Петербургское действо
Шрифт:
«А, можетъ быть, и офицеръ!» подумалъ Гольцъ, но разумется этого не сказалъ.
Гудовичъ прибавилъ, что такъ какъ онъ въ этомъ дл кругомъ виноватъ, то будетъ просить государя выдать ему изъ собственныхъ денегъ необходимую сумму, которую онъ возвратитъ барону. Гольцъ на это, разумется, не могъ согласиться.»
— Нтъ, это невозможно. Но я буду только просить государя, приказать Корфу взяться усердно за это дло и искать вора.
Гудевичъ ухалъ, а Гольцъ немедленно отправился къ графин Скабронской спросить ея мннія, разсказать ей все и попросить
Маргарита, разумется, ничего не знала: ея дло было только передать барону полученную карточку. Посидвъ у графини, побесдовавъ съ ней, разспросивъ ее о томъ, что говорятъ въ Петербург о мирномъ договор и о немъ самомъ, Гольцъ развеселился и забылъ и думать объ украденной сумм.
— Главная бда, сказалъ онъ, — не въ томъ, главная бда, что мн теперь нечего ко дню маскарада поднести Воронцовой. У Позье наврное нтъ ничего готоваго свыше какихъ-нибудь трехсотъ червонцевъ.
Маргарита согласилась съ этимъ, но затмъ покуда Гольцъ продолжалъ разсказывать ей о своихъ приготовленіяхъ къ балу, Маргарита задумалась и соображала что-то. Наконецъ, какъ-бы пришла въ себя и вымолвила:
— Хотите у меня купить брилліантовую брошь, только-что передланную заново тмъ же Позье и которая мн не нужна? Мы ее свеземъ къ нему, оцнимъ и вы возьмете.
Гольцъ съ радостью согласился.
Когда онъ ухалъ, Маргарита позвала свою любимицу и весело объявила ей:
— Ну, Лотхенъ, опять деньги есть! Одну вещь изъ ддушкиныхъ продала.
— Это все прекрасно, liebe Gr"afin, но когда же вы заплатите ддушк за эти вс брилліанты? выговорила Лотхенъ, насмшливо и двусмысленно усмхаясь.
— Не скоро, Лотхенъ. И по правд сказать теб… Я буду откладывать и тянуть дло до тхъ поръ, покуда не наступитъ часъ, въ который мн можно будетъ совсмъ не платить!
— A разв такой часъ наступитъ? Не врю.
— Врь, Лотхенъ.
Горничная помолчала и выговорила, смясь:
— Ну, а сержантъ?
— Ну, объ этомъ не смйся. Это не шутки! какъ-то странно произнесла Маргарита, задумчиво и грустно.
Лотхенъ вытаращила глаза и чуть-чуть не пожала плечами.
XXXII
Перваго мая въ сумерки, въ дом прусскаго посланника волненіе и движеніе усилились.
Къ семи часамъ весь большой домъ горлъ огнями и свтлые, лучистые столпы выливались изъ оконъ, освщая, какъ днемъ, широкую улицу. Кром того, около подъзда и вокругъ всего дома горли плошки и боченки съ смолой.
Взводы гвардейскихъ солдатъ отъ разныхъ полковъ въ красивыхъ новыхъ мундирахъ стали появляться подъ командой капраловъ и сержантовъ, и ихъ разставляли часовыми на улиц, у подъзда, въ передней, на широкой лстниц и до дверей самой пріемной. Это было сдлано по приказу государя, въ знавъ особаго почета въ любимцу и посланнику новаго союзника-короля.
На большой лстниц, украшенной гирляндами и внками и покрытой краснымъ сукномъ, преображенскій сержантъ разставлялъ часовыхъ изъ своего взвода, и двухъ изъ нихъ поставилъ
Державинъ былъ тоже грустенъ. Переводъ его въ голштинцы все не ладился съ великаго поста, а на двор ужь май мсяцъ. Вдобавокъ, хотя онъ и любилъ своего ученика, но невольно сталъ теперь завидовать ему. Этотъ добрый малый ничмъ, конечно, не отличился, былъ такой же рядовой, какъ и онъ, а теперь, перескочивъ черезъ чины капрала и унтеръ-офицера, попалъ прямо въ сержанты, Богъ всть какъ, Богъ всть за что, — по какой-то странной, никому въ полку непонятной случайности, — по капризу принца Жоржа.
«И вотъ вся жизнь такъ пройдетъ», думалось рядовому Державину, съ ружьемъ на плеч, когда онъ глядлъ на товарища-сержанта со шпагой. «Одному везетъ, а другому нтъ. Почему одному везетъ, и почему другому не везетъ — сама матушка фортуна не знаетъ».
Балъ-маскарадъ у прусскаго посланника, объявленный за три дня передъ тмъ въ город, т.-е. вскор посл тайнаго подписанія мирнаго договора, надлалъ много шума въ столиц.
Голштинцы, и русскіе, и нмецкіе, конечно, ликовали. Этотъ маскарадъ былъ видимый признакъ, что на ихъ улиц праздникъ.
Партія елизаветивцевъ, конечно, негодовала, всякій со своей точки зрнія. Одни говорили, что со смерти покойной императрицы прошло только четыре мсяца, что это своего рода скандалъ. Другіе прибавляли, что Гольцъ могъ бы сдлать простой балъ, но на смхъ длаетъ маскарадъ прежде, чмъ кончился трауръ по государын, бывшей всю жизнь врагомъ Фридриха.
Многіе являлись къ государын спрашивать, подетъ ли она. Екатерина Алексевна не отвчала ни да, ни нтъ, но въ ум давно ршила въ этотъ день заболть и остаться дома.
Многіе, какъ Разумовскіе и вообще близкіе люди покойной императрицы, чувствовали себя оскорбленными и тоже общались захворать и не быть въ маскарад.
Но за день до перваго мая, прошелъ по лагерю елизаветивцевъ какъ бы пароль: всмъ быть въ маскарад.
Одинъ изъ самыхъ молчаливыхъ на видъ и лнивыхъ офицеровъ кружка Орловыхъ, Пассекъ — былъ въ то же время самымъ благоразумнымъ, осторожнымъ и тонкимъ.
Пассекъ былъ особенно близокъ и друженъ съ княгиней Дашковой и чаще другахъ бывалъ у нея. И она, и онъ разсудили, что не быть въ маскарад прусскаго посланника, значитъ дать возможность врагамъ пересчитать и, такъ сказать, помтить всхъ главныхъ лицъ непріязненнаго лагеря. Дашкова, конечно, передала это государын. Въ тотъ же вечеръ неизвстными никому но, конечно, извстными государын путями, весь лагерь елизаветинцевъ, явныхъ и смлыхъ, осторожныхъ и боязливыхъ получилъ какъ бы приказъ готовить костюмы и мундиры и хать къ Гольцу.