Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

И теперь не только т, которые хотли умышленно захворать, стали собираться на балъ, но даже и т, которые дйствительно хворали.

Въ восемь часовъ уже начался шумъ на улиц, крики кучеровъ и форрейторовъ, солдатъ и полицейскихъ, громъ копытъ и колесъ по мостовой; гости начали съзжаться.

Гольцъ встрчалъ всхъ въ дверяхъ, отдлявшихъ большую украшенную зеленью и внками лстницу отъ прихожей, гд на двухъ стнахъ, одинъ противъ другого, висли два щита съ двумя государственными гербами — прусскимъ и россійскимъ.

И здсь сержантъ Шепелевъ, приглашенный любезно Гольцемъ находиться въ самой пріемной, въ качеств дежурнаго, могъ видть весь высшій столичный кругъ.

Здсь въ часъ времени прошли вс министры,

послы, фельдмаршалы, сенаторы, вс красавицы и львицы. Вс пожилые люди были, конечно, въ своихъ мундирахъ, но молодыя женщины и многіе офицеры гвардіи были въ костюмахъ.

И подъ звуки огромнаго оркестра на хорахъ, весь щегольской домъ Гольца переполнился блестящей, сіяющей, даже сверкающей, какъ радуга, всевозможными цвтами, шумной и гульливой толпой. Многіе были просто костюмированы, другіе въ маскахъ. Большая часть проходившихъ съ замаскированными лицами тайкомъ и быстро показывали лицо свое хозяину дома изъ вжливости, какъ бывало принято, или же просто знакомъ, двумя словами знакомаго голоса, какъ бы называли себя. Часто Гольцъ не могъ разслышать голоса встрчаемыхъ, но длалъ видъ, что узнаетъ…. Отчасти, въ глазахъ его начинало уже рябить отъ этой вереницы пестрыхъ костюмовъ и мундировъ, отчасти и музыка мшала, и гулъ голосовъ бесдующихъ гостей, который смшивался съ музыкой и иногда даже заглушалъ звуки литавръ и трубъ. Шепелевъ стоялъ у стны невдалек отъ входныхъ дверей и глазъ не спускалъ съ порога, гд красивый посланникъ принималъ гостей. Ему казалась странной та случайность, что именно его было приказано послать по наряду дежурнымъ на балъ къ этому единственному человку во всемъ Петербург, котораго онъ всмъ сердцемъ, всмъ юношескимъ пыломъ ненавидлъ и проклиналъ.

Онъ былъ убжденъ, что это его счастливый соперникъ; не будь его на свт, быть можетъ, она не обошлась бы съ нимъ такъ, какъ обошлась въ послдній разъ въ квартир Позье. И что за капризъ сказать, что она даже не графиня? Шепелевъ уже посл сообразилъ, что она могла скрывать свое имя отъ Позье, что онъ сдлалъ нескромность. Но почему же она не пустила его къ себ? Почему обошлась такъ гордо и глядла на него такъ презрительно, такимъ оскорбительнымъ взглядомъ? Наврное онъ, этотъ Гольцъ — его счастливый соперникъ! Онъ чувствовалъ, что глубоко ненавидитъ этого человка, а, между тмъ, эта ревность, эта ненависть казалась для него самого глупою и смшною. Что общаго между нимъ, юношей сержантомъ, и этимъ молодымъ красавцемъ, который ужь теперь первая личность двухъ странъ, важное государственное лицо въ Пруссіи и, по общему отзыву, теперь самое вліятельное лицо и въ русскомъ государств?!..

— Онъ любимецъ Фридриха II и Петра III, а я любимецъ…. Квасова! грустно шутилъ юноша.

И въ Шепелев совершалась томительная борьба, сказывавшаяся какою-то острой болью на сердц, какою-то страшной тягостью въ голов, во всемъ существ. Пускай бы она не любила его! Онъ не стоитъ любви такой женщины! Что онъ такое? Мальчишка! Не она любитъ, вотъ, этого! За что? За то лишь, что онъ посланникъ.

И юноша, постоянно, то и дло, какъ бы забывался, стоя близъ стны прихожей. Вереницы яркихъ костюмовъ и масокъ вились передъ его глазами, но онъ почти не глядлъ на нихъ. Изрдка рука его, державшая обнаженную шпагу, судорожно стискивала эфесъ и глаза впивались въ фигуру элегантнаго и красиваго хозяина дома, въ блестящемъ мундир.

Если бы Гольцъ имлъ время обернуться на юношу дежурнаго, съ обнаженной шпагой въ рук, и примтить его взглядъ, то, конечно, не смотря на свои заботы, онъ бы все-таки призадумался….

А, между тмъ, сержантъ не могъ оторвать взора отъ дверей еще по другой причин. Онъ каждую минуту ожидалъ появленія именно той, отъ которой такъ мучился и страдалъ. Онъ зналъ наврное, что графиня Скабронская будетъ въ числ приглашенныхъ дамъ, какъ близкій другъ хозяина.

Наконецъ, на нсколько минутъ

вереницы гостей, входившихъ по лстниц, громъ и гулъ подъзжавшихъ экипажей, вдругъ превратились…. Вс съхались.

«А ея нтъ!» думалъ Шепелевъ. Но онъ утшался мыслію, что и государь еще не пріхалъ. Разумовскихъ еще нтъ, Воронцевой еще нтъ.

Гольцъ замтилъ перерывъ въ създ гостей и обрадовался возможности отойти отъ дверей и отдохнуть. Такъ какъ каждое слово его въ этотъ вечеръ могло быть замчено, разсказано, перетолковано, то онъ ршилъ заране почти не говорить ни съ кмъ изъ высшихъ сановниковъ, въ отдльности, т. е. безъ свидтелей, и, вообще, мало говорить, подъ предлогомъ хлопотъ хозяина.

Теперь, въ свободную минуту, онъ замтилъ въ той же прихожей будто стерегущихъ его: фельдмаршала Трубецкаго, Теплова и новаго врага своего, на дняхъ побжденнаго имъ, тайнаго секретаря государя, Волкова. Онъ догадался, что они хотятъ съ нимъ заговорить, но увернулся очень ловко и парировалъ свтское нападеніе врага.

Гольцъ, увидвъ фигуру юноши, отошелъ къ нему и сталъ говорить съ нимъ, будто бы о дл. Въ дйствительности, онъ спрашивалъ, длаетъ ли преображенскій полкъ успхи въ экзерциціи, многіе ли офицеры говорятъ по-нмецки, какъ солдаты приняли новую форму.

При этомъ юный посланникъ глядлъ на юношу-сержанта такъ, какъ сталъ бы смотрть на кресло, столъ или канделябръ.

Конечно, Шепелевъ, не привыкшій къ свтскимъ пріемамъ, все-таки понялъ, что посланникъ говоритъ не съ нимъ лично, а что ему нуженъ какой-нибудь предметъ. Онъ отвчалъ кратко, слегка смущаясь, не не столько отъ неловкости, сколько отъ горькаго чувства на сердц.

Не усплъ онъ отвтить дв или три фразы посланнику, какъ въ дверяхъ показалась некая маска. Ее нельзя было бы не замтить въ цлой толп ряженыхъ: костюмъ ея бросался въ глаза.

Посл вереницы костюмовъ и мундировъ, которые отчасти ослпили глаза Гольцу и сержанту, новая гостья-маска являлась отдыхомъ для глазъ.

Гольцъ, замтя, что юноша зорко смотритъ въ дверь, обернулся и тоже удивился.

Къ нему шла тихо монашенка-кармелитка. Весь костюмъ ея состоялъ изъ длинной и простой рясы до полу, изъ благо кашемира. Большіе, широкіе рукава спадали до пальцевъ, закрывая даже на половину ея блыя перчатки. Большой капюшонъ былъ собранъ складками на голов и спускался прямо на лобъ и на блую атласную маску съ золотымъ кружевомъ, слегка закрывавшимъ ротъ и подбородокъ. Въ таліи эта ряса была схвачена срымъ шелковымъ шнуромъ, очень искуссно изображавшимъ простую веревку. На этомъ отшельническомъ кушак были перекинуты блыя перламутровыя четки съ медалькой на конц.

Костюмъ этотъ былъ даже не костюмъ; толстыя складки благо матоваго кашемира такъ закрывали эту женщину, что не было никакой возможности догадаться, молода ли она, стара ли. Во всякомъ случа, не было ни малйшей возможности узнать, кто она.

Но странное дло. Случилось то, что случалось въ подлунномъ мір во вс вка и будетъ случаться во вки впредь. Юноша-сержантъ или, лучше сказать, его влюбленное, томящееся сердце узнало, кто эта маска. Едва появилась эта кармелитка и переступила порогъ, и двинулась къ нему вся тщательно укутанная съ головы и до носковъ блыхъ башмаковъ, Шепелевъ уже зналъ наврное, чувствовалъ, что это Маргарита.

Посланникъ, вроятно, не былъ влюбленъ въ Маргариту, потому что подошелъ въ гость, протянулъ ей, вжливо кланяясь, руку, но глаза его говорили:

— Я васъ не знаю, скажитесь.

— Что? Вы меня не узнаете?

И, благодаря замолкшей музык, благодаря чуткому настроенію Шепелева, онъ ясно разслышалъ голосъ Маргариты.

Гольцъ узналъ тоже голосъ, ахнулъ и выговорилъ по-нмецки:

— Но вдь вы хотли быть не въ этомъ костюм?

— Это мой капризъ, а отчасти необходимость. Вы получили мою записку? Комната приготовлена? Спасибо. И я полная тамъ хозяйка, хотя бы до утра?..