двадцать золотых дукатов, Да к тому еще по красной девке, По девице или молодице; Весь Солун ему исправно платит, И твоим дворам платить настало; Нету у тебя родного брата, Чтобы дань собрал он для Арапа, Сами мы собрали, горемыки, Только как нести ее, не знаем, Дань Арапин принимать не хочет, Без сестры, без Елицы-девицы; Слышишь ли меня, болящий Дойчин, Как могу я полюбить Арапа! Слышишь ли, коль ты еще не помер?» Говорит тогда болящий Дойчин: «Чтоб, Солун, тебя огнем спалило! Или нету у тебя юнака, Чтоб с Арапом вышел потягаться, Нет, нельзя мне умереть спокойно!» И зовет он любу Анджелию: [108] «Анджелия, верная супруга! Жив ли мой гнедой еще на свете?» Отвечает люба Анджелия: «Господин ты мой, болящий Дойчин! Твой гнедой покуда в добром здравье, Хорошо я за гнедым ходила». Говорит тогда болящий Дойчин: «Анджелия, верная супруга! Ты возьми-ка моего гнедого, Отведи гнедого к побратиму, К побратиму Перу [109] в его кузню, Пусть он в долг мне подкует гнедого; Сам хочу идти на бой с Арапом. Сам хочу идти, да встать не в силах». И его послушалась супруга, Вывела могучего гнедого, К Перу-кузнецу с конем явилась, А когда кузнец ее увидел, С ней повел такие разговоры: «Стройная невестка Анджелия, Неужели побратим скончался, Что ведешь ты продавать гнедого?» Говорит красавица невестка: «Что ты, Перо, мой любезный деверь! Побратим твой вовсе не скончался, Но тебе велел он поклониться, Чтобы в долг ты подковал гнедого, Он идти на бой с Арапом хочет, А вернется — и с тобой сочтется». Отвечает ей на это Перо: «Анджелия, милая невестка! Не с руки мне в долг ковать гнедого, Дай в заклад мне черные ты очи, Я лобзать и миловать их буду До поры, когда мне долг заплатят». Люто прокляла его невестка. Загорелась, как живое пламя, Увела некованным гнедого, К Дойчину болящему вернулась. Обратился к ней болящий Дойчин; «Анджелия, верная супруга, Подковал ли побратим гнедого?» Застонала люба Анджелия: «Господин ты мой, болящий Дойчин! Пусть господь накажет побратима! Он не хочет в долг ковать гнедого, Эти очи миловать он хочет До тех пор, покуда не заплатишь; Но пристало ль мне любить другого При тебе-то, при живом супруге?» Как услышал то болящий Дойчин, Говорил своей он верной любе: «Анджелия, верная супруга! Оседлай могучего гнедого, Принеси копье мне боевое!» А потом сестру он призывает: «Елица, любимая сестрица! Принеси мне крепкую холстину, Спеленай меня, сестра, от бедер, Спеленай от бедер и до ребер, Чтобы кость не вышла из сустава, Чтобы с костью кость не разошлася». Женщины послушались больного: Доброго коня жена седлает И копье приносит боевое; А сестрица достает холстину, Пеленает Дойчина больного, Пеленает от бедра до ребер, Надевает саблю-алеманку, [110] Доброго коня ему подводит, Дойчина сажает на гнедого И копье вручает боевое. Добрый конь хозяина почуял И взыграл под ним, возвеселился, И поехал Дойчин через площадь. Так гнедой под ним играет-пляшет, Что из-под копыт летят каменья. Говорят солунские торговцы: «Слава господу! Вовеки слава! С той поры, как умер храбрый Дойчин, Не видали лучшего юнака В белокаменном Солуне-граде И коня не видывали лучше». Едет Дойчин во широко поле, Где Арапин свой шатер раскинул. Увидал его Арапин Черный, Вскакивает на ноги со страху, Говорит ему Арапин Черный: «Бог убей тебя, проклятый Дойчин, Неужели ты еще не помер? Заходи, вина испей со мною, Бросим наши ссоры, наши споры, Все тебе отдам, что взял в Солуне». Говорит ему болящий Дойчин: «Выходи, Арап, ублюдок черный! Выходи со мной на бой юнацкий, Чтоб в бою юнацком потягаться. Красного вина ты попил вдосталь, Девушками всласть себя потешил!» Говорит ему Арапин Черный: «Брат по богу, воевода Дойчин! Бросим наши ссоры, наши споры, Ты сойди с коня, и выпьем вместе, Все тебе отдам, что взял в Солуне, Возвращу тебе невест солунских! Правым господом готов поклясться, Сам я навсегда уйду отсюда». Тут увидел воевода Дойчин, Что Арап сразиться с ним не смеет, Разогнал он доброго гнедого, Прямо на шатер его направил, Он копьем поднял шатер Арапа, Глянь-ка под шатром какое чудо! Под палаткой тридцать полонянок, Сам Арапин Черный между ними. Как увидел Арапин Черный Что его не пожалеет Дойчин, Вскакивает он на вороного И копье хватает боевое. Встретились они в широком поле, Боевых коней разгорячили. Говорит тогда болящий Дойчин: «Первым бей, Арап, ублюдок черный, Первым бей, не пожалей удара!» И метнул копье Арапин Черный, Чтоб ударить Дойчина больного, Но гнедой для боя был обучен, Конь гнедой припал к траве зеленой, А копье над ними просвистело И вонзилось в черную землицу, Полкопья ушло глубоко в землю, Полкопья над землей обломилось. Как увидел то Арапин Черный, Смазал пятки, мчится без оглядки, Мчится прямо к белому Солуну, А за ним болящий Дойчин скачет. Подскакал Арап к вратам солунским, Тут его настиг болящий Дойчин, И метнул копье он боевое, Вбил его в солунские ворота, После вынул саблю-алеманку И отсек он голову Арапу; Голову его на саблю вскинул, Из глазниц глаза Арапа вынул И в платок запрятал тонкотканый. Бросил голову на луг зеленый И потом отправился на площадь. Подъезжает Дойчин к побратиму: «Друг сердечный, умелец кузнечный, Выходи, получишь за подковы, За подковы для коня гнедого, Я перед тобою задолжался». А кузнец на это отвечает: «Ой ты, побратим, болящий Дойчин! Я тебе не подковал гнедого, Просто подшутить хотел без злобы, А гадюка злая Анджелия Загорелась, как живое пламя, Без покова увела гнедого». Говорит ему болящий Дойчин: «Выходи, сполна получишь плату!» Показался побратим из кузни, Саблею взмахнул болящий Дойчин, Голову отсек он побратиму, Голову его на саблю вскинул, Из глазниц его глаза он вынул, Кинул голову на мостовую, К белому двору поехал прямо, У двора он спешился с гнедого, Сел на мягко стеленное ложе, Вынул очи Черного Арапа, Бросил их сестрице милой в ноги. «Вот, сестрица, Араповы очи, Знай, сестра, пока я жив на свете, Эти очи целовать не будешь». После вынул очи побратима, Подает супруге Анджелии: «На-ка, Анджа, очи Кузнецовы, Знай, жена, пока я жив на свете, Эти очи целовать не будешь!» Попрощался и с душой расстался.

104

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. II, № 77. Записано в 1815 г. в г. Сремски Карловци от боснийского купца, который в 1813 г., спасаясь от турок, бежал в Срем (северо-западная область Сербии).

105

Усо — уменьшительное от Гуссейн. Вымышленное имя.

106

Дука, Илия — вымышленные имена, рифмующиеся в оригинале.

107

Елица — эпическое имя для сестры героя юнацких песен.

108

Анджелия — эпическое имя для жены юнака.

109

Пера — уменьшительное от «Петр».

110

Сабля-алеманка — изготовленная в Германии.

Дитя малое и Черный Арапин [111]

Как осталось дитя с малолетства, Маленькое дитя сиротинкой, Без отца, без матери родимой. Не досталось от отца дитяти Ни скотины, ни добра, ни злата. Только златогривый жеребенок, Стригунок со щетками златыми. Да долги отцовские достались. Малое дитя в недоуменье: Как ему с долгами расплатиться? Думает-гадает несмышленыш, Думает-гадает — и надумал: «Возьму жеребенка-стригуночка, На новый базар сведу сегодня. Продам жеребенка-стригуночка, Расплачусь с отцовскими долгами». Малое дитя не стало мешкать И на жеребенке-стригуночке Поскакало по дорогам белым, К новому базару поскакало — Продать жеребенка-стригуночка. На дорогах белых конь играет, То взметнется влево он, то вправо. И сказало дитя-несмышленыш: «Наиграйся, жеребенок, вволю. На новый базар тебя веду я. Там тебя продам, чтоб расплатиться Как-нибудь с отцовскими долгами». Где родник обложен пестрым камнем, Спешилося дитя-несмышленыш Поить жеребенка-стригуночка. Видит он пригожую девицу, Что сидит у этой чешмы [112] пестрой. Говорит пригожая девица: «У тебя, у малого дитяти, Златогривый конь на удивленье, Стригунок со щетками златыми. Верно, ты и сам юнак на диво? Слышал ли ты, нет ли, только нынче Замуж отдают цареву дочку. Кричал бирюч на базаре новом: Кто у нас юнак среди юнаков, Кто конем владеет богатырским, Приезжайте к новому базару. Там великая начнется скачка. Шесть часов пути она продлится: Два часа поскачут по болотам, Два — песками, вдоль Черного моря, Два часа по тропам каменистым. За того юнака из юнаков, Что прискачет первым к чешме пестрой, Мне как раз идти придется замуж: Я сама и есть царева дочка! Раньше всех собрался-снарядился, Бог его убей, Арапин Черный, Ой, дитя, скакун под ним арабский, Злато-бурая под ним кобыла. И никто не смеет с ним тягаться, Состязаться в этой скачке трудной. У тебя, дитя, конек отменный. Попытай-ка в этом деле счастья! Не робей! Авось господь поможет, — Черного Арапина обгонишь!» Отвечало дитя-несмышленыш: «Ай же ты, пригожая девица! Я еще младенец, несмышленыш. Жеребенок мой глуп-необъезжен, Необъезженный да не подкован, Неподкованный да не оседлан, Неоседланный да не обуздан. Жеребенка подковать — нет денег! Я остался, дитя-малолеток, Без отца, без матушки родимой, Да еще с отцовыми долгами. Вот и вздумал на новом базаре Продать жеребенка-стригуночка, Чтобы вылезть из долгов отцовых». Достает пригожая девица, Достает из правого кармана Две пригоршни золотых червонцев. Говорит пригожая девица: «Ой ты, малолеток, несмышленыш! У меня возьми две горсти злата. Подкуй жеребенка-стригуночка. Ты ему купи узду златую, Кованное золотом седельце, А себе купи, дитя, оружье, Оружье и светлую одежду, Выкажи отвагу в трудной скачке. О долгах твоих я позабочусь». Несмышленыш взял две горсти злата. Прямиком погнал он жеребенка По дорогам, к новому базару. Он коню серебряны подковы Прибил ухналями золотыми И купил ему узду златую, Кованное золотом седельце. А себе — надежную кольчугу, Палицу тяжелую купил он, Золоченое копье купил он, И дамасскую купил он саблю. Всем он обзавелся, снарядился, Сел на жеребенка-стригуночка И поехал по дорогам ровным, Из каменьев искры высекая. Отовсюду съехались юнаки. Только несмышленыш неискусный Выскакал вперед и мчался первым. Как увидел тут Арапин Черный, Что дитя юнаков обскакало, Бог его убей, — кричит вдогонку: «Ой, дитя малое, несмышленыш, Жеребенок твой да необъезжен, Сам ты опрометчив, неискусен, Лопнула ведь задняя подпруга! Сбросит конь тебя в Черное море!» Обманулся малый несмышленыш. Осадил он с ходу жеребенка, Спешился, чтоб осмотреть подпругу. А пока слезал да вновь садился, Обогнал его Арапин Черный. И в сердцах промолвил жеребенок: «Ой, дитя малое, несмышленыш! Очи завяжи платком шелковым. Полечу я по дорогам белым, Черного Арапина объеду». Отвечало дитя-несмышленыш: «Мчись, мой жеребенок, что есть силы! Черного Арапина обскачешь. А очей завязывать не стану!» Конь помчался по дорогам белым. От него отстал Арапин Черный. Два часа пути легло меж ними. Тут как заорет Арапин Черный: «Разрази тебя господь, младенец! Или жеребенка не жалеешь? Белы легкие коню ты выбил!» Тот было хотел остановиться, Да конек с досады огрызнулся: «Ой, дитя малое, несмышленыш! Вновь тебя Арапин одурачил? Ты с меня соскакивать не вздумай! Знай сиди, не то на землю сброшу, Да и разорву тебя на части!» Прискакали прямо к пестрой чешме. Подошла пригожая девица, Чтоб коня накрыть попоной красной. Тут Арап дитяти вслед примчался И ему такое слово молвил: «Ой, дитя малое, несмышленыш, Мудрено ль конями состязаться? Лучше мы померяемся силой! Кто из нас юнак среди юнаков — Тот бери пригожую девицу!» Принялись два удалых юнака Тяжелыми палицами биться. Палицы тяжелые сломались. Стали биться острыми клинками — Острые клинки у них сломались. А когда схватились в рукопашной — По пояс друг дружку в землю вбили. [113] И тогда смекнул Арапин Черный: Хоть мало дитя, да в богатырстве С ним тягаться недостанет силы. Тут проговорил Арапин Черный: «Ай же ты, пригожая девица! Подними с земли обломок сабли, И тому, кого в мужья желаешь, Ты вложи его в правую руку. Пусть юнак один из нас погибнет». Сжалилась пригожая девица Над малым дитятей, неразумным. Подала ему обломок сабли. Размахнулось дитя-малолеток, Размахнулось правою рукою, Голову Арапину срубило. Распрямился малый несмышленыш. Он берет пригожую девицу, На коня позадь себя сажает И на царский двор ее отвозит. Хоть мало дитя и неразумно, Неразумно дитя, несмышлено, Да зато юнак среди юнаков! Царь созвал царей, князей соседних, Род и племя он созвал на свадьбу, Свадьбу справил всем гостям на диво, Оженил он дитя-малолетка, Маленькое дитя, сиротинку.

111

Переведено по тексту сб. БНТ, т. 1, с. 584–589. Записано в с. Галичнике в юго-западной части Вардарской Македонии. Песня является эволюционным развитием помещенной выше песни «Солнце и юнак состязаются».

112

Чешма — облицованный камнем источник.

113

Принялись два удалых юнака… // По пояс друг дружку в землю вбили. — Вариация общеславянского типического описания поединка двух эпических героев.